Грисволд обнаружил кое-что о нем в энциклопедиях и работах,
посвященных истории математики, и мы познакомились с биографией Больяна,
пока он обменивался любезностями с Лобачевским.
Янош Больян родился в Венгрии в 1802 году. Тогда Венгрия была лишь
одной из провинций австрийской империи. Его отец, видный математик, близко
знакомый с гауссом, обучил Яноша технике вычислений и математическому
анализу, когда ему не было еще и 13-ти. По совету отца Янош в 15 лет
поступил в королевское инженерное училище в вене. В 20 лет он стал
офицером королевских инженерных войск.
Он хорошо умел играть на скрипке и владеть саблей - встретиться с ним
на дуэли было опасно. В 1823 году он послал отцу наброски своей
"Абсолютной науки пространства". Некоторые высказанные там идеи были
впоследствии использованы гауссом - в работах, носящих философский
характер. Сам Больян об этом так никогда и не узнал. В "Абсолютной науке
пространства" юный венгр сделал первую серьезную попытку построения
неэвклидовой геометрии. Он первым доказал, что аксиома о параллельных
прямых не является логической необходимостью.
К несчастью, его труд не был опубликован до 1833 года, а когда этот
труд опубликовали, то как некий аппендикс к двухтомной работе его отца.
Работа была написана по-латыни и носила чудовищное название. Между тем,
независимо от Больяна сходные результаты были получены Лобачевским. Труды
Больяна остались незамеченными.
Похоже, что это его расхолодило. Он поселился вместе с отцом,
преподававшем в реформистском училище Мары-базарели и умер в 1860 году.
Время его жизни совпало с эпохой нарождавшейся венгерской революции Кошута
1848 года, ее поражением и последовавшей за всем этим реакцией. Но в
обнаруженных нами статьях ничего не говорилось о его участии в революции,
или хотя бы об отношении к ней. Он видел отмену военного положения в 1857
году и далее - рост либерализма. Правда, его страна не достигла полной
национальной независимости, оставаясь в рамках двуединой монархии.
Независимость была достигнута лишь через семь лет после смерти Больяна.
Хотел бы я знать, не подождала ли его душа этого события, прежде чем
унестись в другие вселенные.
Больше нам удалось обнаружить о Лобачевском. Он родился в 1793 году в
нижнем Новгороде. Его мать овдовела, когда ему было семь лет. Они
переехали жить в Казань. Семья отчаянно нуждалась, и все же матери удалось
дать сыну хорошее образование. В возрасте восьми лет, сдав вступительные
экзамены, Николай поступил в гимназию. В 14 был зачислен в местный
университет, в 18 получил ученую степень, в 21 был назначен ассистентом
профессора, а в 23 сам стал профессором. В его ведении оказался
университетский музей и библиотека. Разницы между ними в общем-то не было
- и там, и здесь царило запустение и беспорядок. Ассигнования были очень
малы. Лобачевскому пришлось немало потрудиться, но через несколько лет
музеем и библиотекой гордилась вся Россия. Можно добавить, что при царе
Александре в его обязанности, по-видимому, входила слежка за студентами.
Он ухитрялся обходиться без доносов. И правительство было удовлетворено, и
студенты обожали его.
В 1826 году он стал главой университета, ректором. Он строил свой
университет. Строил в буквальном смысле слова. Он так изучал архитектуру,
что смог самостоятельно заниматься проектированием зданий. В 1830 году,
когда разразилась холера, он принял более усиленные меры по санитарии, чем
это делалось в целом по Казани. Поэтому смертность среди студентов и
учащихся была невелика. В другой раз, позднее, половина города была
уничтожена пожаром. Обсерватория и важнейшие здания университета оказались
разрушенными. Но Лобачевский смог спасти приборы, инструменты и книги.
Двумя годами позже все утраченное было восстановлено.
Уже в 1826 году он начал разрабатывать неэвклидову геометрию. Живи он
не в Казани, а в Канзасе, он все равно занялся бы ею. Весть о его открытии
распространилась по западной Европе так медленно, что менее терпеливый
человек полез бы на стену. Но Лобачевский был слишком занят своими делами,
между тем весть все-таки распространилась. Когда она дошла до гаусса, она
произвела на него такое впечатление, что он рекомендовал Лобачевского в
члены королевского научного общества в Геттингене. Это произошло в 1842
году.
