Поэтому я предлагаю направить им ответ, содержащий недвусмысленное признание их суверенитета над этой системой.
Кое-кто из давних сторонников Джанколы явно хотел возразить, но госсекретарь первый выразил одобрение услышанному энергичным кивком.
— А как насчет заключительного раздела? — спросил Ле Пик. — Примем его к сведению и также выразим желание “выйти из тупика”?
— Я бы не советовал, — задумчиво сказал Джанкола и в ответ на подозрительный взгляд Ле Пика пожал плечами. — Не стану утверждать, Деннис, будто это плохая идея, просто не уверен, что она такая уж хорошая. Мы затратили определенные усилия, чтобы показать наше недовольство тем, как они долго от нас отмахиваются. Если мы направим им короткую ноту — возможно, касающуюся только одного конкретного вопроса, — и будет понятно, что мы стараемся учитывать их законные интересы — их законные интересы, Деннис, — но не собираемся вдаваться в то, что Тони назвал “словоблудием”, они поймут главное. Мы готовы проявлять здравый смысл, но не собираемся отступать от требования серьезности переговоров. По существу, чем короче будет нота, тем доходчивее передаст она эти наши соображения, особенно после многословия наших последних посланий.
Причарт уставилась на него с тщательно скрываемым удивлением. С каким бы недоверием ни относилась она к его конечным целям, оспорить логику этого суждения было трудно.
— А по-моему, как-то отреагировать на этот пассаж все же стоит, — не согласился Ле Пик. — Я не вижу вреда в указании на наличие связи между нашей позицией по Звезде Тревора и выраженным ими желанием найти выход из тупика.
— Ваша позиция мне понятна, Деннис, — заверил его Джанкола. — Возможно, вы даже правы. Просто, по моему мнению, в общении с этими людьми мы уже использовали столько слов, что, наверное, пора прибегнуть к брутальной лаконичности. Особенно в сочетании с нашей готовностью пойти им навстречу в важном вопросе. По меньшей мере смена ритма внесет в переговоры какое-то свежее веяние.
— Мне кажется, Деннис, что Арнольд прав, — сказала Причарт.
Ле Пик посмотрел на неё и пожал плечами.
— Может быть, — сказал генеральный прокурор. — Возможно, сказывается мой многолетний опыт сражений с кодексами законов и слушаний дел в суде. Там нельзя допускать риск возможной двусмысленности, так что все растолковывается по два-три раза.
— Значит, решили, — сказала Причарт. — Давайте посмотрим, насколько кратко и точно — и при этом, разумеется, вежливо — мы умеем выражать свои мысли.
* * *
Откинувшись в удобном кресле, Арнольд Джанкола смотрел на дисплей, на “кратко и точно” выраженные в тексте послания мысли и ощущал непривычный холодок, чересчур похожий на страх.
Он внес в документ лишь одно-единственное изменение — вычеркнул слово из двух букв, — но в первый раз почувствовал неуверенность в себе. С того самого момента, как он начал готовить крах внешней политики Причарт, он знал, что такой момент непременно наступит, ибо он играет с огнем. И вот решающий миг настал: передав этот текст Гросклоду, он скомпрометирует себя окончательно и бесповоротно. Изъяв из текста всего одно слово, он исказил его смысл до такой степени, что отговориться стремлением что-то уточнить или подчеркнуть будет уже невозможно. Если факт намеренного изменения текста президентского послания когда-нибудь всплывет, его политическая карьера закончится навсегда.
“Странно, — подумал Арнольд, — а ведь даже приблизившись вплотную к этой грани, я, по существу, не нарушил никаких законов”. Наверное, должен был существовать особый закон, запрещающий государственному секретарю вносить поправки в уже согласованный текст дипломатической переписки. Но его не было. Джанкола тайно, но тщательно ознакомился с юридической стороной проблемы. Его действия нарушали добрый десяток инструкций и правил ведения дипломатической документации, но любой толковый адвокат возразит, что это лишь инструкции, что они не прошли утверждения Конгрессом и что государственный секретарь вправе изменять инструкции своего собственного департамента. Конечно, в суде такая трактовка могла пройти лишь при особо снисходительном судье, но Арнольд как раз знал, где такого найти.
Другое дело, что формальности не будут иметь никакого существенного значения для его будущей судьбы, если маневр закончится поражением. Ярость Причарт перехлестнет любые границы, а его предательство — наедине с собой Джанкола признавал, что совершает именно предательство, — поднимет в Конгрессе волну поддержки, и президент беспрепятственно отправит его в отставку. Даже бывшие единомышленники набросятся на него, как голодные волки.
