Однако позвольте вашему невежественному гостю украсть еще несколько мгновений драгоценного времени шамарского принца. Поговорим о былом величии вашей некогда прекрасной державы… Мне почему-то кажется, эта тема должна быть вам близка.
На сей раз Валерий не сумел сдержаться. Горячая кровь гордых аквилонских предков застила глаза, и его покрытый рубцами кулак с грохотом опустился на крышку стола. Вино из серебряного кубка выплеснулось фонтаном, забрызгав ему рукав, и растеклось по столу рубиновым озерцом.
– Аквилония пребудет великой страной во веки веков! – рявкнул он, но, заметив, как заоборачивались на них придворные, спешно понизил голос. – И не вам, немедийцам, насмехаться над нами! Вспомни лучше, барон, как гнали тарантийские венценосцы ваши войска от полноводного Тайбора до самых крепостных стен Бельверуса!..
– Тише! Тише, мой принц. – Дуайен умоляюще поднял холеные руки. – У меня и в мыслях не было оскорбить вас… – Лицо осветилось виноватой улыбкой, и раскаяние его казалось совершенно искренним. – Однако согласитесь, Ваше Высочество, все это в далеком прошлом. Сейчас ваш король думает лишь об охоте да о пирушках. Он даже не способен зачать наследника… Так о каком величии тут говорить?
– Не знаю. – Валерий вдруг поймал себя на мысли, что уже в третий раз за вечер повторяет эту нелепую Фразу, и ему сделалось досадно. – Я достаточно навоевался, Амальрик. Мне тридцать лет, и я не грежу больше битвами и военной добычей. В Аквилонии царит мир, и за одно это я готов петь хвалу Вилеру. Мне этого достаточно. – Он помолчал немного и добавил как мог спокойно, ибо не желал более привлекать к себе внимания гостей. В конце концов, чего только люди не наговорят под действием вина и крепкого меда, и если за каждое неловкое слово вызывать на поединок… – Так что сделайте мне одолжение, барон: оставим этот разговор. Иначе он может иметь последствия, о которых мы оба пожалеем. Немедийский посол оценивающим взглядом окинул аквилонца. Но стальные глаза Валерия смотрели прямо, и взгляд их ни на миг не дрогнул, так что немедиец отвернулся со вздохом. Его длинные сильные пальцы, унизанные золотыми кольцами, принялись задумчиво постукивать по краю столешницы.
– Редко можно встретить государственного мужа, что не грезил бы битвами и военной добычей, – промолвил он, словно бы ни к кому не обращаясь. – Однако ведь не могут все в Аквилонии думать так же! Наверняка найдутся и те, кому для счастья недостаточно охотничьих утех и сытных брашен.
– Может, и найдутся. Я их не искал. – Валерий насупился и с деланной заинтересованностью принялся следить за выступлением на помосте, где акробатов сменили хожалые с медведем. Кусок дичи, нетронутый, остывал у него на тарелке. Но, помолчав какое-то время, когда барон уже успел потерять всякую надежду на продолжение спора, принц вдруг заговорил вновь, отстраненно и угрюмо, однако неожиданно для себя самого назвал барона по имени, точно обращаясь к старому приятелю: – Многие сегодня согласились бы с тобой, Амальрик. Юнцам недостает бряцания стали и дыма пожарищ. Они жаждут почестей и богатой добычи. – Он помрачнел еще больше, вспоминая пылкие расспросы и горящие восторгом глаза своего кузена, не отходившего от него после возвращения из Хаурана. Нумедидес, хоть и был на два года старше Валерия, всю жизнь прожил в роскоши дворца, не ведая воинских тягот. – Возможно, с моим братом вам легче было бы понять друг друга. Сегодняшняя охота доказала, что он еще не осознал, что сражение – это не только слава, но и кровь…
С едва заметной усмешкой на губах Амальрик удовлетворенно кивнул, и Валерий пожалел о своей нечаянной, столь неуместной за этим столом, откровенности. Слишком явное удовлетворение читалось в глазах немедийца… Да, зря он не сдержался; в конце концов, он был не на биваке с приятелями! Здесь жизнь человека и целого королевства порой могла зависеть от неосторожно брошенного слова. Однако сказанного не воротишь, и он с досадой отвернулся от барона, всем своим видом показывая, что не намерен более продолжать разговор.
