Однако этот гарнитур совершенно не походил на каджековские столешницы и скамьи-самоделки в Сории. Здесь на всем лежала печать властного и простого предназначения.
Не вписывалась в интерьер единственно стоящая возле дверей тележка с выпуклыми прозрачными конусами — не то медицинский прибор, не то сервировочный столик (примерно такой он как-то видел в кухонном отделе су-пермаркета).
В комнату возвратился Клубин.
— Ну как, лучше?
Было что-то странно настораживающее в самой обыденности тона, столь несвойственного для такой спартански строгой комнаты, да еще на чужой планете. Тем не менее, уют и благодарность сами просились наружу.
— Да, спасибо, — кивнул Карлсен, все еще не в силах поверить, что этот человек принадлежит к уббо-саттла. По виду какой-нибудь директор корпорации иди крупный чин из разведслужбы. Лицо можно было назвать по— мужски красивым, если б не некоторая изможденность: морщинистый лоб, мешочки под глазами, чуть искривленный кончик орлиного носа и усталые складки у рта выдавали в нем человека, обремененного грузом проблем и, возможно, пьющего. Странно как-то: непонятно откуда, но его лицо казалось вполне знакомым.
В дверь коротко постучали. Клубин не успел откликнуться, как в комнату вошла светловолосая девушка с папкой-скоросшивателем. Для женщин Гавунды тип попросту редкий: эдакая стройняшка-невеличка с маленькой, крепенькой грудью. Увидев Карлсена, она с удивлением воскликнула:
— Ба-а, вот славно-то! И где вы его нашли?
— Нигде. Он сам нас нашел, — отозвался Клубин.
Молоденькая, никак не старше двадцати, она напоминала чем-то Хайди Грондэл — одета была в короткое платье из какого-то белого шелковистого материала. Положив папку на стол, она с лукавинкой посмотрела на Карлсена.
— В Сории, небось, были?
Карлсен слегка замешкался.
— Дори, у нас дела, — несколько раздраженно заметил Клубин.
— Слушаю, гребис, — девушка с тонкой иронией склонила голову. — Я в соседней комнате, если понадоблюсь.
Она вышла. Карлсена опять охватило ощущение нереальности происходящего.
— Она назвала вас «гребис»? (Клубин кивнул). Вы правитель этого города?
— Он самый. — Клубин сел на кушетку, жестом приглашая Карлсена пересесть в кресло напротив. — А вы что ожидали?
Карлсен растерянно пожал плечами.
— Что-то… совсем другое.
— А про меня что подумали?
— Секретарь какой-нибудь, — с улыбкой ответил Карлсен, решив быть откровенным.
— А что, довольно точно, — сухо ответил Клубин. Он открыл папку, в которой Карлсен удивленно разглядел свое фото, даром что перевернутое. Удивляясь тому, насколько непринужденно себя чувствует с правителем Гавунды, он спросил;
— Дори — робот?
— Почему ты об этом спрашиваешь? — Клубин продолжал просматривать содержимое папки.
— Потому что когда она меня спросила, между нами как бы возник телепатический контакт. А роботы, мне кажется, как-то неспособны на телепатию.
— Нет, она не робот. Она из Хешмара.
— Я-то думал, женщины Хешмара лишь отдают вам мужские гомункулы?
— Так оно и есть, — губы Клубина тронула улыбка. — Но это в конце концов можно исправить с некоторой помощью биоинженерии.
— Мне казалось, женщинам в Гавунде… чревато опасностью, — вывернул он, стараясь быть тактичным.
— Ну уж, в Кубенхаже-то нет. — Сухой тон дал Карлсену понять, что вопрос задан глупый. Гребис закрыл папку.
— Ну так к делу, — он с улыбкой посмотрел на Карлсена. — Как я понимаю, мне надлежит вас просить от имени одного из ваших собратьев— груодов.
— Просить?? — удивленно посмотрел Карлсен.
— Как я понимаю, вы считаете, что груоды должны вести себя в соответствии с человеческими нормами нравственности.
— Но ведь я и есть человек (Клубин возвел брови). Хотя мне говорили, что я «дифиллид», то есть как бы имеющий две натуры (Клубин с насупленной оздаченностью молчал). Вы их, кажется, зовете риадхирами.
— А вы знаете, в чем различие между человеком и дифиллидом?
— Нет.
— В способности контролировать жизненную энергию. Вы можете контролировать свою жизненную энергию?
— Не знаю.