Однако Арнольд знал, что никакие сомнения, никакие опасения не заставят его отступить от задуманного. Поздно. Он зашел слишком далеко, слишком много поставил на карту. Кроме того, что бы там ни думала Причарт, правительство Высокого Хребта никогда не согласится на переговоры с позиции доброй воли. Он сделал все, что мог, убеждая в этом кабинет, а главное — тут Арнольд мрачно усмехнулся — стараясь убедить в этом Причарт. Но в полной мере эту истину они не усвоили.
Нет. Нужен еще один урок. Еще одна мантикорская провокация. Анрио, Ле Пик, Грегори и Тейсман все еще верили, что каким-либо образом можно достигнуть соглашения, что Республике надо только хорошенько подумать, подождать ещё, набраться терпения. Остальные члены кабинета уже приняли точку зрения Джанколы... да и сама Причарт, насколько он может судить, склоняется к этому. Другое дело, что её нынешнее раздражение не заменит силы воли, требующейся, чтобы с вызовом посмотреть в глаза Мантикоре, со всем её Королевским Флотом, да так, чтобы Высокий Хребет содрогнулся. Элоиза в любой момент может отступить, дать слабину, начать искать не столь радикальное решение. И вот для того, чтобы обнаружить перед всеми её беспомощность и добиться сплочения кабинета вокруг своей позиции, ему нужен еще один толчок. Тогда возникнет ощущение настоящего, глубокого кризиса.
Ещё раз взглянув на текст ноты, Джанкола глубоко вздохнул и нажатием клавиши отправил документ послу Гросклоду.
Глава 48
— Прошу прощения, сэр.
Сэр Эдвард Яначек поднял глаза с видом крайнего раздражения. В дверном проеме обнаружился его личный секретарь. Лицо Первого Лорда Адмиралтейства приобрело выражение, близкое к грозовому. Этот человек служил у него достаточно долго, чтобы знать: входить в служебный кабинет без разрешения нельзя. Особенно когда хозяин кабинета разбирается с документом вроде последнего донесения этой психопатки Харрингтон.
— Что такое? — рявкнул раздраженный Яначек, но секретарь, вопреки ожиданиям, не исчез, и брови Яначека сошлись, как два грозовых облака.
— Прошу прощения за вторжение, сэр, — быстро заговорил секретарь, но... там... то есть я хотел сказать, к вам посетитель, сэр!
— Ради всего святого, что ты там бормочешь? — в бешенстве спросил Первый Лорд.
В его сегодняшнем расписании значилась единственная встреча, назначенная на четыре часа, с Саймоном Чакрабарти, и секретарь об этом знал — именно этот неуклюжий идиот отвечал за расписание Первого Лорда!
— Сэр, к вам граф Белой Гавани, — в отчаянии выпалил секретарь и исчез в дверях, словно юркнувший в норку сфинксианский бурундук, за которым по пятам гонится древесный кот.
У Яначека от изумления отвисла челюсть. Он успел лишь опереться руками о стол и начать приподниматься, как дверь кабинета снова отворилась и на пороге появился рослый голубоглазый мужчина в усыпанном лентами наград парадно-выходном мундире.
Отвисшая челюсть Яначека защелкнулась, словно медвежий капкан, растерянность в его глазах сменилась злобным огнем. Граф Белой Гавани имел полное право явиться в Адмиралтейство при полном параде, а четыре золотые звезды на воротнике и переливающееся скопление лент на груди вполне объясняли неспособность секретаря попросту завернуть незваного гостя. Как бы ни хотелось Первому Лорду, он не мог винить подчиненного, он чувствовал, что этот мундир воздействует и на него самого. Правда, ощущение было несколько иное: будь он сам в форме, его воротник украшали бы три звезды, а не четыре, причем на действительной службе сэр Эдвард заслужил только две.
Но в этом кабинете вес имеет не звание, а должность, напомнил себе Первый Лорд и, вместо того чтобы подняться на ноги, рухнул обратно в кресло. Это был демонстративный и грубый отказ приветствовать графа Белой Гавани, и Яначек почувствовал прилив удовлетворения, увидев, как в этих холодно-голубых глазах промелькнули искорки гнева.
— Что вам нужно? — резко спросил он.
