И пеленг я не могу взять. Потому-то нас и потеряли. Молчим и летим по инерции, Все системы, где не задействовано электричество, должны быть в норме... Нет, стоооой!
Натали поспешно убрала руку с управления ходовыми.
- Только не это! - Назгул в наушниках перевел дыхание. - Тут у нас... словом, особенно плохо. Долго объяснять, да и незачем. Даже и не касайся их. Все импульсы - только маневровыми. Координат я тебе сейчас, сама понимаешь, рассчитать не могу. Однако у нас есть естественный ориентир. Догадалась?
- Зиглинда?
- Умница. «Фреки» ходит по стационарной орбите. В перпендикулярной плоскости вращается «Гери». Внутри до черта спутников, где нам могут оказать помощь. В сущности, нас устроит даже простой беспилотный маяк. С него можно снять аккумулятор и установить связь.
Натали никогда в жизни не поймала бы сама нужную волну, не говоря уж о том, что и аккумулятор не узнала бы, глядя на него в упор, но тем не менее беспокойство ее улетучивалось. Она даже вспомнила, что Зиглинда была по правому борту, когда Шельмы шли на «посев».
- И самое главное, - сказал Назгул. По тону его Натали догадалась, что главное - оно же будет и последним в списке инструкций на сегодня. - Твое отчаяние - твоя смерть. Какую бы ошибку ты ни сделала, она поправима. Кроме этой. Шанс есть всегда. Заметить и вытащить тебя могут, даже если ты потеряешь сознание. Вооруженные Силы давно уже отказались от практики фаст-барбитала в бортовой аптечке, цианида в зубе и ритуального кортика па предплечье. Обещай мне.
- Обещаю. Что насчет плена, Рубен?
- Мы не знаем, насколько это плохо, - подумав, отозвался Назгул. - Стало быть, раньше времени и сокрушаться не будем. На крайняк, я - уникальная модель, и без тебя не летаю. Не думай об этом.
Было холодно. Обычно уж на что-что, а на холод-то пилоты не жалуются. Но системы обогрева кабины - электрические, а стало быть - их все равно что нет. Правда, скафандр защищает от кельвиновых температур, но, как оказалось - не от нервного озноба. Легко сказать: не впадай в отчаяние! Оно, отчаяние, плещется вокруг, захлестывая кабину, и воды его черны. Все часы слились в единый час, все действия - в монотонные покачивания ручкой. Рубен велел ей двигаться галсами, отсчитывая время прямолинейного полета с помощью пульса. И замолчал, словно в кому впал. Иногда желание позвать его становилось почти нестерпимым.
Больше всего Натали боялась сойти с ума, а потому вбила в свое сознание некий Большой Серебряный Гвоздь, вокруг которого вращалась Вселенная. Гвоздем этим был Назгул. Никто, кроме нее, неумелой и, в сущности, глупой, не спасет его.
Космос, где, как помнилось ей, некуда было плюнуть, чтобы не попасть во врага или в друга, был издевательски пуст. Физиологические желания не давали себя знать. Через несколько часов осталась только усталость. Через сутки сознание начало мерцать. Хуже всего - зигзаги стали неровными, а это бог весть к чему могло привести. Безгласно улететь в далекий космос или, чего доброго, попасть в цепкие лапы притяжения планеты и в ее атмосферные слои. Сгоришь - и пикнуть не успеешь. А то и собственные АКИ примут безгласный истребитель за рвущегося к цели врага.
Потому Натали по собственной инициативе решилась выпрямить курс и довериться инерции. Вывезет астрономическая кривая, так вывезет, а своих сил держать глаза открытыми больше нет у нее.
Так и Зиглинда летела во тьме, ожидая чуда.
