жалкий, жалкий, жалкий! И глупый!
— Именно! — услышал я, и это прервало мое самоистязание. Не уточнив, к какой части моей фразы относится это «именно», она встала и протянула руку. Пожатие было коротким и энергичным, без какого-либо подтекста. Но когда мы подошли к двери, она повернулась и совершенно другим, серьезным тоном, каким еще не пользовалась в разговоре со мной, сказала: — Надеюсь, тебе удастся найти виновника смерти Вэл. У меня такое предчувствие… Мне кажется, что у нее была нелегкая жизнь, она была такая таинственная… Может, это ее и убило?.. — Она покачала головой.
Я промолчал, лишь с умным видом кивнул. Эйприл схватила ждавший снаружи зонт, открыла его и, не говоря больше ни слова, побежала к машине. Прежде чем вскочить внутрь, она оглянулась и, видя, что я всё еще стою в дверях, крикнула:
— В семь!
Я кивнул и закрыл дверь.
Вернувшись в кабинет, я не спеша убрался. Относя бокалы и бутылку в кухню, а потом загружая посудомоечную машину, я размышлял над словами Эйприл. Во-первых: почему она не сказала просто «убийцу», а столь высокопарно: «виновника смерти Вэл»? Во-вторых, она не могла знать, что я тоже подозреваю, что в жизни Вэл была некая тайна, опасная тайна; она не могла знать, что я тоже полагаю, что именно этот секрет ее и убил. Ладно, об этом знаю я и еще кое-кто, но что касается Эйприл, то либо мы имеем дело с чрезвычайно хорошо развитой женской интуицией, либо у жены шерифа у самой есть какая-то тайна, — кто знает, не та же самая ли, что и у Вэл? Это даже лучше, чем интуиция, объясняло бы слова Эйприл, но если бы у нее с Вэл был какой-то общий секрет, то она делилась бы своими подозрениями с детективом только в том случае, если бы искала защиты, а она ее не искала. Значит, всё-таки интуиция? Чрезвычайная наблюдательность? Или Вэл настолько измучила эта самая тайна, что бедняжка перестала владеть собой? Может, именно поэтому она и погибла, а моя персона, за исключением случайной встречи, не сыграла в этом никакой роли? Неплохо было бы так думать, поскольку я всё время размышлял, как стали бы развиваться события, если бы я не провел ночь у убитой. Возможно, это бы ниче…
Телефонный звонок вырвал меня из размышлений, которым я предавался, стоя возле открытого шкафчика с бокалами и чашками. Я закрыл шкафчик и подошел к телефону, по пути пытаясь отгадать, кто звонит. И угадал.
— Шериф Барсморт хочет говорить с вами, соединяю, — доложил дежурный, сразу же после него на экране появился шериф:
— Привет! Не разбудил?
— Как же! Я даже все свои утренние дела успел сделать, жаль только, что придется еще раз вечером бриться.
— Не преувеличивай, это всего лишь прием для местных «истинных американцев», — неискренне рассмеялся он. — Как я понимаю, Эйприл тебя уже наняла? — Он забавлялся ножом для бумаг, размахивая им столь быстро, что на экране я видел лишь туманный веер.
— Да.
Он кивнул, я издал многозначительное «гм?» и пошел к кофеварке, чувствуя, что выпитые до завтрака полбутылки вина раскачивают мой разум во все стороны. Я засыпал в фильтр шесть мерок кофе.
— Ты там? — нетерпеливо позвал Хольгер.
— Тут, где же мне еще быть? Я думаю.
— Ага, — успокоенно пробормотал он. — Мои люди уже допросили по поводу обстоятельств ее смерти всю улицу, на которой она жила, ну, может быть, еще не всю, но скоро закончат. И ничего. Собственно, никто ее в тот вечер не видел. Говорю «собственно», так как одна старушка перед тем, как подойти к окну, услышала хлопок закрывающейся дверцы и увидела отъезжающий фургон Полмант.