— Вижу, Эдвард, вы, как и прежде, не блещете учтивостью по отношению к своим гостям, — усмехнулся граф.
— Гости, рассчитывающие на учтивость, предварительно договариваются о визите через моего секретаря, — ответил Яначек тем же резким тоном.
— Который, без сомнения, изыскал бы бездну причин, по которым вы не смогли выделить у себя в расписании время, чтобы встретиться со мной.
— Не исключено, — проворчал Яначек. — Но если вы считаете, что я не желаю встречаться с вами, почему бы вам, черт побери, не оставить меня в покое?
На языке Хэмиша уже вертелась хлесткая отповедь, но вместо этого он сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Интересно, подумал он, понимает ли Яначек, что ведет сейчас себя как капризный ребенок. Впрочем, между ними всегда были такие отношения, и не стоило притворяться, что поведение Первого Лорда было неожиданным. Если честно, Яначек всегда при встрече проявлял себя с худшей стороны. Казалось, будто само присутствие извечного противника заставляло обоих немедленно лезть в драку, словно мальчишек на школьном дворе.
Но Белая Гавань, по крайней мере, отдавал себе отчет в происходящем. Это накладывало на него определенную ответственность, и он обязан был хотя бы попытаться вести себя как взрослый человек. И пусть он был уверен, что рациональной дискуссии по вопросу, который привел его сюда, не получится, но он был слишком важен, чтобы граф позволил вспыльчивому характеру Яначека спровоцировать на такую же вспыльчивость его самого.
— Послушайте, — сказал он размеренным тоном, — мы оба друг друга не любим, никогда не любили и впредь не будем. Не вижу смысла притворяться, тем более в отсутствие свидетелей. — Граф слегка улыбнулся. — Но, уверяю вас, мне бы и в голову не пришло бы явиться сюда, не будь мое дело настолько важным, чтобы это перевешивало скандал, которым обычно заканчивается каждая наша встреча.
— Ничуть не сомневаюсь в том, что человек ваших всем известных способностей и блестящего интеллекта весьма занят делами чрезвычайной важности, — саркастически ответил Яначек. — Что же могло сделать мою персону настолько важной, чтобы вы тратили свое драгоценное время в моем кабинете?
Белая Гавань едва не вспылил, но снова совладал с собой.
— Да, у меня есть дела, которыми я мог бы заняться вместо этого, — подтвердил он. — Но ни одно из них не дотягивает по важности до причины, приведшей меня сюда. Если вы уделите мне десять минут — так, чтобы мы при этом не задирались, как два забияки на детской площадке, — то нам, возможно, удастся разобраться с этой проблемой, и я избавлю вас от своего присутствия.
— Я, безусловно, приветствую всё, что приведет к данному результату, — фыркнул Яначек и качнулся в кресле, демонстративно не предлагая “гостю” сесть. — И что у вас на уме, милорд?
— Силезия, — кратко ответил Белая Гавань, внутренне кипевший оттого, что Яначек заставил его стоять, словно зеленого энсина, вызванного “на ковер”. Граф даже подумал, не сесть ли ему без приглашения — пусть Яначек взбесится! — но потом напомнил себе, что хотя бы один из них должен оставаться взрослым.
— Ах да, Силезия, — улыбнулся Яначек мерзкой улыбкой. — Где командует адмирал Харрингтон.
Намек был кристально ясен, и граф ощутил приступ раскаленной ярости. Придушить его оказалось труднее, но он справился — с огромным трудом — и несколько секунд молча буравил Первого Лорда холодным взглядом.
— Ну, — заговорил наконец Яначек раздраженным тоном, чувствуя себя неуютно под знаменитым ледяным взором Александера, — так что там с Силезией?
— Меня волнует то, что затевает там Республика, — рубанул Белая Гавань.
Лицо Яначека побагровело от гнева.
— А что, позвольте спросить, навело вас на мысль, что Республика вообще что-либо затевает в Силезии? — проскрежетал Первый Лорд.
— Личная переписка, — лаконично ответил Белая Гавань.
— С адмиралом Харрингтон, надо полагать. — Взгляд Яначека стал жестким, как кремень. — Переписка, разглашающая секретную информацию офицеру, который не только не должен её знать, но даже не состоит на действительной службе!
— При чем тут секретность! — воскликнул граф. — Информация, которой поделилась со мной герцогиня Харрингтон, никогда не была засекречена, а даже если и была, вам должно быть известно, что все мои допуски к секретной информации сохраняют силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
Кое-кто из давних сторонников Джанколы явно хотел возразить, но госсекретарь первый выразил одобрение услышанному энергичным кивком.