* * *
Пришла в себя она только под яркой лампой, свет ее мучительно резал глаза сквозь сомкнутые веки. Не открывая глаз, лениво поразмыслила на предмет света того и этого. Мышцы болели, по коже проносились холодные вихорьки с мурашками. На предплечьях и запястьях ощущались тугие повязки. Это Натали не понравилось, кулаки непроизвольно сжались. Глаза она открывала понемногу, осматриваясь сквозь ресницы: чтоб не ослепнуть от долгой тьмы.
Руку к лицу поднять удалось: эластичные бинты фиксировали иглы капельниц, насыщавших кровь глюкозой и чем-то, вероятно, еще. Стены - пластик, замазанный доверху белой краской - выглядели совсем по-домашнему. Лежать бы да лежать, пока звонки не звенят, да не нужно бежать сломя голову, чтобы вновь оказаться в холодной пустоте, пронизанной трассами плазмы, но беспокойство пульсировало в груди и висках, и от ударов его сотрясалось все тело.
Всего и тела - пригоршня тонких косточек, обтянутых бледной кожей, на которой проклятый этот больничный свет выявляет каждый волосок кровеносный. Не груди своей стесняешься перед флотскими медиками - отсутствия груди, беспомощности ключиц, реберный свод выпирает, как надбровные дуги. Натали сильно похудела за несколько недель: скафандр выпаривает влагу как не всякая сауна, вдобавок, хочешь - не хочешь, пилоты приучаются пить реже, дабы не испытывать при перегрузках вполне конкретных неудобств.
Комбинезона на ней не было, скафандра, само собой - тоже. Вообще ничего не было. Спасибо, простынку дали.
Комната затемнилась на миг, словно туча надвинулась. Тучей оказался запыхавшийся комэск. Гросс ворвался в медотсек не переводя дыхания: видать, бежал. Натали невольно потянула простыню к подбородку.
- Тебя уже в список потерь занесли, - сказал он, цепляя ногой табурет для себя. - Двое суток ни слуху, ни духу. Патруль тебя нашел. Спасибо - не расстреляли. Идешь без сигнала, на позывные не отвечаешь. Движешься прямолинейно и равномерно. На то и купились, правду сказать. Сейчас целая Тецима, в которой пилота убили - на вес платины идет.
- Пилота... убили?
- Соку хочешь?
Машинально она взяла из его рук тубу, но вкуса не почувствовала.
- Что с машиной?
- Машина в ангаре, где ей и место. Геннеберг доложит повреждения.
- Доложит? Или уже доложил?! Сколько я тут...
- Лежи, доктор велел!
Натали по-пилотски послала отсутствующего доктора и потребовала комбинезон.
- Иначе ведь так пойду!
- Куда собралась, ты к системам подключена!
Зря напомнил. Вырвала иглы из вен, не поморщившись.
- Слово Геннеберга там последнее! Забыл, что такое Назгул?
- Назгул? Кусок искореженного металлопласта, если хочешь знать.
- Есть вещи, которых я знать не хочу, - рявкнула Натали в лицо начальству, вытолкав оное за дверь. Одной рукой толкала, потому что другой держала на себе простыню. - И есть те, которые одна только я и знаю, вот что! - добавила она «в лицо» закрытой двери.
Вероятно, в простыне-то и крылся секрет успешности ее атаки. Гросс, похоже, струсил, что леди пустит в ход обе руки.
Если и было у Натали желание как следует тряхнуть инженера эскадрильи за лацканы, пришлось с ним проститься. Геннеберг сделал уже свой доклад и, помаргивая, ожидал вердикта начальства, исполнять который тоже назначат механикам Шельм. Рядом с ним мялся Фрост Ларсен. Старшим по званию был тут Тремонт, которому жуть как хотелось переложить решение на чьи-то плечи. А еще - эсбэшник, как же без него. Его Натали больше других боялась, потому что адмирал Эреншельд, царь и бог «Фреки», в назгульих делах внимал ему, как младшему злокозненному богу, у коего и великие просят совета, стоя на скользкой тропе.