— Кто был за рулем, она не видела? — спросил я, наливая воду в резервуар.
— Нет. Но нет и никаких оснований считать, что кто-то посторонний ездил на этой машине — там только ее отпечатки, на ручках, радио, зажигалке. Везде. За исключением рычага переключения скоростей и руля, имеются затертые следы, вероятнее всего, из-за использования перчаток, видимо замшевых. То есть — только на мосту кто-то сел, тронулся с места и выскочил.
Я включил кофеварку и уселся на стол.
— Всё вроде бы сходится, — сообщил я, глядя на экран. — В конце концов, ранее ничто не указывало на то, что убийца пользовался ее автомобилем иным образом.
— Похоже, что сходится. — Он начал вертеть нож между пальцами, словно дирижируя невидимым оркестром. — Я должен тебя спросить — у тебя уже есть какая-нибудь идея или след?
— Ну, спрашивай, раз это входит в твои служебные обязанности, — согласился я.
Он немного подождал.
— Ага, это такая шутка. Ладно, спрашиваю: у тебя есть какой-нибудь след или идея?
Я мысленно хихикнул, но ответил совершенно серьезно:
— Если я кому-то что-то и скажу, то только моему клиенту, или не скажу даже и ему, если это будет угрожать его безопасности или ходу следствия, — продекламировал я.
Какое-то время он переваривал мое чувство юмора.
— Заходи через три недели за своими бумагами и тогда сможешь начать расследование, — огрызнулся он.
Я поморщился. В мире ничего не меняется — превосходство на стороне того, у кого твои бумаги.
— Ничего у меня нет, — сказал я. — Но в любом случае давай договоримся, что я не буду бегать к тебе с докладом о каждой мелочи. И еще договоримся, что я постараюсь сделать подарок тебе к выборам…
— Ладно! — сразу же согласился он. Неужели боится подслушивания? — недовольно подумал я. — Увидимся в семь у меня, форма одежды официальная. Если захочешь зайти в участок за патентом — я сижу тут весь день. Да, кстати, у меня будет для тебя еще кое-что…
Он ткнул карандашом в кнопку, и экран погас. Кофеварка захрипела, словно процесс заваривания кофе отнял у нее последние силы. Бедняга. Я налил себе чашку и встал у окна. Теперь я знаю, подумал я, зачем в Нью-Йорке я повесил себе на стену фальшивое видеоокно с видом на валлийский луг, — детектив не должен портить себе настроение видом окна, залитого мутными потоками дождя. Там, в Нью-Йорке, меня спасало подсознание, приказывая искусственным образом поправлять собственное самочувствие, здесь же я отказался от идеи ретушировать окружающую действительность и теперь стоял у окна, мрачно глядя на дождь, без какого-либо желания хоть что-нибудь делать; настроение мне не подняла даже промелькнувшая было мысль заказать в Сети какую-нибудь новую игру, типа «Флэш-бэка-6» или чего-то столь же не требующего особого напряжения мозгов.
Я пил кофе, повторяя про себя, что, как только покажется дно чашки, я куда-нибудь пойду, упаковав в кобуру комплект номер четыре, то есть пистолет «зиг-зауэр Р226», который в свое время не пожелали взять на вооружение наша армия и береговая охрана, и который понравился мне своей постоянной готовностью к стрельбе и возможностью использовать обойму на пятнадцать патронов. Однако когда дно появилось, желания что-либо делать так и не возникло. Я тщательно сполоснул чашку, аккуратно поставил ее на сушилку и, вздохнув, начал собираться. Пистолет весил почти два фунта, так что я повесил его на портупею, прикрыв новой водонепроницаемой курткой, и, включив охранную систему, вышел наружу с намерением попасть в гараж с улицы — чтобы сделать это изнутри, мне пришлось бы разобрать груду пустых коробок.