— А как насчет заключительного раздела? — спросил Ле Пик. — Примем его к сведению и также выразим желание “выйти из тупика”?
— Я бы не советовал, — задумчиво сказал Джанкола и в ответ на подозрительный взгляд Ле Пика пожал плечами. — Не стану утверждать, Деннис, будто это плохая идея, просто не уверен, что она такая уж хорошая. Мы затратили определенные усилия, чтобы показать наше недовольство тем, как они долго от нас отмахиваются. Если мы направим им короткую ноту — возможно, касающуюся только одного конкретного вопроса, — и будет понятно, что мы стараемся учитывать их законные интересы — их законные интересы, Деннис, — но не собираемся вдаваться в то, что Тони назвал “словоблудием”, они поймут главное. Мы готовы проявлять здравый смысл, но не собираемся отступать от требования серьезности переговоров. По существу, чем короче будет нота, тем доходчивее передаст она эти наши соображения, особенно после многословия наших последних посланий.
Причарт уставилась на него с тщательно скрываемым удивлением. С каким бы недоверием ни относилась она к его конечным целям, оспорить логику этого суждения было трудно.
— А по-моему, как-то отреагировать на этот пассаж все же стоит, — не согласился Ле Пик. — Я не вижу вреда в указании на наличие связи между нашей позицией по Звезде Тревора и выраженным ими желанием найти выход из тупика.
— Ваша позиция мне понятна, Деннис, — заверил его Джанкола. — Возможно, вы даже правы. Просто, по моему мнению, в общении с этими людьми мы уже использовали столько слов, что, наверное, пора прибегнуть к брутальной лаконичности. Особенно в сочетании с нашей готовностью пойти им навстречу в важном вопросе. По меньшей мере смена ритма внесет в переговоры какое-то свежее веяние.
— Мне кажется, Деннис, что Арнольд прав, — сказала Причарт.
Ле Пик посмотрел на неё и пожал плечами.
— Может быть, — сказал генеральный прокурор. — Возможно, сказывается мой многолетний опыт сражений с кодексами законов и слушаний дел в суде. Там нельзя допускать риск возможной двусмысленности, так что все растолковывается по два-три раза.
— Значит, решили, — сказала Причарт. — Давайте посмотрим, насколько кратко и точно — и при этом, разумеется, вежливо — мы умеем выражать свои мысли.
* * *
Откинувшись в удобном кресле, Арнольд Джанкола смотрел на дисплей, на “кратко и точно” выраженные в тексте послания мысли и ощущал непривычный холодок, чересчур похожий на страх.
Он внес в документ лишь одно-единственное изменение — вычеркнул слово из двух букв, — но в первый раз почувствовал неуверенность в себе. С того самого момента, как он начал готовить крах внешней политики Причарт, он знал, что такой момент непременно наступит, ибо он играет с огнем. И вот решающий миг настал: передав этот текст Гросклоду, он скомпрометирует себя окончательно и бесповоротно. Изъяв из текста всего одно слово, он исказил его смысл до такой степени, что отговориться стремлением что-то уточнить или подчеркнуть будет уже невозможно. Если факт намеренного изменения текста президентского послания когда-нибудь всплывет, его политическая карьера закончится навсегда.
“Странно, — подумал Арнольд, — а ведь даже приблизившись вплотную к этой грани, я, по существу, не нарушил никаких законов”. Наверное, должен был существовать особый закон, запрещающий государственному секретарю вносить поправки в уже согласованный текст дипломатической переписки. Но его не было. Джанкола тайно, но тщательно ознакомился с юридической стороной проблемы. Его действия нарушали добрый десяток инструкций и правил ведения дипломатической документации, но любой толковый адвокат возразит, что это лишь инструкции, что они не прошли утверждения Конгрессом и что государственный секретарь вправе изменять инструкции своего собственного департамента. Конечно, в суде такая трактовка могла пройти лишь при особо снисходительном судье, но Арнольд как раз знал, где такого найти.
Другое дело, что формальности не будут иметь никакого существенного значения для его будущей судьбы, если маневр закончится поражением. Ярость Причарт перехлестнет любые границы, а его предательство — наедине с собой Джанкола признавал, что совершает именно предательство, — поднимет в Конгрессе волну поддержки, и президент беспрепятственно отправит его в отставку. Даже бывшие единомышленники набросятся на него, как голодные волки.