Но немедийский посланник уже услышал все, что хотел. Валерий был прав, у него, действительно, куда больше общего с Нумедидесом… Он выяснил это не столь давно, в ходе весьма продолжительного разговора, что состоялся у них с принцем перед Осенним Гоном. И сейчас, взглянув на того, кто стал вместилищем его столь долго вынашиваемых планов и тайных упований, посланник не смог сдержать довольной улыбки. Воистину, этот пир, где с такой пышностью чествовали победителей королевской охоты, был его пиром.
Нумедидес, наследный принц Аквилонии, восседавший, как велит традиция, на месте Главного Охотника, по правую руку от короля, то и дело бросал беспокойные взгляды в сторону своего кузена. Его тревожило, что Валерий чересчур долго шепчется о чем-то со смеющимся немедийским бароном, окруженным, по обыкновению, праздными прихлебателями, которые, зная щедрость Амальрика, не прочь были теплыми тарантийскими вечерами попировать за его счет в какой-нибудь модной таверне, где подают хрустящих перепелов с соусом из майорана, которыми славилась еще древняя Валузия; терпкое красное вино, что, судя по цене, должны были доставлять сюда, по меньшей мере, из самой Зингары; где не смолкают натруженные струны потертых цитр бродячих трубадуров, а красотки из самых отдаленных уголков хайборийского мира, невесть как попавшие в солнечную Аквилонию, готовы одарить щедрого завсегдатая искушенными ласками своих упругих ненасытных тел. Нумедидес рассеянно тискал длинную мохнатую морду своей любимой гончей, сидевшей у его ног. Благодаря ухищрениям придворных лекарей, их отварам, припаркам и растираниям, принц уже вполне оправился от сегодняшних потрясений. Чувствуя на себе любопытные взгляды придворных дам (в их глазах, особенно тех, кто не присутствовал на охоте, он выглядел героем, дерзнувшим бросить вызов могущественному древнему демону), он намеренно вел себя с легкой церемонностью, стараясь соблюдать изящные манеры, которые, как ему внушалось сызмальства, были отличительной чертой сыновей правящего дома Аквилонии. Однако мысли его были далеко от шумной, пьяной гульбы; он вспоминал свой последний разговор с бароном Торским, что состоялся у них за несколько часов до отбытия на Осенний Гон.
Мельчайшие подробности этой беседы запечатлелись у него в памяти, вопреки его обычной рассеянности. Сейчас, думая об этом, он поражался собственной храбрости и охватившей его в тот миг горячности, настолько несвойственным ему в обычное время.
Впрочем, следовало быть честным хотя бы перед самим собой. Он был опьянен, сильнее, чем самым крепким вином, грезами о власти и тех возможностях, что предоставила бы она ему, будь он не простым отпрыском царственного рода, призванным довольствоваться жалкими подачками королевской милости своего венценосного дядюшки, а настоящим владыкой этой жемчужины западного мира; опьянен словами немедийца настолько, что тому даже не пришлось долго упражняться в красноречии, ибо принц понял его с полуслова.
– Король немощен и не способен управлять, – говорил немедиец. – Он утратил уважение как среди своих собственных баронов, так и среди соседних держав. Никто не желает считаться с Аквилонией, пока ею правит такой король. Спасение страны – в сильной руке! И я вижу лишь одного человека, способного вернуть этой державе ее былое могущество.