Все собрались в ангаре, в кают-компании механиков, откуда Назгул, выставленный в отдельный, очерченный желтым квадрат, был виден через прозрачное окно, а Фрост ерзал, словно ему не терпелось заняться делом, в котором он понимал. Все молчали, рассматривая вторгшегося на заседание пилота. Вообще говоря, в присутствии пилота не было бы ничего странного, если бы... Да если бы все здесь не было настолько странно, что даже странность пилота уже решающей роли не играла.
- Что с ним? - шепотом спросила Натали у инженера.
Тот растерялся. Деку считывателя он вертел в руках, и было ясно, что он только что закончил весьма обстоятельный технический доклад, и никого здесь не устраивало выслушать его вторично. Тем более, с комментариями в духе «для женщин и дураков поясняю».
- Когда обычная машина получает такие повреждения, ее списывают, - сказал лейтенант нервным шепотом. - Потому что ремонтировать ее бессмысленно. Там надо менять... все! Топливопровод искорежен, двигатели вывернуты чуть не наизнанку, реактор... это не реактор.
- Это больше, чем машина.
- Может быть. Но различия не в моей компетенции.
«К счастью», - так это прозвучало.
- Это больше, чем человек.
- Не городите ерунды, леди, - взорвался командир летной части. - Что до меня, меня мутит от деклараций в любой форме. Я бы почку отдал, чтобы вернуть в строй Эстергази... в любой из его ипостасей. Повреждения, полученные им, несовместимы с жизнью... Тьфу! Съер Лецински, - это к офицеру СБ, - могли бы вы объяснить это леди доходчиво и вместе с тем в правильной терминологии?
- Аналогия, уважаемая леди, такова, будто человек получил разрывную пулю в живот. Один или несколько поврежденных органов - даже сердце! - можно вырастить из собственных тканей, временно заменив его искусственным устройством, но не все сразу, как оно получилось в нашем случае. Включая мозг и нервную систему. Испытания, - он посмотрел на кончик собственного носа, очевидно, мысленно обращаясь уже не к присутствующим, а пробуя на вкус рапорт в высшие инстанции, - признаны успешными. Можно рекомендовать высшему командованию развивать проект.
- И вы со спокойной совестью отправите его на помойку?
- На помойку, милочка, - у Гросса в ответ на эту «милочку» родился утробный протестующий рык, - в нынешних условиях не попадет ни единая имперская гайка. Не хватало еще, чтобы противник нашел ей применение. Нет. Из уважения к заслугам офицера и его беспримерному героизму, я предлагаю... ну, почетные похороны, что ли. Вывести его в вакуум и разнести на молекулы прицельным залпом. Как «Фермопилы». И вот еще что, Вы отдаете себе отчет, что война рано или поздно кончится? Назгул останется собственностью Вооруженных Сил, а через них - Империи. Вы стараетесь не для себя, вы это понимаете.
Натали никогда не нравилось, как смотрят на нее функционеры вроде этого. «Нелепый, вынужденный симбиоз, - говорят они. - К чему мы придем, развивая идею? К семейным авианосцам, к малолетним сыновьям в кабинах машин-Назгулов?» Они, собственно, и вовсе не ждут, чтобы она рот разевала. Л лично ее страстность и вообще-то входит в противоречие с показной имперской чопорностью.
- Мне кажется, вы не понимаете одной вещи, - Натали долго собиралась с силами озвучить эту мысль. - Вы говорите о Назгуле либо как о человеке, либо как о машине. Вы все время опираетесь на анатомические эквиваленты: мозг, нервы, пищеварительная система... В то время как он есть нечто большее, чем арифметическая сумма того и другого, и нечто совершенно новое. Поверьте, мне свыкнуться с этим было труднее, чем любому из вас. Вы ничем не рискуете, просто продолжив эксперимент. Замените все эти... узлы. Неужели противник может найти Назгулу применение, в котором отказали ему вы?
