От чего зависит наша магия? От точности. На чем основана наша репутация? На аккуратности. От чего зависят политика и планы Тайра-Вирте? От конкретности. А что нарисовали эти три иллюстратора? “Завещание”, в котором наследство – одни линии и размытые пятна! “Венчание”, где жених с невестой – второстепенные фигуры в каком-то пейзаже! “Рождение”, в котором многочисленные цветы, фрукты, листья и снопы заставляют забыть о младенце!
Да, эти картины красивы. Да, кони действительно несутся, и можно даже услышать и почувствовать на вкус ветер пустыни. Да, перед нами прекрасное изображение того места, где молодая чета будет строить свой дом. Да, на картине есть ребенок – где-то есть. Сами по себе картины выполняют свое назначение – формально. Но посмотрел бы я на того, кто попробует выбрать этих трех жеребцов из целого табуна!
Он повернулся к залу спиной и направился к своему креслу, но внезапно снова обратился к присутствующим:
– Скажите мне, что случится, если будет написано еще одно такое “Завещание” и на сей раз речь пойдет о поле, здании или фруктовом саде. Что, если границы владения окажутся размытыми пятнами? Будет действовать такой документ? Не будет! А как насчет Пейнтраддо Соно, написанного, чтобы избавить от кошмаров маленькую девочку? Что, если вместо точного изображения спокойно спящего ребенка мы ограничимся цветовыми пятнами – ночная рубашка, одеяло, пятно черных кудрей на пятне подушки? Будут ли действовать заклятия счастливого сна в такой картине? Нет, не будут!
Дионисо подошел к своему креслу и опустился в него, обводя взглядом кречетту.
Кто-то из вас, вероятно, скажет, что можно писать в новом стиле лишь отдельные вещи. Те, которые не несут жизненно важных функций. Те, которые никто из достойных людей не будет оспаривать. Кто же будет спорить, что эти три жеребца принадлежат графу до'Транидиа, что эти молодые люди действительно поженились, что этот ребенок – сын барона?
Но есть и другие картины, где невозможно обойтись без точности, аккуратности и конкретности. И, уверяю вас, начав пренебрегать точностью в некоторых картинах, иллюстратор перенесет эту привычку и на все другие работы. Без точного изображения не будет действовать магия. Без аккуратности в прорисовке мелких деталей не сработает лингва оскурра. Оставьте без внимания форму и композицию, и магия покинет ваши картины. А тогда, Фратос и конселос, все мы, Грихальва, останемся без работы.
Дионисо поправил свою серую мантию советника, блеснул золотой обруч. Он перешел на спокойный тон.
– А теперь рассмотрим списки тех, кто достоин повышения в Пенитенссию. Ивеннал, зачитайте нам список.
Северин был так потрясен услышанной речью, что не мог прийти в себя до конца дня. Когда они с Лейлой вечером одевались, чтобы пойти в ресторан на Главной площади с ее матерью и отчимом, он все еще неодобрительно качал головой, вспоминая неистовое красноречие Дионисо.
– Послушать его, так можно подумать, будто эти несчастные иллюстраторы нарочно подстроили все это, добиваясь падения Грихальва, – сказал он, завязывая темно-красный шейный платок.
– Угу.
– Я опасался, что он действительно снимет со стены их Пейнтраддо Чиевы и примется втыкать булавки им в руки!
– М-мм, – ответила Лейла, закрепляя на голове вторую косу.
– Не то чтобы я был совсем не согласен с его анализом. Красивая картина – это, конечно, хорошо, но наша работа должна давать более весомые результаты.
– Да.
– Ты услышала хоть одно слово из того, что я говорил за последние десять минут?
– Конечно. Быстрее, Севи, надевай куртку – мы опаздываем. Когда они затерялись в сутолоке вечерних улиц, Лейла взяла мужа под локоть.
– Я не хотела разговаривать в Палассо, – прошептала она. Обдумав ее слова, он спросил:
– Может, мне написать штук пять защитных картин и развесить у нас в комнатах?
– Они узнают об этом и заинтересуются, что же это такое мы скрываем. – Лейла остановилась у витрины, делая вид, что любуется выставленной там одеждой. – Я сегодня услышала тревожные новости о Рафейо.
– Я тоже. В конце года он станет иллюстратором.
– Это нам и раньше было известно. Моя новость хуже. Смотри! – Она показала ему детское платьице. – Правда, Тересса будет в нем очаровательна?
– Завтра мы ей это купим, – пообещал он, тоже думая, что вокруг слишком много людей. Их окружала толпа возвращающихся домой покупателей, поэтому идти пришлось молча. Наконец толпа немного поредела, и они смогли возобновить беседу.