Я поехал вперед: Фор-Дайамонд-бульвар, Третья авеню, Пайп-хиллз, Терки-роуд, снова Третья авеню, потом я перестал следить, где еду. Чтобы заглушить возникающий где-то во внутренностях никотиновый голод, я остановился, купил коробку «Кунжутных пальчиков тети Беи» и занялся воспоминаниями о встрече с Вэл, под аккомпанемент хруста сладких палочек.
Валери Полмант, насколько я помнил, отнюдь не выглядела отчаявшейся, психически сломленной или неуравновешенной личностью. Маленькие тонкие морщинки в уголках глаз могли быть в равной степени результатом как постоянной скептической гримасы, так и частой улыбки. А ведь она жила тем, что пугала других, так что ни в том, ни в другом выражении лица не было ничего удивительного. Так что, если бы мне потребовалось дать какую-либо оценку убитой лишь на основании данных трехдневной давности, мне пришлось бы, как детективу, с чистой совестью настаивать на признании ее честной гражданкой. То, что я приехал в Редлиф, собственно, ради нее, мало что меняло, поскольку все подозрения и связанные с ними гипотезы уместились бы в аптечном пузырьке. Фактически лишь ее смерть стала доказательством вины: формулировка «если убит — значит, был виновен» известна в полиции как так называемая «посмертная улика». Вопрос лишь в том, убили ли ее из-за моего приезда или эти два события совпали случайно? Если первое, то мне пора возвращаться в Нью-Йорк, поскольку вся операция, раз за ее ходом с самого начала следили противники, лишена какого бы то ни было смысла. Если же… Стоп! Если обо всём было известно обеим заинтересованным сторонам, то им незачем было ждать моего приезда, чтобы усилить подозрения, просто Вэл утонула бы в ванне месяц назад, или свалилась бы в пропасть, или ее засыпало бы лавиной, или… Раз этого не произошло, то вряд ли мы имеем дело с постоянной слежкой. Небольшая утечка? Или всё-таки нет?..
Какая-то мысль билась у меня под черепом, но застряла в пробке на выходе. Когда я понял, что пока что ни к каким выводам прийти не могу, я решил активно начать день, а разум пусть сам позаботится о своих входах-выходах. Колеся по городу, я случайно заехал в узкую, ведущую под гору улочку, в конце которой находилась станция подъемника; кресла раскачивались под порывами ветра, а дождь хлестал с такой силой, что даже над канатом образовался туман от ударяющихся о него капель. Здание станции стояло мокрое и мрачное, только в двух окнах первого этажа горел свет, — видимо, кто-то из персонала смотрел телевизор или готовил лыжи к сезону. Подъехав к пустой мусорной урне, безошибочному признаку безжизненности этого места, я приоткрыл окно и швырнул туда упаковку от палочек. Раздался плеск — урна была полна воды.
Я развернулся и, сперва бессознательно, а потом преднамеренно, направился к кладбищу, а точнее, к помощнику семейства Грисби. У меня возникло почти непреодолимое желание перекинуться с ним парой слов — вчера он вел себя как человек, который что-то знает, неизвестно лишь, идет ли речь о налогах фирмы или о кастрации трупа. Как там звали последнего молодого покойника? Гарри Бергман, кажется, так. Когда это было, позавчера? Уже поза-позавчера, поправился я. Я почувствовал теплое покалывание в висках, редкий знак свежего следа, словно мозг, задействовав какой-то из потайных уровней подсознания, давал знать, что пришла очередь его сознательной, поверхностной части.
Нужно выяснить, лихорадочно размышлял я, когда точно были похороны, поскольку из моих рассуждений следовало, что я был еще далеко от Редлифа, когда кто-то отрезал парню пенис и заморозил его в ожидании подходящего случая. Потом я приехал в город, столкнулся с Вэл, а у нее состоялся разговор с убийцей, возможно, весьма принципиальный. Может быть, она была сыта им по горло, может быть, он ею, может быть, он в конце концов решил — если знал о моем приезде, — что следует поторопиться? Во всяком случае, меня бы вполне устроило, если бы юнец из похоронного бюро был в этом замешан.