Вспоминая эти слова – и то, как взглянул на него при этом Амальрик, Нумедидес горделиво расправил плечи, так что его отороченный горностаевым мехом пурпурный плащ зашуршал по каменному полу. Он поднял бокал и шумно хлебнул будоражащего кровь живительного сока виноградной лозы. Никто не знал этого, но он пил за собственное здоровье и успех. Однако вино показалось вдруг ему чересчур крепким, и он поперхнулся, выплюнув остатки жидкости себе на колени.
Седовласый Вилер обернулся к племяннику и хмыкнул в жесткие усы:
– Что, добрый аквилонский напиток стал слишком крепок для твоего изнеженного горла?
С этими словами он участливо похлопал своей твердой шершавой ладонью, привыкшей к мечу и поводьям, по спине Нумедидеса. Придворные вокруг беззлобно расхохотались, а занятая разговором с графом Аскаланте очаровательная Релата Амилийская кинула в их сторону быстрый взгляд и, увидев выпученные, покрасневшие от кашля глаза принца, прыснула в Изящный кулачок в фиолетовой лайковой перчатке.
– Ничего, мой мальчик, – добродушно подтрунивал король, – в молодости я тоже, бывало, падал под стол после нескольких чарок. Но уж больно много времени ты у нас проводишь в увеселениях. Лучше бы почаще садился на коня, да учился держать в руке меч. А то не дело – так отставать от брата! – Он кивнул в сторону Валерия. – Вот он-то успел вкусить и сладость побед, и горечь поражений. Возмужал! Созрел, чтобы нести бремя власти…
И тут, словно в унисон словам короля, – словно в насмешку! – барон Торский провозгласил здравицу в честь бывшего хауранского воина, и все, повернувшись к немедийцу, немедленно позабыли о Нумедидесе, оставив его наедине со своею горечью и злобой.
«Подлецы! Болваны! Предатели!» – твердил про себя принц, стиснув челюсти так, что заскрипели зубы. Ненавидящим взглядом он обвел колышущуюся массу беретов, сеток из драгоценных металлов, остроконечных конусообразных женских головных уборов, шлемов с навершием в виде головы Черного Дракона и шутовских колпаков. – «Погодите, вы еще изведаете гнев короля Нумедидеса…»
– Посмотрите на вельмож Аквилонии, – говорил ему немедийский дуайен этим утром. – Немудрено, что с такой радостью они предаются охоте. Немудрено, что расцвел в последнее время почти забытый прежде обычай по любому, даже самому ничтожному поводу вызывать обидчика на поединок. Немудрено, наконец, что твоего брата Валерия, который, по слухам, в беспамятстве бежал от хауранского демона, как героя встретили в опухшей от многолетнего сна Аквилонии. И никто даже не подозревает, что сей закаленный в битвах вояка, – при этих словах барон презрительно фыркнул, – настолько устрашился мести шемитов Констанция Сокола, что бросил Даже свою возлюбленную Игву, хоть та и была предана ему, как собака, и всем на свете пожертвовала ради него. Tshan stea corte, thsan virto tere… – Последнюю фразу он произнес на ломаном валузийском наречии, видимо, почерпнув ее из разговоров со жрецами Митры, и тут же перевел, заметив непонимающий взгляд принца: – Дурные времена – дурные нравы… Вот так-то, мой господин.
Нумедидес вспомнил, как прибыл в столицу Валерий, в пропыленном, залитом кровью одеянии, из загадочных восточных деспотий. Он объяснял, что на северной границе Хаурана ему довелось схватиться с отрядом шемитских наемников, и потому платье его грязно и несвеже, доспехи пробиты во многих местах, а конь загнан до кровавой пены.