— Скоро выясним. — Клубин прошел через комнату к столику, что возле двери, и подкатил его к креслу. Карлсен с любопытством стал его рассматривать. На вид все якобы просто: продолговатый черный ящик на скрытых колесиках, из которого возвышается большое прозрачное полушарие, а вокруг — с полдюжины мелких. Вернее, не полушария, а шары, у которых нижняя половина утоплена в черную панель. Каждый шар, что поменьше, сообщается с крупным тоненькой трубкой.
— Это у нас называется «мьоргхаи», — кивком указал Клубин, — слово, с нашего языка почти непереводимое. Означает примерно «формирователь бессознательного ума».
Из отдельчика в передней части ящика он достал что-то вроде сложенного пакета из прозрачной резины, соединенного с прибором все теми же пластмассовыми трубками.
Пакет этот Клубин выправил и водрузил Карлсену на голову. Оказалось великовато, но в считанные секунды облекло голову плотно как купальная шапочка. Одновременно с тем центральный шар налился изнутри уже знакомым белесоватым свечением биоэнергии…
— Эффективнее действует на голом черепе, — оговорился Клубин, — но вы, видимо, не желаете расставаться с волосами? — Карлсен пожал плечами. — Попробуем-ка вот как. — Он стянул с Карлсена шапочку и окропил ему волосы бесцветной жидкостью, холодной как эфир. Когда шапочка снова прилегла к волосам, свечение заметно усилилось до иссиня белого. — Вот так лучше. Клубин присел на край стола.
— Все очень просто. Если вращать эту ручку влево, — он указал на один из регуляторов, размещенных рядком сбоку панели, — то почувствуется депрессия. Ей можно противиться, концентрируясь. Понятна схема? — Карлсен кивнул. — Ну что, посмотрим, на что вы годны.
Подавшись вперед, он медленно-премедленно повернул регулятор. Вначале не ощутилось ничего, но по мере вращения ручки сердце овеял холод и появилось некое дурное предчувствие. Вместе с тем свечение в центральном шаре стало блекнуть.
— Концентрируйтесь, — велел Клубин. — Если потребуется, то и гримасничайте. — Он убрал с регулятора руку.
Совет показался странноватым, но как выяснилось, полезным. Чтобы не отвлекаться, Карлсен уставился в пол и, следуя наставлению, свел брови, поджал губы и, согнав кожу на лбу в хмурые складки, сузил глаза. А почувствовав внутренний подъем, зажмурился окончательно и полностью сосредоточился на концентрации.
— Хм, неплохо, — одобрительно заметил над ухом Клубин. Шар в центре, когда Карлсен открыл глаза, снова сиял чистой белизной. Причем сменился цвет и у окружающих шаров. Тот, что ближе, засветился красноватым, рядом с ним — сочно желтым. Остальные — зеленым, синим, индиго и дельфановым. Интересно то, что последний он теперь различал собственными глазами: получается, чувственный диапазон за время пребывания на Дреде расширился.
— Поупражняйтесь сами, пока я переговорю с Дори, — сказал вдруг Клубин и, не успел Карлсен отреагировать, встал и вышел из комнаты.
Карлсен подкатил прибор поближе. Хорошо побыть наедине с собой. То, что приоткрылось в секунды противоборства с депрессией, бередило волнением — чувством, что находишься накануне важного открытия — вернее, углубления догадки, то и дело сполохами озарявшей ему жизнь.
Сфокусировав внимание, он плавно повернул регулятор влево. Медленно— премедленно, а когда начала просачиваться депрессия, немедленно выставил ей навстречу сконцентрированную силу воли, вытесняющую враждебное проникновение. При этом он решил попробовать повернуть регулятор чуть вправо. Эффект очаровывал. Поскольку депрессия была уже сломлена, смещение регулятора увенчалось всплеском отрадной силы. Причем что интересно: не от движения ручки, а именно от собственной концентрации. Депрессия была уже одолена ее усилием, так что «всплеск», по сути, был приятной наградой собственной силы воли.
Недолгое экспериментирование слегка утомило, Карлсен, прикрыв глаза, откинулся в кресле. Однако через минуту-другую любопытство взяло верх — до возвращения Клубина хотелось освоить прибор как можно больше.
Теперь он сосредоточил внимание на самом ярком из шаров поменьше, — синем, — и осторожно повернул находящийся под ним регулятор. Эффект, как он смутно и ожидал, внезапно обострил интеллектуальные силы (нечто подобное уже доводилось ощущать среди каджеков Сории). Обозначилась тяга к идеям, абстрактному мышлению. Одновременно усилился синий свет. Стоило лишь сориентриваться, и свет этому как бы вторил. Так он и поступил, вызвав тем самым прилив яркости.