Я припарковал машину так же, как и вчера, не перед главными воротами, и выскочил под дождь. Мой «зиг-зауэр» приятно оттягивал плечо. Пробежав под сгибающимися от тяжести воды ветвями старых деревьев, никого не увидев и оставшись незамеченным сам, я добрался до пристройки.
Там было темно и тихо, никто не слушал музыку, и — я на цыпочках вошел в дверь — никто не ждал меня, чтобы оглушить. Я огляделся, присев на край кресла. Музыкальный центр «Ямаха», стилизованный под старину конца семидесятых годов двадцатого века, на котором могли бы с удобствами усесться трое, стоял на полу, молчаливый и грозный. Я даже не стал протягивать в его сторону палец, опасаясь, что он взорвется двухсотваттным браст-рэпом. Больше в этой комнатке не было ничего, носившего хоть какие-то черты индивидуальности владельца. Парень явно не любил эту каморку и относился к ней исключительно как к временному пристанищу. С другой стороны, он вряд ли ушел бы насовсем, оставив свою «технику». Я открыл ящик стола — там было почти пусто: два толстых фломастера, черный и красный, несколько пачек из-под сигарет, два окурка— «Марльборо» и «Кэмел», желтые, надкушенные, неаппетитные. Журнала, на котором я записывал свой номер телефона, нигде не было видно. Я наклонился над телефоном и проверил память номеров, их было только три: Грисби — похоронное бюро, пиццерия и еще одна пиццерия. Я немного подумал, затем вызвал первый. Ответил Филип Грисби.
— Грисби, слушаю…
— Сержант Даррел, здравствуйте. — Я постарался слегка изменить голос и, насколько это возможно, имитировать сержанта. — Этот ваш молодой помощник… Как его… — Я замолчал и поморщился, но это подействовало:
— Майкл? Майкл Баулз?
— Именно! У него есть мотоцикл?
— Не знаю, сержант, может быть, это его приятеля или общий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
— Именно! — услышал я, и это прервало мое самоистязание. Не уточнив, к какой части моей фразы относится это «именно», она встала и протянула руку. Пожатие было коротким и энергичным, без какого-либо подтекста. Но когда мы подошли к двери, она повернулась и совершенно другим, серьезным тоном, каким еще не пользовалась в разговоре со мной, сказала: — Надеюсь, тебе удастся найти виновника смерти Вэл. У меня такое предчувствие… Мне кажется, что у нее была нелегкая жизнь, она была такая таинственная… Может, это ее и убило?.. — Она покачала головой.
Я промолчал, лишь с умным видом кивнул. Эйприл схватила ждавший снаружи зонт, открыла его и, не говоря больше ни слова, побежала к машине. Прежде чем вскочить внутрь, она оглянулась и, видя, что я всё еще стою в дверях, крикнула:
— В семь!
Я кивнул и закрыл дверь.
Вернувшись в кабинет, я не спеша убрался. Относя бокалы и бутылку в кухню, а потом загружая посудомоечную машину, я размышлял над словами Эйприл. Во-первых: почему она не сказала просто «убийцу», а столь высокопарно: «виновника смерти Вэл»? Во-вторых, она не могла знать, что я тоже подозреваю, что в жизни Вэл была некая тайна, опасная тайна; она не могла знать, что я тоже полагаю, что именно этот секрет ее и убил. Ладно, об этом знаю я и еще кое-кто, но что касается Эйприл, то либо мы имеем дело с чрезвычайно хорошо развитой женской интуицией, либо у жены шерифа у самой есть какая-то тайна, — кто знает, не та же самая ли, что и у Вэл? Это даже лучше, чем интуиция, объясняло бы слова Эйприл, но если бы у нее с Вэл был какой-то общий секрет, то она делилась бы своими подозрениями с детективом только в том случае, если бы искала защиты, а она ее не искала. Значит, всё-таки интуиция? Чрезвычайная наблюдательность? Или Вэл настолько измучила эта самая тайна, что бедняжка перестала владеть собой? Может, именно поэтому она и погибла, а моя персона, за исключением случайной встречи, не сыграла в этом никакой роли? Неплохо было бы так думать, поскольку я всё время размышлял, как стали бы развиваться события, если бы я не провел ночь у убитой. Возможно, это бы ниче…
Телефонный звонок вырвал меня из размышлений, которым я предавался, стоя возле открытого шкафчика с бокалами и чашками. Я закрыл шкафчик и подошел к телефону, по пути пытаясь отгадать, кто звонит. И угадал.