- И что мы получим? Устройство, в котором меньше Назгула, чем мертвой фабричной штамповки? Смысл проекта изначально был в замене одной совершенной функциональной сущности - другой, столь же совершенной. Целостной. Целого человека отобразили в целую машину. Это, в конце концов, вопрос философской категории. Изуродованная машина - калека.
- Вы никогда не узнаете наверняка, если не попробуете. Мелкий текущий ремонт ему уже делали. В сущности, откуда бы там взяться отторжению?
- Одно дело зуб вставить, другое - имплантировать желудок и ногу пришить.
- Сверхурочно, - сказал вдруг Фрост, его даже не поняли в первый момент. Голос его не должен был тут звучать. - Я приму истребитель, какой скажете, а с этим могу и сверхурочно. В авральном режиме.
- Там такие узлы полетели, что только в сборке приходят, - хмуро заметил инженер. - Только разве с нового снимать... Так снимать?
И покосился на Тремонта.
* * *
- Кто я, Гамлинг?
П. Джексон, «Властелин колец»
Империя выстроилась на причале для встречи высокого гостя. То, что от нее осталось, то, что, собственно, и составляло Империю. Ничего более имперского, чем флот, у Империи более нет, но едва ли флот это осознает. Ну ничего, время придет - осознает.
Войти в историю человеком, потерявшим Империю. Осознать это и пойти на это. Можно попытаться оправдать себя тем, что альтернативы нет, но это не так. Героическая гибель планеты в ореоле плазмы и славы. Генералитет старой закалки требовал от своего императора несгибаемой стойкости. Любой ценой. Коленопреклоненные мольбы, демонстративные отставки, несколько ритуальных самоубийств.
Каждый стоит на своем рубеже.
Цена имиджа Империи - ее генофонд. Так было всегда. Но сколько можно? Никто за тебя не определит цену, которую ты не станешь платить.
Нас убили не уроды . Империю уничтожил широковещательный спутник. Теперь можно сказать: он мне сразу не понравился. Денно и нощно рассказывал он подданным о порочности династического строя и непристойности общественного разделения. Пастырскими методами разъяснял быдлу его непреходящую индивидуальную ценность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Натали поспешно убрала руку с управления ходовыми.
- Только не это! - Назгул в наушниках перевел дыхание. - Тут у нас... словом, особенно плохо. Долго объяснять, да и незачем. Даже и не касайся их. Все импульсы - только маневровыми. Координат я тебе сейчас, сама понимаешь, рассчитать не могу. Однако у нас есть естественный ориентир. Догадалась?
- Зиглинда?
- Умница. «Фреки» ходит по стационарной орбите. В перпендикулярной плоскости вращается «Гери». Внутри до черта спутников, где нам могут оказать помощь. В сущности, нас устроит даже простой беспилотный маяк. С него можно снять аккумулятор и установить связь.
Натали никогда в жизни не поймала бы сама нужную волну, не говоря уж о том, что и аккумулятор не узнала бы, глядя на него в упор, но тем не менее беспокойство ее улетучивалось. Она даже вспомнила, что Зиглинда была по правому борту, когда Шельмы шли на «посев».
- И самое главное, - сказал Назгул. По тону его Натали догадалась, что главное - оно же будет и последним в списке инструкций на сегодня. - Твое отчаяние - твоя смерть. Какую бы ошибку ты ни сделала, она поправима. Кроме этой. Шанс есть всегда. Заметить и вытащить тебя могут, даже если ты потеряешь сознание. Вооруженные Силы давно уже отказались от практики фаст-барбитала в бортовой аптечке, цианида в зубе и ритуального кортика па предплечье. Обещай мне.
- Обещаю. Что насчет плена, Рубен?
- Мы не знаем, насколько это плохо, - подумав, отозвался Назгул. - Стало быть, раньше времени и сокрушаться не будем. На крайняк, я - уникальная модель, и без тебя не летаю. Не думай об этом.