– Я разговаривала утром с Арриано, – начала Лейла, – он у Рафейо вроде друга, насколько это возможно.
– Но ведь парень считает всех своими соперниками! – удивился Северин.
– Всех, кроме Арриано, слава Матери, и этот Арриано сообщил мне сегодня прелюбопытные вещи. Сначала он расспрашивал про духи, потом мы заговорили о Корассоне. Розы, лес, сады – просто вежливый интерес. Потом он слегка проболтался. Мол, потому так интересуется Корассоном, что Рафейо рассказывал ему, как там красиво в любое время года. Севи, Рафейо был там всего два раза: один – когда мы возвращались из Кастейи, и второй – когда он привез письмо графа Карло!
– Зимой и поздним летом, – задумчиво сказал Северин. – И он ненавидел это место.
– Так кто же из мальчиков лжет?
– Никто. Впрочем, нет, беру свои слова назад. Рафейо лжет, утверждая, что считает Корассон красивым. Остальное – правда, и мы это знаем.
Они молча пересекли большую площадь перед собором и остановились, чтобы посмотреть на статую Алессо до'Веррада, венчавшую собой фонтан.
– Итак, – заключил Северин, – Рафейо был в Корассоне много раз. Шпионил для своей матери?
– Тасии совершенно наплевать на то, что Мечелла делает, говорит или думает. Арриго идет у нее на поводу, ее сын – будущий Верховный иллюстратор, с чего бы ей беспокоиться о происходящем в Корассоне?
Северин подошел к фонтану, подставил руки под струю и пригладил волосы влажными прохладными ладонями.
– Тогда, может, он шпионит для Арриго? Чтобы узнать, кто отец Ренайо, который может унаследовать трон Гхийаса? Лейла пожала плечами.
– Что сделано, то сделано. Арриго публично признал Ренайо своим сыном. Какое значение имеет, что он там знает или не знает – Каррида мейа, ты что, действительно не понимаешь, о чем думают мужчины? – Он взял жену под руку, и они пошли дальше по улице. – Его это мучает, гложет. Он не хочет ее, но сама мысль, что кто-то с ней спит, не говоря уже о ребенке, для него невыносима.
Лейла не ответила и хранила молчание еще несколько шагов.
– А тебя эта мысль тоже будет глодать? – тихо спросила она.
– Ты забыла, что я не такой, как другие мужчины. Северин имел в виду, что, поскольку он – иллюстратор и при этом хочет детей, ему просто придется пережить такое положение вещей.
– Ты не похож ни на одного мужчину в мире! – воскликнула Лейла. – И я на коленях благодарю Пресвятую Мать за то, что ты есть. И она поцеловала его в губы. При всех.
– Лейла! – раздался женский голос, возмущенный и смеющийся. Затем послышался мужской смех и донеслись слова:
– Надеюсь, это все-таки Северин! Северин вспыхнул. Жена отпустила его.
– Мама! – сказала она и тут же обратилась к нему:
– Севи, это моя мама, Филорма, и мой папа, Хонино.
Пожилой человек расплылся в довольной улыбке. Но как бы искренне Лейла ни называла Хонино своим отцом, Северин понимал, что на самом деле эти слова предназначаются ему.
Глава 53
Дионисо втирал мазь в ноющие суставы, морщась при каждом движении. Весенний дождь, летняя сырость, осенние ветры, зимние холода – все теперь вызывало одну и ту же боль.
Боль стала его врагом, отупляющим разум. Постоянная, неослабная, не такая сильная, чтобы глушить ее серьезными средствами (да и как можно было это себе позволить! Слишком хорошо помнил он трагедию Гуильбарро, который к ним привык), но достаточно глубокая, чтобы просто не обращать внимания. Когда-то давно (кем он тогда был – Мартайном? Сандором? Кем-то, кого уже не вспомнить?) он стал слишком старым для иллюстратора, и вот так же развивалась у него боль: сначала – случайная нежелательная гостья, потом – постоянный пугающий спутник.
Два месяца назад, на Фуэга Весперра, Грихальва праздновали сорок седьмой день рождения своего Премио Фрато. Пир, музыка, послания от далеких послов и итинерарриос, поздравительное письмо от Великого герцога Коссимио, подарки: праздновали широко, ибо в воздухе витало невысказанное – что он может не дожить до чествования в следующем году. У матери Дионисо, Джиаберты, в шестьдесят три казавшейся его не намного старшей сестрой, достало такта подарить ему эту мазь незаметно. Новый состав, сказала она, гарантированно снимающий самую сильную боль. Но тонкие косточки его пальцев все еще терзали раскаленные иглы, и новая мазь оказалась лучше старой лишь в одном – у нее был более приятный запах.