— Шериф Барсморт хочет говорить с вами, соединяю, — доложил дежурный, сразу же после него на экране появился шериф:
— Привет! Не разбудил?
— Как же! Я даже все свои утренние дела успел сделать, жаль только, что придется еще раз вечером бриться.
— Не преувеличивай, это всего лишь прием для местных «истинных американцев», — неискренне рассмеялся он. — Как я понимаю, Эйприл тебя уже наняла? — Он забавлялся ножом для бумаг, размахивая им столь быстро, что на экране я видел лишь туманный веер.
— Да.
Он кивнул, я издал многозначительное «гм?» и пошел к кофеварке, чувствуя, что выпитые до завтрака полбутылки вина раскачивают мой разум во все стороны. Я засыпал в фильтр шесть мерок кофе.
— Ты там? — нетерпеливо позвал Хольгер.
— Тут, где же мне еще быть? Я думаю.
— Ага, — успокоенно пробормотал он. — Мои люди уже допросили по поводу обстоятельств ее смерти всю улицу, на которой она жила, ну, может быть, еще не всю, но скоро закончат. И ничего. Собственно, никто ее в тот вечер не видел. Говорю «собственно», так как одна старушка перед тем, как подойти к окну, услышала хлопок закрывающейся дверцы и увидела отъезжающий фургон Полмант.
— Кто был за рулем, она не видела? — спросил я, наливая воду в резервуар.
— Нет. Но нет и никаких оснований считать, что кто-то посторонний ездил на этой машине — там только ее отпечатки, на ручках, радио, зажигалке. Везде. За исключением рычага переключения скоростей и руля, имеются затертые следы, вероятнее всего, из-за использования перчаток, видимо замшевых. То есть — только на мосту кто-то сел, тронулся с места и выскочил.
Я включил кофеварку и уселся на стол.
— Всё вроде бы сходится, — сообщил я, глядя на экран. — В конце концов, ранее ничто не указывало на то, что убийца пользовался ее автомобилем иным образом.
— Похоже, что сходится. — Он начал вертеть нож между пальцами, словно дирижируя невидимым оркестром. — Я должен тебя спросить — у тебя уже есть какая-нибудь идея или след?
— Ну, спрашивай, раз это входит в твои служебные обязанности, — согласился я.
Он немного подождал.
— Ага, это такая шутка. Ладно, спрашиваю: у тебя есть какой-нибудь след или идея?
Я мысленно хихикнул, но ответил совершенно серьезно:
— Если я кому-то что-то и скажу, то только моему клиенту, или не скажу даже и ему, если это будет угрожать его безопасности или ходу следствия, — продекламировал я.
Какое-то время он переваривал мое чувство юмора.
— Заходи через три недели за своими бумагами и тогда сможешь начать расследование, — огрызнулся он.
Я поморщился. В мире ничего не меняется — превосходство на стороне того, у кого твои бумаги.