Теперь внимание он перевел на зеленый шар, светящийся так слабо, что на свету едва и различишь. Регулятор внизу поддавался почему-то жестко (редко, видно, использовался), тем не менее, Карлсен осторожно повернул его вправо. Сказалось немедленно: глубокое, раскрепощающее умиротворение. Вспомнилось вдруг из школьной программы по английскому, что слова «green», «grass» и «grow» («зеленый», «трава» и «расти») — однокоренные.
И очевидно стало, почему на Земле природа изобилует зелеными красками, а на этой планете — синими. На Земле природа испокон является колоссальным источником умиротворения, материнской силой, дающей опеку всем живым существам. А вот на Дреде с ее повышенной гравитацией такое умиротворение проблематично, а то и опасно. Вот почему природа здесь смещена к синей части спектра — цвет сознания и рассудочности. Неважно, как оно сложилось; ясно лишь, что обстоит именно так.
После зеленого естественным было заняться регулятором, что под шаром цвета индиго. При этом Карлсен уже догадывался, чего ожидать, и интуиция его не подвела. Уже в самом начале мужская сущность в нем стала как бы размываться чем-то более мягким, нежным. Видимо, индиго был цветом женского аспекта его натуры, с прямым и интуитивным восприятием действительности, максимально отдаленным от абстрактного восприятия, нагнетаемого синим цветом. Этот цвет был восприимчив, гибок и податлив как вода в целлофановом мешке. Карлсен всегда улавливал в себе некую женскую составляющую, и именно эта восприимчивость помогала ему быть хорошим психологом. Тем не менее, она всегда контролировалась чувством цели и обязательности. Лишь теперь изумленно сознавалось, насколько он подавляя в себе этот женский аспект и как мало его понимал. Вот он, классический пример кантовского прозрения о том, что мысли у нас разделяют наши восприятия.
Карлсен подвинул прибор, чтобы можно было дотянуться до ручки под желтым шаром. Стоило ее повернуть, как вспыхнуло желание расхохотаться, повернул еще, и хлынула восторженная жизненность, высвечивающая тело подобно тому, как ток высвечивает лампу. В такт тому и сам шар воссиял яркостью, озарившей, казалось, всю комнату. Ожила память о желтых кристаллах в недрах Криспела: чувство победной радости, под стать чистому звуку трубы. Радость некоторое время держалась и тогда, когда Карлсен вернул регулятор на нулевую отметку.
Чего ожидать от красного шара, догадаться было несложно: так оно и вышло. В паху затеплилось вожделение, и до Карлсена вдруг дошло, что тело-то почти голое. В укромном месте было настолько приятно, что он невольно запустил туда руку, отчего мгновенно возникла эрекция. При этом возник ясный образ Дори: вот наклоняется, вот заглядывает ему в глаза. Все так отчетливо, что можно, дотянувшись, коснуться. Войди она сейчас в комнату, он бы без колебаний стиснул ее, убежденный, что она откликнется уже на саму силу его желания. Распалясь жаждой овладеть ею, он вместе с тем обнаружил, что в алости шара начинают постепенно проплавляться сгустки черноты. Это послужило напоминанием, и Карлсен резко крутнул ручку влево. Желание тут же сгинуло, и рассудок как бы пришел в норму.
Пока ясно было то, что каждый из шаров неким образом фиксирует ту или иную деталь или свойство его, Карлсена, собственной натуры. Синий связан был с мужским началом и интеллектом, красный — с сексуальностью, зеленый — с восприятем природы, индиго — с интуицией и рецептивностью, желтый — с силой воли и целеустремленностью. Белизна же центрального шара так или иначе сводила их все в обобщенное чувство утвердительности и единоначалия.
Озарение от этих экспериментов вызывало некоторую эйфорию. Каждый из цветов давал сугубо свою утвердительность, причем одна из них могла не совмещаться, а то и противоречить другой — так, сексуальное озарение абсолютно не сочеталось с интеллектуальным. И тем не менее, белый шар некоторым образом примирял их всех.
Ну, а шар дельфанного цвета? Регулятор под ним был в форме продолговатого ромба и по назначению, видимо, несколько отличался от остальных. И в самом деле, эффект при вращении оказался какой-то двусмысленный. Вроде бы чуть прихватило сердце и солнечное сплетение, хотя непонятно почему. Даже когда повернул ручку до максимума, и то ничего не прояснилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50