Было холодно. Обычно уж на что-что, а на холод-то пилоты не жалуются. Но системы обогрева кабины - электрические, а стало быть - их все равно что нет. Правда, скафандр защищает от кельвиновых температур, но, как оказалось - не от нервного озноба. Легко сказать: не впадай в отчаяние! Оно, отчаяние, плещется вокруг, захлестывая кабину, и воды его черны. Все часы слились в единый час, все действия - в монотонные покачивания ручкой. Рубен велел ей двигаться галсами, отсчитывая время прямолинейного полета с помощью пульса. И замолчал, словно в кому впал. Иногда желание позвать его становилось почти нестерпимым.
Больше всего Натали боялась сойти с ума, а потому вбила в свое сознание некий Большой Серебряный Гвоздь, вокруг которого вращалась Вселенная. Гвоздем этим был Назгул. Никто, кроме нее, неумелой и, в сущности, глупой, не спасет его.
Космос, где, как помнилось ей, некуда было плюнуть, чтобы не попасть во врага или в друга, был издевательски пуст. Физиологические желания не давали себя знать. Через несколько часов осталась только усталость. Через сутки сознание начало мерцать. Хуже всего - зигзаги стали неровными, а это бог весть к чему могло привести. Безгласно улететь в далекий космос или, чего доброго, попасть в цепкие лапы притяжения планеты и в ее атмосферные слои. Сгоришь - и пикнуть не успеешь. А то и собственные АКИ примут безгласный истребитель за рвущегося к цели врага.
Потому Натали по собственной инициативе решилась выпрямить курс и довериться инерции. Вывезет астрономическая кривая, так вывезет, а своих сил держать глаза открытыми больше нет у нее.
Так и Зиглинда летела во тьме, ожидая чуда.
* * *
Пришла в себя она только под яркой лампой, свет ее мучительно резал глаза сквозь сомкнутые веки. Не открывая глаз, лениво поразмыслила на предмет света того и этого. Мышцы болели, по коже проносились холодные вихорьки с мурашками. На предплечьях и запястьях ощущались тугие повязки. Это Натали не понравилось, кулаки непроизвольно сжались. Глаза она открывала понемногу, осматриваясь сквозь ресницы: чтоб не ослепнуть от долгой тьмы.
Руку к лицу поднять удалось: эластичные бинты фиксировали иглы капельниц, насыщавших кровь глюкозой и чем-то, вероятно, еще. Стены - пластик, замазанный доверху белой краской - выглядели совсем по-домашнему. Лежать бы да лежать, пока звонки не звенят, да не нужно бежать сломя голову, чтобы вновь оказаться в холодной пустоте, пронизанной трассами плазмы, но беспокойство пульсировало в груди и висках, и от ударов его сотрясалось все тело.
Всего и тела - пригоршня тонких косточек, обтянутых бледной кожей, на которой проклятый этот больничный свет выявляет каждый волосок кровеносный. Не груди своей стесняешься перед флотскими медиками - отсутствия груди, беспомощности ключиц, реберный свод выпирает, как надбровные дуги. Натали сильно похудела за несколько недель: скафандр выпаривает влагу как не всякая сауна, вдобавок, хочешь - не хочешь, пилоты приучаются пить реже, дабы не испытывать при перегрузках вполне конкретных неудобств.
Комбинезона на ней не было, скафандра, само собой - тоже. Вообще ничего не было. Спасибо, простынку дали.
Комната затемнилась на миг, словно туча надвинулась. Тучей оказался запыхавшийся комэск. Гросс ворвался в медотсек не переводя дыхания: видать, бежал. Натали невольно потянула простыню к подбородку.
- Тебя уже в список потерь занесли, - сказал он, цепляя ногой табурет для себя. - Двое суток ни слуху, ни духу. Патруль тебя нашел. Спасибо - не расстреляли. Идешь без сигнала, на позывные не отвечаешь. Движешься прямолинейно и равномерно. На то и купились, правду сказать. Сейчас целая Тецима, в которой пилота убили - на вес платины идет.