— Ничего у меня нет, — сказал я. — Но в любом случае давай договоримся, что я не буду бегать к тебе с докладом о каждой мелочи. И еще договоримся, что я постараюсь сделать подарок тебе к выборам…
— Ладно! — сразу же согласился он. Неужели боится подслушивания? — недовольно подумал я. — Увидимся в семь у меня, форма одежды официальная. Если захочешь зайти в участок за патентом — я сижу тут весь день. Да, кстати, у меня будет для тебя еще кое-что…
Он ткнул карандашом в кнопку, и экран погас. Кофеварка захрипела, словно процесс заваривания кофе отнял у нее последние силы. Бедняга. Я налил себе чашку и встал у окна. Теперь я знаю, подумал я, зачем в Нью-Йорке я повесил себе на стену фальшивое видеоокно с видом на валлийский луг, — детектив не должен портить себе настроение видом окна, залитого мутными потоками дождя. Там, в Нью-Йорке, меня спасало подсознание, приказывая искусственным образом поправлять собственное самочувствие, здесь же я отказался от идеи ретушировать окружающую действительность и теперь стоял у окна, мрачно глядя на дождь, без какого-либо желания хоть что-нибудь делать; настроение мне не подняла даже промелькнувшая было мысль заказать в Сети какую-нибудь новую игру, типа «Флэш-бэка-6» или чего-то столь же не требующего особого напряжения мозгов.
Я пил кофе, повторяя про себя, что, как только покажется дно чашки, я куда-нибудь пойду, упаковав в кобуру комплект номер четыре, то есть пистолет «зиг-зауэр Р226», который в свое время не пожелали взять на вооружение наша армия и береговая охрана, и который понравился мне своей постоянной готовностью к стрельбе и возможностью использовать обойму на пятнадцать патронов. Однако когда дно появилось, желания что-либо делать так и не возникло. Я тщательно сполоснул чашку, аккуратно поставил ее на сушилку и, вздохнув, начал собираться. Пистолет весил почти два фунта, так что я повесил его на портупею, прикрыв новой водонепроницаемой курткой, и, включив охранную систему, вышел наружу с намерением попасть в гараж с улицы — чтобы сделать это изнутри, мне пришлось бы разобрать груду пустых коробок.
Я поехал вперед: Фор-Дайамонд-бульвар, Третья авеню, Пайп-хиллз, Терки-роуд, снова Третья авеню, потом я перестал следить, где еду. Чтобы заглушить возникающий где-то во внутренностях никотиновый голод, я остановился, купил коробку «Кунжутных пальчиков тети Беи» и занялся воспоминаниями о встрече с Вэл, под аккомпанемент хруста сладких палочек.
Валери Полмант, насколько я помнил, отнюдь не выглядела отчаявшейся, психически сломленной или неуравновешенной личностью. Маленькие тонкие морщинки в уголках глаз могли быть в равной степени результатом как постоянной скептической гримасы, так и частой улыбки. А ведь она жила тем, что пугала других, так что ни в том, ни в другом выражении лица не было ничего удивительного. Так что, если бы мне потребовалось дать какую-либо оценку убитой лишь на основании данных трехдневной давности, мне пришлось бы, как детективу, с чистой совестью настаивать на признании ее честной гражданкой. То, что я приехал в Редлиф, собственно, ради нее, мало что меняло, поскольку все подозрения и связанные с ними гипотезы уместились бы в аптечном пузырьке. Фактически лишь ее смерть стала доказательством вины: формулировка «если убит — значит, был виновен» известна в полиции как так называемая «посмертная улика». Вопрос лишь в том, убили ли ее из-за моего приезда или эти два события совпали случайно? Если первое, то мне пора возвращаться в Нью-Йорк, поскольку вся операция, раз за ее ходом с самого начала следили противники, лишена какого бы то ни было смысла. Если же… Стоп! Если обо всём было известно обеим заинтересованным сторонам, то им незачем было ждать моего приезда, чтобы усилить подозрения, просто Вэл утонула бы в ванне месяц назад, или свалилась бы в пропасть, или ее засыпало бы лавиной, или… Раз этого не произошло, то вряд ли мы имеем дело с постоянной слежкой. Небольшая утечка? Или всё-таки нет?..