Возможно, причину нужно видеть в ненависти и злобной подозрительности
царского режима ко всему чужестранному - но в 1846 году Лобачевский был
отстранен от должности ректора. Ему разрешили заниматься преподавательской
деятельностью - не более. Убитый горем, он искал утешения в том, что
целиком ушел в занятия математикой. Зрение его слабело. Сын умер.
Лобачевский работал, мечтал и диктовал свою "Общую геометрию". Эта книга,
венец всей жизни, была закончена незадолго до его смерти. Умер он в 1856
году.
Разумеется, он был святым.
- Нет, Стивен, не надо преувеличивать мои заслуги. Я уверен, что
немало и ошибался, и грешил. Но милость господня не имеет границ. Я был...
это невозможно объяснить. Пусть будет так. Мне позволено дальше заниматься
моим любимым делом.
На доске появлялись новые фразы, Янис временами стирал написанное, и
мел скрипел снова. Те, кто знали французский (русский и венгр сочли, что
этот язык им более подходит, чем немецкий), постепенно начали понимать,
что происходит. Лишь я, однако, деля с Лобачевским общее тело, понимал все
в достаточной степени. И по мере того, как росло мое понимание, я все
более ощущал необходимость передать его остальным. Да и время летело.
...Лобачевский отвечает. Нужно торопиться, поскольку, я согласен, что
час поздний, а опасность ужасна (поэтому я вынужден использовать
современную отрывистую манеру разговора).
Когда был получен ответ на последний вопрос, я подозвал
присутствующих к себе. Все они, если не считать Джинни - и сейчас она
выглядела чрезвычайно эффектно, и Свартальфа, сидевшего у ее ног -
представляли собой весьма жалкое зрелище. Усталые, потные, осунувшиеся.
Галстуки либо ослаблены, либо просто сняты. Прически растрепаны. У
большинства в руках сигареты. Я сидел на стуле, глядя на них. Возможно, у
меня был еще более разочарованный вид. То, что сообщил влезший в мое тело
святой, было поразительно. Нет, оно было ужасно.
- Теперь все ясно, - сказал я. - Мы ошибались. Бог ничего не
приказывал своим святым и ангелам. По крайней мере, не приказывал в нашем
понимании. Появление святых обуславливается лишь молитвой. Пастор, вы-то
понимали это и раньше. Но, сознательно или нет, мы все полагали, что
являемся более значительными персонами, чем на самом деле, - Лобачевский
тут же поправил меня. - Нет, для него важно равно все. Но должна быть
свобода выбора - даже для сил зла. Более того, существуют соображения, в
силу которых... Ну, думаю, тут не совсем подходит это термин "политика
фактов". Не знаю, существует ли подобная земная аналогия... Грубо говоря,
ни бог, ни враг не желали бы своими действиями спровоцировать чрезмерно
ранний Армагеддон. В течение вот уже двух тысяч лет они избегают прямого
вмешательства... Э... Территории, небо и ад, взаимно неприкасаемы, и такая
политика в обозримом будущем не подлежит замене.
Наша молитва была услышана. Лобачевский - святой в прямом смысле
этого слова. Он не мог сопротивляться нашей мольбе, да это ему и не
запрещалось. Но помогать нам в аду он не может. Это запрещено. Он вправе,
оставаясь в моем бренном теле, отправиться с нами туда, но лишь как
наблюдатель. Только как наблюдатель, ничего более. Он очень сожалеет.
Помогать нам спастись он не будет. Каждый дух должен идти своим
собственным путем, ибо... Неважно. В общем, в наш континуум и в мое тело
он вошел, преследуя иные цели.
Больян - другое дело. Он тоже услышал наш призыв. Ведь молитва была
так свободно построена, что вполне могла быть обращена и к нему. Далее. Он
не приобщен к сонму святых. Он говорит, что его душа находилась в
чистилище, где душа не может непосредственно воспринимать мудрость
господнюю, не может самостоятельно добиваться своего совершенствования. Во
всяком случае, пока он не взят на небо, но и не проклят. Таким образом,
ему не запрещено принять в борьбе активное участие. Похоже, у него
появился шанс на выигрыш. Он понял, о чем мы просили в нашей молитве.