Однако Арнольд знал, что никакие сомнения, никакие опасения не заставят его отступить от задуманного. Поздно. Он зашел слишком далеко, слишком много поставил на карту. Кроме того, что бы там ни думала Причарт, правительство Высокого Хребта никогда не согласится на переговоры с позиции доброй воли. Он сделал все, что мог, убеждая в этом кабинет, а главное — тут Арнольд мрачно усмехнулся — стараясь убедить в этом Причарт. Но в полной мере эту истину они не усвоили.
Нет. Нужен еще один урок. Еще одна мантикорская провокация. Анрио, Ле Пик, Грегори и Тейсман все еще верили, что каким-либо образом можно достигнуть соглашения, что Республике надо только хорошенько подумать, подождать ещё, набраться терпения. Остальные члены кабинета уже приняли точку зрения Джанколы... да и сама Причарт, насколько он может судить, склоняется к этому. Другое дело, что её нынешнее раздражение не заменит силы воли, требующейся, чтобы с вызовом посмотреть в глаза Мантикоре, со всем её Королевским Флотом, да так, чтобы Высокий Хребет содрогнулся. Элоиза в любой момент может отступить, дать слабину, начать искать не столь радикальное решение. И вот для того, чтобы обнаружить перед всеми её беспомощность и добиться сплочения кабинета вокруг своей позиции, ему нужен еще один толчок. Тогда возникнет ощущение настоящего, глубокого кризиса.
Ещё раз взглянув на текст ноты, Джанкола глубоко вздохнул и нажатием клавиши отправил документ послу Гросклоду.
Глава 48
— Прошу прощения, сэр.
Сэр Эдвард Яначек поднял глаза с видом крайнего раздражения. В дверном проеме обнаружился его личный секретарь. Лицо Первого Лорда Адмиралтейства приобрело выражение, близкое к грозовому. Этот человек служил у него достаточно долго, чтобы знать: входить в служебный кабинет без разрешения нельзя. Особенно когда хозяин кабинета разбирается с документом вроде последнего донесения этой психопатки Харрингтон.
— Что такое? — рявкнул раздраженный Яначек, но секретарь, вопреки ожиданиям, не исчез, и брови Яначека сошлись, как два грозовых облака.
— Прошу прощения за вторжение, сэр, — быстро заговорил секретарь, но... там... то есть я хотел сказать, к вам посетитель, сэр!
— Ради всего святого, что ты там бормочешь? — в бешенстве спросил Первый Лорд.
В его сегодняшнем расписании значилась единственная встреча, назначенная на четыре часа, с Саймоном Чакрабарти, и секретарь об этом знал — именно этот неуклюжий идиот отвечал за расписание Первого Лорда!
— Сэр, к вам граф Белой Гавани, — в отчаянии выпалил секретарь и исчез в дверях, словно юркнувший в норку сфинксианский бурундук, за которым по пятам гонится древесный кот.
У Яначека от изумления отвисла челюсть. Он успел лишь опереться руками о стол и начать приподниматься, как дверь кабинета снова отворилась и на пороге появился рослый голубоглазый мужчина в усыпанном лентами наград парадно-выходном мундире.
Отвисшая челюсть Яначека защелкнулась, словно медвежий капкан, растерянность в его глазах сменилась злобным огнем. Граф Белой Гавани имел полное право явиться в Адмиралтейство при полном параде, а четыре золотые звезды на воротнике и переливающееся скопление лент на груди вполне объясняли неспособность секретаря попросту завернуть незваного гостя. Как бы ни хотелось Первому Лорду, он не мог винить подчиненного, он чувствовал, что этот мундир воздействует и на него самого. Правда, ощущение было несколько иное: будь он сам в форме, его воротник украшали бы три звезды, а не четыре, причем на действительной службе сэр Эдвард заслужил только две.
Но в этом кабинете вес имеет не звание, а должность, напомнил себе Первый Лорд и, вместо того чтобы подняться на ноги, рухнул обратно в кресло. Это был демонстративный и грубый отказ приветствовать графа Белой Гавани, и Яначек почувствовал прилив удовлетворения, увидев, как в этих холодно-голубых глазах промелькнули искорки гнева.
— Что вам нужно? — резко спросил он.
— Вижу, Эдвард, вы, как и прежде, не блещете учтивостью по отношению к своим гостям, — усмехнулся граф.