Какая-то мысль билась у меня под черепом, но застряла в пробке на выходе. Когда я понял, что пока что ни к каким выводам прийти не могу, я решил активно начать день, а разум пусть сам позаботится о своих входах-выходах. Колеся по городу, я случайно заехал в узкую, ведущую под гору улочку, в конце которой находилась станция подъемника; кресла раскачивались под порывами ветра, а дождь хлестал с такой силой, что даже над канатом образовался туман от ударяющихся о него капель. Здание станции стояло мокрое и мрачное, только в двух окнах первого этажа горел свет, — видимо, кто-то из персонала смотрел телевизор или готовил лыжи к сезону. Подъехав к пустой мусорной урне, безошибочному признаку безжизненности этого места, я приоткрыл окно и швырнул туда упаковку от палочек. Раздался плеск — урна была полна воды.
Я развернулся и, сперва бессознательно, а потом преднамеренно, направился к кладбищу, а точнее, к помощнику семейства Грисби. У меня возникло почти непреодолимое желание перекинуться с ним парой слов — вчера он вел себя как человек, который что-то знает, неизвестно лишь, идет ли речь о налогах фирмы или о кастрации трупа. Как там звали последнего молодого покойника? Гарри Бергман, кажется, так. Когда это было, позавчера? Уже поза-позавчера, поправился я. Я почувствовал теплое покалывание в висках, редкий знак свежего следа, словно мозг, задействовав какой-то из потайных уровней подсознания, давал знать, что пришла очередь его сознательной, поверхностной части.
Нужно выяснить, лихорадочно размышлял я, когда точно были похороны, поскольку из моих рассуждений следовало, что я был еще далеко от Редлифа, когда кто-то отрезал парню пенис и заморозил его в ожидании подходящего случая. Потом я приехал в город, столкнулся с Вэл, а у нее состоялся разговор с убийцей, возможно, весьма принципиальный. Может быть, она была сыта им по горло, может быть, он ею, может быть, он в конце концов решил — если знал о моем приезде, — что следует поторопиться? Во всяком случае, меня бы вполне устроило, если бы юнец из похоронного бюро был в этом замешан.
Я припарковал машину так же, как и вчера, не перед главными воротами, и выскочил под дождь. Мой «зиг-зауэр» приятно оттягивал плечо. Пробежав под сгибающимися от тяжести воды ветвями старых деревьев, никого не увидев и оставшись незамеченным сам, я добрался до пристройки.
Там было темно и тихо, никто не слушал музыку, и — я на цыпочках вошел в дверь — никто не ждал меня, чтобы оглушить. Я огляделся, присев на край кресла. Музыкальный центр «Ямаха», стилизованный под старину конца семидесятых годов двадцатого века, на котором могли бы с удобствами усесться трое, стоял на полу, молчаливый и грозный. Я даже не стал протягивать в его сторону палец, опасаясь, что он взорвется двухсотваттным браст-рэпом. Больше в этой комнатке не было ничего, носившего хоть какие-то черты индивидуальности владельца. Парень явно не любил эту каморку и относился к ней исключительно как к временному пристанищу. С другой стороны, он вряд ли ушел бы насовсем, оставив свою «технику». Я открыл ящик стола — там было почти пусто: два толстых фломастера, черный и красный, несколько пачек из-под сигарет, два окурка— «Марльборо» и «Кэмел», желтые, надкушенные, неаппетитные. Журнала, на котором я записывал свой номер телефона, нигде не было видно. Я наклонился над телефоном и проверил память номеров, их было только три: Грисби — похоронное бюро, пиццерия и еще одна пиццерия. Я немного подумал, затем вызвал первый. Ответил Филип Грисби.
— Грисби, слушаю…
— Сержант Даррел, здравствуйте. — Я постарался слегка изменить голос и, насколько это возможно, имитировать сержанта. — Этот ваш молодой помощник… Как его… — Я замолчал и поморщился, но это подействовало:
— Майкл? Майкл Баулз?
— Именно! У него есть мотоцикл?
— Не знаю, сержант, может быть, это его приятеля или общий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55