Нумедидес, с детских лет во всем соперничавший с кузеном, не мог не сравнить себя с ним сегодня – и к великой досаде своей убедился, что это оказалось отнюдь не в его пользу. Да и разве могло ленивое, заплывшее жиром тело принца сравниться с мощным, испещренным шрамами торсом воина! И что были эти белые, почти женские руки с ухоженными наманикюренными ногтями против крепких мозолистых дланей, с такой легкостью владевших тяжеленным двуручным мечом! И это суровое, с добела выгоревшими под южным солнцем волосами лицо – лик правителя, призванного повелевать, внушать подданным страх и почтение…
Уже тогда он понял, что возвращение героя-кузена представляет для него несомненную опасность. Стоит тому как-то проявить себя в Аквилонии, обратить на себя внимание придворных, и это существенно приуменьшит его, Нумедидеса, шансы занять королевский престол. В истории был уже случай, когда Суд Герольда пошел в обход королевской воли и, отказавшись тянуть жребий, собственной волей посадил на трон короля Остама.
Правда, до сих пор Валерий не выказывал подобных устремлений. Напротив, он даже как будто уклонялся от дворцовой роскоши, запирался в своих покоях или подолгу гулял в одиночестве, погруженный в мрачные раздумья. Даже с Нумедидесом он отказался поделиться снедавшими его тревогами, а в канун Осеннего Гона, когда все же вынужден был, по настоянию самого Вилера, прервать свое отшельничество и присоединиться к пестрой толпе вельмож, поведал кузену, что ждет не дождется дня, когда осенние празднества будут позади, и король наконец даст ему соизволение вернуться в родной Шамар.
Сам Нумедидес отнюдь не стремился покинуть двор, и слова кузена немало приободрили его. Зная теперь, что Валерию недолго осталось нарушать его покой в столице, он сразу смягчился. По его настоянию, они возобновили прежнюю дружбу, стали проводить вместе вечера, как бывало когда-то… Однако он не забывал об осторожности и старался придерживать язык, ограничиваясь праздной болтовней о новых покроях одежды, страстных черноглазых наложницах, недавно приобретенных на невольничьих рынках Заморы, о мастерстве тарантийских ювелиров, о роскошных щенках его любимой пятнистой суки и прочих прелестных мелочах жизни наследного принца… ведь рука Митры переменчива – кто знает, что готовит завтрашний день!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
На сей раз Валерий не сумел сдержаться. Горячая кровь гордых аквилонских предков застила глаза, и его покрытый рубцами кулак с грохотом опустился на крышку стола. Вино из серебряного кубка выплеснулось фонтаном, забрызгав ему рукав, и растеклось по столу рубиновым озерцом.
– Аквилония пребудет великой страной во веки веков! – рявкнул он, но, заметив, как заоборачивались на них придворные, спешно понизил голос. – И не вам, немедийцам, насмехаться над нами! Вспомни лучше, барон, как гнали тарантийские венценосцы ваши войска от полноводного Тайбора до самых крепостных стен Бельверуса!..
– Тише! Тише, мой принц. – Дуайен умоляюще поднял холеные руки. – У меня и в мыслях не было оскорбить вас… – Лицо осветилось виноватой улыбкой, и раскаяние его казалось совершенно искренним. – Однако согласитесь, Ваше Высочество, все это в далеком прошлом. Сейчас ваш король думает лишь об охоте да о пирушках. Он даже не способен зачать наследника… Так о каком величии тут говорить?
– Не знаю. – Валерий вдруг поймал себя на мысли, что уже в третий раз за вечер повторяет эту нелепую Фразу, и ему сделалось досадно. – Я достаточно навоевался, Амальрик. Мне тридцать лет, и я не грежу больше битвами и военной добычей. В Аквилонии царит мир, и за одно это я готов петь хвалу Вилеру. Мне этого достаточно. – Он помолчал немного и добавил как мог спокойно, ибо не желал более привлекать к себе внимания гостей. В конце концов, чего только люди не наговорят под действием вина и крепкого меда, и если за каждое неловкое слово вызывать на поединок… – Так что сделайте мне одолжение, барон: оставим этот разговор. Иначе он может иметь последствия, о которых мы оба пожалеем. Немедийский посол оценивающим взглядом окинул аквилонца. Но стальные глаза Валерия смотрели прямо, и взгляд их ни на миг не дрогнул, так что немедиец отвернулся со вздохом. Его длинные сильные пальцы, унизанные золотыми кольцами, принялись задумчиво постукивать по краю столешницы.