Понял все, даже то, что мы не высказали словами. И, как и Лобачевский,
выбрал для воплощения мое тело. Но Лобачевский не знал о его намерениях.
Будучи святым, он обладал большей мощью, и успел на какое-то мгновение
раньше.
Я остановился, чтобы зажечь сигарету. Чего мне действительно
хотелось, так это осушить галлон крепкого сидра. Глотка была словно
пересушена и забита пылью.
Очевидно, в случаях, подобных нашему, дух должен поступать согласно
определенным правилам. Не спрашивайте меня, почему. Уверен, что если бы
вам стали известны причины, вы нашли бы их достаточно вескими. В
частности, полагаю, чтобы предохранить нашу смертную плоть от чрезмерного
потрясения. От перенапряжений. Одно из правил вполне очевидно. Больян, не
обладая силой святости, не может создать себе сколь-нибудь пригодное тело.
Помните, доктор Нобу, вы предлагали это недавно. Вероятно, даже если бы мы
приготовили все нужные вещества, он не смог бы воспользоваться ими.
Единственная для него возможность открыть себя людям - это войти в
чье-нибудь живое тело. Есть еще правило, душа не может перескакивать из
одного тела в другое. Она должна оставаться в нем, пока не закончится то,
из-за чего она вернулась на землю.
Больяну нужно было молниеносно принять решение. Мое тело уже было
занято. Правила приличия не позволили ему войти в тело... Э... Женщины.
Если бы он вселился в кого-то, кто не собирался вместе с нами отправиться
в ад, пользы от этого было бы немного. Хотя об этом в молитве не
упоминалось, в ее обертонах он уловил, что в экспедиции должно участвовать
третье существо мужского пола. И Больян устремился в его тело. Он всегда
действовал быстро. И слишком поздно обнаружил, что вселился в тело
Свартальфа.
Широченные, могучие плечи Барни обмякли.
- Значит, из задуманного нами ничего не вышло?
- Не обязательно, - сказал я. - Джинни - сильная ведьма. Если она
поможет увеличить мощь кошачьего мозга Свартальфа. Он полагает, что
справится. После смерти он провел много времени, исследуя геометрию
различных континуумов. В том числе таких странных и жутких, что не может
даже поведать о них и Намеком. Идея налета на ад ему понравилась.
Свартальф качнул хвостом, усы его встали прямо, бакенбарды
распушились.
- Значит, получилось! - закричала Джинни. - Ура-а! Йю-лю-у!
В определенной степени да, решимости у меня было не меньше, меньше
было энтузиазма. На мрачный лад меня настраивало узнанное от Лобачевского.
Я предчувствовал, что здесь много трудностей. Вряд ли так просто враг
позволил нам добиться успеха. Против нас будет направлена вся сила, вся
его хитрость.
- Так, - с растерянным видом сказал Карлслунд. - Так, так...
Но Джинни прекратила свой военный танец, и я сказал:
- Может быть, вы лучше позвоните ему, доктор Грисволд?
Маленького росточка доктор кивнул.
- Я сделаю это из своего кабинета. Вы, оставаясь здесь, будете все
видеть и слышать.
Я чуть не выругался. Законно ли это? По-видимому в какой-то мере...
Не запрещается.
Несколько минут нам пришлось подождать. Я крепко прижал к себе
Джинни. Остальные, кто негромко переговаривался о постороннем, кто в
бессилии опустился на стулья. Бодрость хранил только Больян. С помощью
Свартальфа он удовлетворял свое ненасытное любопытство - делал
обследование всего, что было в лаборатории. Просто экскурсант. Но самом
деле перед нами был лучший ученый, лучший математик со дня существования
человека на Земле. Его до смерти интересовало, как на нашей планете
обстоят дела. И он пришел в полный восторг, когда Янис разыскал ему
подшивку "Всемирной географии".
Телефон ожил, звякнул. Мы видели все, что делал Грисволд. Я со
свистом втянул воздух между зубов. Сверкающий Нож действительно вернулся.
- Извините, что заставил вас ждать, - сказал профессор. - Раньше
позвонить никак не мог. Чем могу быть для вас полезен?
Фэбээровец назвал себя, предъявил удостоверение.
- Я пытаюсь разыскать мистера и миссис Матучек. Вы знакомы с ними, не
так ли?
- Ну, э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42