Он закрыл голубой флакон скривившись, потому что крышку надо было крепко закрутить для предохранения от влаги, и откинулся на подушки. Это было нечестно. Столько еще предстояло сделать в образе Дионисо. Будучи Премио Фрато, он мог вести Грихальва, как никто другой. Впервые он так высоко поднялся со времен Риобаро. И он должен был сделать еще многое, к чему подготовили его необозримые годы опыта, что только он и мог сделать. Разве не говорилось, что он лучший Премио Фрато из всех, когда-либо существовавших? Разве не жалели о том, что он не моложе хотя бы на несколько лет?
Эйха, он сделает что может. Корассон продан, деньги помещены под хорошую прибыль. Он нашел четырех кандидаток из восьми– и девятилетних девочек, могущих когда-нибудь стать любовницей Алессио, хотя мальчик только-только вышел из пеленок. Он реорганизовал работу итинераррио, упростил систему цен для портретов по найму в чужих землях. Правда, дураки все равно будут писать нечеткие и неряшливые картины, но он хотя бы открыл каждому глаза на опасность. Рафейо, став Верховным иллюстратором, достроит здание, начатое Дионисо, заставит выполнять правила живописи, и Грихальва станут сильнее, чем когда бы то ни было. Это необходимо для семьи, для до'Веррада, для Тайра-Вирте. Кто лучше его подойдет для этой работы?
Эн верро, никто другой вообще ее не сделает. Он не просто один из иллюстраторов. Он – Единственный Иллюстратор.
И скоро снова станет Верховным.
Дионисо невольно увлекся мечтой, оторвался от ощущения боли в предвкушении юных крепких костей – пока реальность не напомнила о себе вновь. Меквель уже выглядел на все шестьдесят. Он был ровесником Дионисо и согнулся под грузом лет, но руки его были все еще гибки, хотя передвигаться без клюки он уже не мог. Чем дольше продержится Меквель, тем легче будет поставить на его место Рафейо. Мальчику скоро девятнадцать. С каждым сезоном станут возрастать его репутация и влияние. А Меквель, как бы хорошо он ни выглядел, не будет жить вечно.
– Премио Фрато Дионисо?
"Пенсиерро, арривиерро”. – Он мысленно усмехнулся: подумай о нем – и он придет.
– Войди, Рафейо.
Дверь его апартаментов отворилась, и мальчик – теперь уже молодой человек – вошел. Он нес накрытый поднос, источавший тонкие ароматы.
– Я принес вам жаркое, его всегда готовят повара на Санктеррию. В этом году соус очень острый, но я им велел сделать для вас помягче.
Еще одно унижение возраста: плохое пищеварение.
– Очень великодушно с твоей стороны, амико мейо. Побудь со мной, пока я ем, и расскажи, как идут приготовления.
Рафейо поставил еду, сел и стал говорить. Дионисо ткнул вилкой в сочную толщу мяса и картошки. За такую вольность придется позже расплачиваться, но сейчас он был рад еде, имеющей хоть какой-то вкус.
– ..Так что все готово к празднеству. Премио Фрато, я хотел бы задать вопрос. Почему у нас столько фестивалей с огнем? Дионисо прожевал и проглотил кусок перца.
– Он освящает и очищает. Он подобен небесному огню звезд. Он сжигает старое, освобождая дорогу новому. Он разрушает – но из пепла возрождается новая жизнь, как всходы на сожженной стерне. Огонь свят. – Дионисо поморщился. – А на Санктеррию даже еда пылает! Это ты называешь “помягче”? Налей-ка мне вина, да побыстрее!
Когда слезы из глаз перестали течь, он отдал чашу и попросил рассказать, над чем это Рафейо работал последнее время в ночные часы.
– Мне следовало знать, что вы догадаетесь, – вздохнул Рафейо. – Я начал автопортрет. Пока что только наброски.
– И какого Верховного иллюстратора взял ты за образец? На этот раз Рафейо удивился.
– Вы знали, что я хочу написать себя в виде одного из них?
– Твое честолюбие, – сухо ответил Дионисо, – не так уж трудно заметить. Тебе не подойдет ничего, кроме позы Верховного иллюстратора. Кто из них?
– Я из-за этого не сплю ночами. Сначала я думал – Риккиан, но плащ у него слишком похож на драпировку. – Эту картину он знал – видел, как писал ее Риккиан. Драматическая поза, пусть и напыщенная. – Я изучал работы прошлого столетия, но они страшно скованные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49