- Пилота... убили?
- Соку хочешь?
Машинально она взяла из его рук тубу, но вкуса не почувствовала.
- Что с машиной?
- Машина в ангаре, где ей и место. Геннеберг доложит повреждения.
- Доложит? Или уже доложил?! Сколько я тут...
- Лежи, доктор велел!
Натали по-пилотски послала отсутствующего доктора и потребовала комбинезон.
- Иначе ведь так пойду!
- Куда собралась, ты к системам подключена!
Зря напомнил. Вырвала иглы из вен, не поморщившись.
- Слово Геннеберга там последнее! Забыл, что такое Назгул?
- Назгул? Кусок искореженного металлопласта, если хочешь знать.
- Есть вещи, которых я знать не хочу, - рявкнула Натали в лицо начальству, вытолкав оное за дверь. Одной рукой толкала, потому что другой держала на себе простыню. - И есть те, которые одна только я и знаю, вот что! - добавила она «в лицо» закрытой двери.
Вероятно, в простыне-то и крылся секрет успешности ее атаки. Гросс, похоже, струсил, что леди пустит в ход обе руки.
Если и было у Натали желание как следует тряхнуть инженера эскадрильи за лацканы, пришлось с ним проститься. Геннеберг сделал уже свой доклад и, помаргивая, ожидал вердикта начальства, исполнять который тоже назначат механикам Шельм. Рядом с ним мялся Фрост Ларсен. Старшим по званию был тут Тремонт, которому жуть как хотелось переложить решение на чьи-то плечи. А еще - эсбэшник, как же без него. Его Натали больше других боялась, потому что адмирал Эреншельд, царь и бог «Фреки», в назгульих делах внимал ему, как младшему злокозненному богу, у коего и великие просят совета, стоя на скользкой тропе.
Все собрались в ангаре, в кают-компании механиков, откуда Назгул, выставленный в отдельный, очерченный желтым квадрат, был виден через прозрачное окно, а Фрост ерзал, словно ему не терпелось заняться делом, в котором он понимал. Все молчали, рассматривая вторгшегося на заседание пилота. Вообще говоря, в присутствии пилота не было бы ничего странного, если бы... Да если бы все здесь не было настолько странно, что даже странность пилота уже решающей роли не играла.
- Что с ним? - шепотом спросила Натали у инженера.
Тот растерялся. Деку считывателя он вертел в руках, и было ясно, что он только что закончил весьма обстоятельный технический доклад, и никого здесь не устраивало выслушать его вторично. Тем более, с комментариями в духе «для женщин и дураков поясняю».
- Когда обычная машина получает такие повреждения, ее списывают, - сказал лейтенант нервным шепотом. - Потому что ремонтировать ее бессмысленно. Там надо менять... все! Топливопровод искорежен, двигатели вывернуты чуть не наизнанку, реактор... это не реактор.
- Это больше, чем машина.
- Может быть. Но различия не в моей компетенции.
«К счастью», - так это прозвучало.
- Это больше, чем человек.
- Не городите ерунды, леди, - взорвался командир летной части. - Что до меня, меня мутит от деклараций в любой форме. Я бы почку отдал, чтобы вернуть в строй Эстергази... в любой из его ипостасей. Повреждения, полученные им, несовместимы с жизнью... Тьфу! Съер Лецински, - это к офицеру СБ, - могли бы вы объяснить это леди доходчиво и вместе с тем в правильной терминологии?
- Аналогия, уважаемая леди, такова, будто человек получил разрывную пулю в живот. Один или несколько поврежденных органов - даже сердце! - можно вырастить из собственных тканей, временно заменив его искусственным устройством, но не все сразу, как оно получилось в нашем случае. Включая мозг и нервную систему. Испытания, - он посмотрел на кончик собственного носа, очевидно, мысленно обращаясь уже не к присутствующим, а пробуя на вкус рапорт в высшие инстанции, - признаны успешными. Можно рекомендовать высшему командованию развивать проект.