– Редко можно встретить государственного мужа, что не грезил бы битвами и военной добычей, – промолвил он, словно бы ни к кому не обращаясь. – Однако ведь не могут все в Аквилонии думать так же! Наверняка найдутся и те, кому для счастья недостаточно охотничьих утех и сытных брашен.
– Может, и найдутся. Я их не искал. – Валерий насупился и с деланной заинтересованностью принялся следить за выступлением на помосте, где акробатов сменили хожалые с медведем. Кусок дичи, нетронутый, остывал у него на тарелке. Но, помолчав какое-то время, когда барон уже успел потерять всякую надежду на продолжение спора, принц вдруг заговорил вновь, отстраненно и угрюмо, однако неожиданно для себя самого назвал барона по имени, точно обращаясь к старому приятелю: – Многие сегодня согласились бы с тобой, Амальрик. Юнцам недостает бряцания стали и дыма пожарищ. Они жаждут почестей и богатой добычи. – Он помрачнел еще больше, вспоминая пылкие расспросы и горящие восторгом глаза своего кузена, не отходившего от него после возвращения из Хаурана. Нумедидес, хоть и был на два года старше Валерия, всю жизнь прожил в роскоши дворца, не ведая воинских тягот. – Возможно, с моим братом вам легче было бы понять друг друга. Сегодняшняя охота доказала, что он еще не осознал, что сражение – это не только слава, но и кровь…
С едва заметной усмешкой на губах Амальрик удовлетворенно кивнул, и Валерий пожалел о своей нечаянной, столь неуместной за этим столом, откровенности. Слишком явное удовлетворение читалось в глазах немедийца… Да, зря он не сдержался; в конце концов, он был не на биваке с приятелями! Здесь жизнь человека и целого королевства порой могла зависеть от неосторожно брошенного слова. Однако сказанного не воротишь, и он с досадой отвернулся от барона, всем своим видом показывая, что не намерен более продолжать разговор.
Но немедийский посланник уже услышал все, что хотел. Валерий был прав, у него, действительно, куда больше общего с Нумедидесом… Он выяснил это не столь давно, в ходе весьма продолжительного разговора, что состоялся у них с принцем перед Осенним Гоном. И сейчас, взглянув на того, кто стал вместилищем его столь долго вынашиваемых планов и тайных упований, посланник не смог сдержать довольной улыбки. Воистину, этот пир, где с такой пышностью чествовали победителей королевской охоты, был его пиром.
Нумедидес, наследный принц Аквилонии, восседавший, как велит традиция, на месте Главного Охотника, по правую руку от короля, то и дело бросал беспокойные взгляды в сторону своего кузена. Его тревожило, что Валерий чересчур долго шепчется о чем-то со смеющимся немедийским бароном, окруженным, по обыкновению, праздными прихлебателями, которые, зная щедрость Амальрика, не прочь были теплыми тарантийскими вечерами попировать за его счет в какой-нибудь модной таверне, где подают хрустящих перепелов с соусом из майорана, которыми славилась еще древняя Валузия; терпкое красное вино, что, судя по цене, должны были доставлять сюда, по меньшей мере, из самой Зингары; где не смолкают натруженные струны потертых цитр бродячих трубадуров, а красотки из самых отдаленных уголков хайборийского мира, невесть как попавшие в солнечную Аквилонию, готовы одарить щедрого завсегдатая искушенными ласками своих упругих ненасытных тел. Нумедидес рассеянно тискал длинную мохнатую морду своей любимой гончей, сидевшей у его ног. Благодаря ухищрениям придворных лекарей, их отварам, припаркам и растираниям, принц уже вполне оправился от сегодняшних потрясений. Чувствуя на себе любопытные взгляды придворных дам (в их глазах, особенно тех, кто не присутствовал на охоте, он выглядел героем, дерзнувшим бросить вызов могущественному древнему демону), он намеренно вел себя с легкой церемонностью, стараясь соблюдать изящные манеры, которые, как ему внушалось сызмальства, были отличительной чертой сыновей правящего дома Аквилонии. Однако мысли его были далеко от шумной, пьяной гульбы; он вспоминал свой последний разговор с бароном Торским, что состоялся у них за несколько часов до отбытия на Осенний Гон.