— Гости, рассчитывающие на учтивость, предварительно договариваются о визите через моего секретаря, — ответил Яначек тем же резким тоном.
— Который, без сомнения, изыскал бы бездну причин, по которым вы не смогли выделить у себя в расписании время, чтобы встретиться со мной.
— Не исключено, — проворчал Яначек. — Но если вы считаете, что я не желаю встречаться с вами, почему бы вам, черт побери, не оставить меня в покое?
На языке Хэмиша уже вертелась хлесткая отповедь, но вместо этого он сделал глубокий вдох и постарался успокоиться. Интересно, подумал он, понимает ли Яначек, что ведет сейчас себя как капризный ребенок. Впрочем, между ними всегда были такие отношения, и не стоило притворяться, что поведение Первого Лорда было неожиданным. Если честно, Яначек всегда при встрече проявлял себя с худшей стороны. Казалось, будто само присутствие извечного противника заставляло обоих немедленно лезть в драку, словно мальчишек на школьном дворе.
Но Белая Гавань, по крайней мере, отдавал себе отчет в происходящем. Это накладывало на него определенную ответственность, и он обязан был хотя бы попытаться вести себя как взрослый человек. И пусть он был уверен, что рациональной дискуссии по вопросу, который привел его сюда, не получится, но он был слишком важен, чтобы граф позволил вспыльчивому характеру Яначека спровоцировать на такую же вспыльчивость его самого.
— Послушайте, — сказал он размеренным тоном, — мы оба друг друга не любим, никогда не любили и впредь не будем. Не вижу смысла притворяться, тем более в отсутствие свидетелей. — Граф слегка улыбнулся. — Но, уверяю вас, мне бы и в голову не пришло бы явиться сюда, не будь мое дело настолько важным, чтобы это перевешивало скандал, которым обычно заканчивается каждая наша встреча.
— Ничуть не сомневаюсь в том, что человек ваших всем известных способностей и блестящего интеллекта весьма занят делами чрезвычайной важности, — саркастически ответил Яначек. — Что же могло сделать мою персону настолько важной, чтобы вы тратили свое драгоценное время в моем кабинете?
Белая Гавань едва не вспылил, но снова совладал с собой.
— Да, у меня есть дела, которыми я мог бы заняться вместо этого, — подтвердил он. — Но ни одно из них не дотягивает по важности до причины, приведшей меня сюда. Если вы уделите мне десять минут — так, чтобы мы при этом не задирались, как два забияки на детской площадке, — то нам, возможно, удастся разобраться с этой проблемой, и я избавлю вас от своего присутствия.
— Я, безусловно, приветствую всё, что приведет к данному результату, — фыркнул Яначек и качнулся в кресле, демонстративно не предлагая “гостю” сесть. — И что у вас на уме, милорд?
— Силезия, — кратко ответил Белая Гавань, внутренне кипевший оттого, что Яначек заставил его стоять, словно зеленого энсина, вызванного “на ковер”. Граф даже подумал, не сесть ли ему без приглашения — пусть Яначек взбесится! — но потом напомнил себе, что хотя бы один из них должен оставаться взрослым.
— Ах да, Силезия, — улыбнулся Яначек мерзкой улыбкой. — Где командует адмирал Харрингтон.
Намек был кристально ясен, и граф ощутил приступ раскаленной ярости. Придушить его оказалось труднее, но он справился — с огромным трудом — и несколько секунд молча буравил Первого Лорда холодным взглядом.
— Ну, — заговорил наконец Яначек раздраженным тоном, чувствуя себя неуютно под знаменитым ледяным взором Александера, — так что там с Силезией?
— Меня волнует то, что затевает там Республика, — рубанул Белая Гавань.
Лицо Яначека побагровело от гнева.
— А что, позвольте спросить, навело вас на мысль, что Республика вообще что-либо затевает в Силезии? — проскрежетал Первый Лорд.
— Личная переписка, — лаконично ответил Белая Гавань.
— С адмиралом Харрингтон, надо полагать. — Взгляд Яначека стал жестким, как кремень. — Переписка, разглашающая секретную информацию офицеру, который не только не должен её знать, но даже не состоит на действительной службе!
— При чем тут секретность! — воскликнул граф. — Информация, которой поделилась со мной герцогиня Харрингтон, никогда не была засекречена, а даже если и была, вам должно быть известно, что все мои допуски к секретной информации сохраняют силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147