- И вы со спокойной совестью отправите его на помойку?
- На помойку, милочка, - у Гросса в ответ на эту «милочку» родился утробный протестующий рык, - в нынешних условиях не попадет ни единая имперская гайка. Не хватало еще, чтобы противник нашел ей применение. Нет. Из уважения к заслугам офицера и его беспримерному героизму, я предлагаю... ну, почетные похороны, что ли. Вывести его в вакуум и разнести на молекулы прицельным залпом. Как «Фермопилы». И вот еще что, Вы отдаете себе отчет, что война рано или поздно кончится? Назгул останется собственностью Вооруженных Сил, а через них - Империи. Вы стараетесь не для себя, вы это понимаете.
Натали никогда не нравилось, как смотрят на нее функционеры вроде этого. «Нелепый, вынужденный симбиоз, - говорят они. - К чему мы придем, развивая идею? К семейным авианосцам, к малолетним сыновьям в кабинах машин-Назгулов?» Они, собственно, и вовсе не ждут, чтобы она рот разевала. Л лично ее страстность и вообще-то входит в противоречие с показной имперской чопорностью.
- Мне кажется, вы не понимаете одной вещи, - Натали долго собиралась с силами озвучить эту мысль. - Вы говорите о Назгуле либо как о человеке, либо как о машине. Вы все время опираетесь на анатомические эквиваленты: мозг, нервы, пищеварительная система... В то время как он есть нечто большее, чем арифметическая сумма того и другого, и нечто совершенно новое. Поверьте, мне свыкнуться с этим было труднее, чем любому из вас. Вы ничем не рискуете, просто продолжив эксперимент. Замените все эти... узлы. Неужели противник может найти Назгулу применение, в котором отказали ему вы?
- И что мы получим? Устройство, в котором меньше Назгула, чем мертвой фабричной штамповки? Смысл проекта изначально был в замене одной совершенной функциональной сущности - другой, столь же совершенной. Целостной. Целого человека отобразили в целую машину. Это, в конце концов, вопрос философской категории. Изуродованная машина - калека.
- Вы никогда не узнаете наверняка, если не попробуете. Мелкий текущий ремонт ему уже делали. В сущности, откуда бы там взяться отторжению?
- Одно дело зуб вставить, другое - имплантировать желудок и ногу пришить.
- Сверхурочно, - сказал вдруг Фрост, его даже не поняли в первый момент. Голос его не должен был тут звучать. - Я приму истребитель, какой скажете, а с этим могу и сверхурочно. В авральном режиме.
- Там такие узлы полетели, что только в сборке приходят, - хмуро заметил инженер. - Только разве с нового снимать... Так снимать?
И покосился на Тремонта.
* * *
- Кто я, Гамлинг?
П. Джексон, «Властелин колец»
Империя выстроилась на причале для встречи высокого гостя. То, что от нее осталось, то, что, собственно, и составляло Империю. Ничего более имперского, чем флот, у Империи более нет, но едва ли флот это осознает. Ну ничего, время придет - осознает.
Войти в историю человеком, потерявшим Империю. Осознать это и пойти на это. Можно попытаться оправдать себя тем, что альтернативы нет, но это не так. Героическая гибель планеты в ореоле плазмы и славы. Генералитет старой закалки требовал от своего императора несгибаемой стойкости. Любой ценой. Коленопреклоненные мольбы, демонстративные отставки, несколько ритуальных самоубийств.
Каждый стоит на своем рубеже.
Цена имиджа Империи - ее генофонд. Так было всегда. Но сколько можно? Никто за тебя не определит цену, которую ты не станешь платить.
Нас убили не уроды . Империю уничтожил широковещательный спутник. Теперь можно сказать: он мне сразу не понравился. Денно и нощно рассказывал он подданным о порочности династического строя и непристойности общественного разделения. Пастырскими методами разъяснял быдлу его непреходящую индивидуальную ценность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46