Мельчайшие подробности этой беседы запечатлелись у него в памяти, вопреки его обычной рассеянности. Сейчас, думая об этом, он поражался собственной храбрости и охватившей его в тот миг горячности, настолько несвойственным ему в обычное время.
Впрочем, следовало быть честным хотя бы перед самим собой. Он был опьянен, сильнее, чем самым крепким вином, грезами о власти и тех возможностях, что предоставила бы она ему, будь он не простым отпрыском царственного рода, призванным довольствоваться жалкими подачками королевской милости своего венценосного дядюшки, а настоящим владыкой этой жемчужины западного мира; опьянен словами немедийца настолько, что тому даже не пришлось долго упражняться в красноречии, ибо принц понял его с полуслова.
– Король немощен и не способен управлять, – говорил немедиец. – Он утратил уважение как среди своих собственных баронов, так и среди соседних держав. Никто не желает считаться с Аквилонией, пока ею правит такой король. Спасение страны – в сильной руке! И я вижу лишь одного человека, способного вернуть этой державе ее былое могущество.
Вспоминая эти слова – и то, как взглянул на него при этом Амальрик, Нумедидес горделиво расправил плечи, так что его отороченный горностаевым мехом пурпурный плащ зашуршал по каменному полу. Он поднял бокал и шумно хлебнул будоражащего кровь живительного сока виноградной лозы. Никто не знал этого, но он пил за собственное здоровье и успех. Однако вино показалось вдруг ему чересчур крепким, и он поперхнулся, выплюнув остатки жидкости себе на колени.
Седовласый Вилер обернулся к племяннику и хмыкнул в жесткие усы:
– Что, добрый аквилонский напиток стал слишком крепок для твоего изнеженного горла?
С этими словами он участливо похлопал своей твердой шершавой ладонью, привыкшей к мечу и поводьям, по спине Нумедидеса. Придворные вокруг беззлобно расхохотались, а занятая разговором с графом Аскаланте очаровательная Релата Амилийская кинула в их сторону быстрый взгляд и, увидев выпученные, покрасневшие от кашля глаза принца, прыснула в Изящный кулачок в фиолетовой лайковой перчатке.
– Ничего, мой мальчик, – добродушно подтрунивал король, – в молодости я тоже, бывало, падал под стол после нескольких чарок. Но уж больно много времени ты у нас проводишь в увеселениях. Лучше бы почаще садился на коня, да учился держать в руке меч. А то не дело – так отставать от брата! – Он кивнул в сторону Валерия. – Вот он-то успел вкусить и сладость побед, и горечь поражений. Возмужал! Созрел, чтобы нести бремя власти…
И тут, словно в унисон словам короля, – словно в насмешку! – барон Торский провозгласил здравицу в честь бывшего хауранского воина, и все, повернувшись к немедийцу, немедленно позабыли о Нумедидесе, оставив его наедине со своею горечью и злобой.
«Подлецы! Болваны! Предатели!» – твердил про себя принц, стиснув челюсти так, что заскрипели зубы. Ненавидящим взглядом он обвел колышущуюся массу беретов, сеток из драгоценных металлов, остроконечных конусообразных женских головных уборов, шлемов с навершием в виде головы Черного Дракона и шутовских колпаков. – «Погодите, вы еще изведаете гнев короля Нумедидеса…»
– Посмотрите на вельмож Аквилонии, – говорил ему немедийский дуайен этим утром. – Немудрено, что с такой радостью они предаются охоте. Немудрено, что расцвел в последнее время почти забытый прежде обычай по любому, даже самому ничтожному поводу вызывать обидчика на поединок. Немудрено, наконец, что твоего брата Валерия, который, по слухам, в беспамятстве бежал от хауранского демона, как героя встретили в опухшей от многолетнего сна Аквилонии. И никто даже не подозревает, что сей закаленный в битвах вояка, – при этих словах барон презрительно фыркнул, – настолько устрашился мести шемитов Констанция Сокола, что бросил Даже свою возлюбленную Игву, хоть та и была предана ему, как собака, и всем на свете пожертвовала ради него. Tshan stea corte, thsan virto tere… – Последнюю фразу он произнес на ломаном валузийском наречии, видимо, почерпнув ее из разговоров со жрецами Митры, и тут же перевел, заметив непонимающий взгляд принца: – Дурные времена – дурные нравы… Вот так-то, мой господин.
Нумедидес вспомнил, как прибыл в столицу Валерий, в пропыленном, залитом кровью одеянии, из загадочных восточных деспотий. Он объяснял, что на северной границе Хаурана ему довелось схватиться с отрядом шемитских наемников, и потому платье его грязно и несвеже, доспехи пробиты во многих местах, а конь загнан до кровавой пены.
Нумедидес, с детских лет во всем соперничавший с кузеном, не мог не сравнить себя с ним сегодня – и к великой досаде своей убедился, что это оказалось отнюдь не в его пользу. Да и разве могло ленивое, заплывшее жиром тело принца сравниться с мощным, испещренным шрамами торсом воина! И что были эти белые, почти женские руки с ухоженными наманикюренными ногтями против крепких мозолистых дланей, с такой легкостью владевших тяжеленным двуручным мечом! И это суровое, с добела выгоревшими под южным солнцем волосами лицо – лик правителя, призванного повелевать, внушать подданным страх и почтение…
Уже тогда он понял, что возвращение героя-кузена представляет для него несомненную опасность. Стоит тому как-то проявить себя в Аквилонии, обратить на себя внимание придворных, и это существенно приуменьшит его, Нумедидеса, шансы занять королевский престол. В истории был уже случай, когда Суд Герольда пошел в обход королевской воли и, отказавшись тянуть жребий, собственной волей посадил на трон короля Остама.
Правда, до сих пор Валерий не выказывал подобных устремлений. Напротив, он даже как будто уклонялся от дворцовой роскоши, запирался в своих покоях или подолгу гулял в одиночестве, погруженный в мрачные раздумья. Даже с Нумедидесом он отказался поделиться снедавшими его тревогами, а в канун Осеннего Гона, когда все же вынужден был, по настоянию самого Вилера, прервать свое отшельничество и присоединиться к пестрой толпе вельмож, поведал кузену, что ждет не дождется дня, когда осенние празднества будут позади, и король наконец даст ему соизволение вернуться в родной Шамар.
Сам Нумедидес отнюдь не стремился покинуть двор, и слова кузена немало приободрили его. Зная теперь, что Валерию недолго осталось нарушать его покой в столице, он сразу смягчился. По его настоянию, они возобновили прежнюю дружбу, стали проводить вместе вечера, как бывало когда-то… Однако он не забывал об осторожности и старался придерживать язык, ограничиваясь праздной болтовней о новых покроях одежды, страстных черноглазых наложницах, недавно приобретенных на невольничьих рынках Заморы, о мастерстве тарантийских ювелиров, о роскошных щенках его любимой пятнистой суки и прочих прелестных мелочах жизни наследного принца… ведь рука Митры переменчива – кто знает, что готовит завтрашний день!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63