– В машине или самолете.
– Ага, – сказал Дэйв.
– А сигареты?
– Точно не скажу, но лично я поручился бы за то, что они уже были при нем, – признался Дэйв. – Что-то должно было случиться, и, что бы это ни было, он об этом знал. Полагаю, сигареты уже лежали в кармане его брюк.
– А позже, на пляже, – она увидела Коэна, свой умозрительный образ дитя Колорадо, как он раскуривает первую в жизни сигарету – первую и последнюю – и бредет к кромке воды, такой одинокий на пустынном пляже, залитом лунным светом, полночным лунным светом. Он неумело делает одну или две затяжки, вдыхая резкий дым. Затем бросает сигарету в море. А потом... Что потом?
– Что?
– Самолет доставил его в Бангор, – Стефани услышала свой голос словно со стороны, и он показался ей резким и чужим.
– Ага, – подтвердил Дэйв.
– Дальше он поехал из Бангора в Тиннок.
– Да, – сказал Винс.
– Поужинал рыбой с картошкой.
– Именно так, – произнес Винс. – Это доказало вскрытие. И мой нос тоже. Я почувствовал запах уксуса.
– Бумажника к тому времени уже не было.
– Этого мы не знаем, – поправил ее Дэйв. – И никогда не узнаем. Но я думаю, что не было. Скорее всего, Коэн где-то оставил его вместе с пальто, пиджаком и прежней жизнью. А взамен он, наверное, получил зеленую куртку, которую потом тоже где-то бросил.
– Или ее сняли с его трупа, – добавил Винс.
Стефани слегка трясло. Она ничего не могла с этим поделать.
– Затем переправа на шестичасовом пароме до Лосиного острова, и он приносит Гарду Эдвику бумажный стаканчик с кофе, который сошел за чай для штурмана или паромщика.
– Ага, – торжественно произнес Дэйв.
– У него с собой уже не было ни бумажника, ни документов, только 17 долларов, мелочь и, возможно, русская монета достоинством в 10 рублей. А не могла ли эта монета быть... не знаю... чем-то вроде подсказки? Ведь тогда еще шла холодная война между Россией и Штатами, верно?
– Полным ходом, – подтвердил Винс. – Но, Стеффи, если бы ты сотрудничала с русской разведкой, ты бы носила с собой рубли?
– Нет, – ответила она. – Но зачем тогда ему нужна была эта монета? Может, чтобы показать кому-то? Больше в голову ничего не приходит.
– Интуиция с самого начала подсказывала мне, что Коэну ее кто-то вручил, – сказал Дэйв, – возможно, вместе с куском филе, завернутым в фольгу.
– Зачем? – спросила Стефани. – Зачем и кому это было нужно?
Дэйв покачал головой.
– Я не знаю.
– А фольгу нашли? Может, она запуталась в водорослях у берега на другом конце пляжа?
– О'Шенни и Моррисон, конечно, не стали ничего искать, – сказал Дэйв. – Но мы с Винсом обшарили пляж Хэммок вдоль и поперек после того, как желтая лента была убрана. Мы искали не конкретно фольгу, а вообще что-либо, имеющее отношение к тому мертвому человеку, это могло быть что угодно. Но кроме мусора – оберток от конфет и тому подобного – мы ничего не нашли.
– Если мясо все же было завернуто в фольгу или бумажный пакет, то парень, должно быть, закинул эту упаковку и сигарету довольно далеко в море.
– А кусок мяса?
– Я неоднократно разговаривал о нем с Каткартом. Пару раз в разговоре участвовал Дэйв. Помню, как Каткарт сказал мне: «Ты снова и снова возвращаешься к этому, как ребенок, который не может не трогать языком дырку в десне после того, как выпал зуб», – через месяц после нашего разговора Каткарт умер от сердечного приступа. Но это сравнение я запомнил. Да, это так, именно так. Дело дитя Колорадо для меня словно дыра, в которой я не перестану ковыряться, пока не доберусь до дна.
Во-первых, я хотел узнать, не мог ли кто-нибудь уже после смерти Коэна затолкать ему мясо в горло пальцами или вилкой. Тебе ведь тоже такое приходило в голову, не так ли?
Стефани кивнула.
– Каткарт ответил, что возможно, но маловероятно, потому что Джеймс не просто откусил кусок, но и разжевал его до такой степени, чтобы легко можно было проглотить. На самом деле это было уже не мясо, а бесформенная органическая масса, как сказал Каткарт. Кто-то мог сам разжевать кусок, но после этого вряд ли мясо можно было бы запихать в горло так, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что это несчастный случай.
Она снова кивнула.
– Еще он сказал, что очень трудно манипулировать с бесформенной массой каким бы то ни было инструментом. Она разваливалась бы при попытке пропихнуть ее в глотку. Пальцами это сделать можно, но Каткарт уверял, что от этого остались бы следы на челюстных связках, а он бы их заметил, – он помолчал, а потом покачал головой. – Есть специальный термин для таких повреждений, но я не помню.
– Расскажи ей, что тебе сказал Робинсон, – вмешался Дэйв. Его глаза сверкали. – Это ничем не помогло, но лично мне всегда казалось чертовски интересным.
– Он сказал, что существуют определенные мышечные релаксанты, некоторые из них весьма редки, и еда Коэна могла быть обработана одним из них, – пояснил Винс. – Пару раз он откусил и проглотил пищу, как обычно, о чем свидетельствует содержимое его желудка, а затем кусок вдруг застрял у него в горле, хоть и был хорошо прожеван.
– Наверняка так и было! – воскликнула Стефани. – Тот, кто подсунул Коэну отраву, сидел там и смотрел, как он задыхается. А когда все было кончено, забрал остатки мяса, чтобы его не смогли проверить! Никакой чайки и в помине не было! Это все... – она замолчала, глядя на них. – Почему вы качаете головами?
– Вскрытие, дорогая, – напомнил Винс. – Анализы крови не подтвердили эту версию.
– Но если это очень редкое экзотическое средство...
– Как батат из детектива Агаты Кристи? – спросил Винс, улыбаясь. – Может быть... Но ведь в горле мертвеца осталось мясо, помнишь?
– Ой, верно. Доктор Каткарт мог его проверить, так? – она немного ссутулилась.
– Ага, – подтвердил Винс. – И проверил. Может мы и провинциальные тихони, но темные домыслы нам не чужды. Единственным ядом в этом мясе была соль.
Она помолчала немного, а затем тихо сказала:
– Может, это было вещество, которое со временем исчезает.
– Ага, – откликнулся Дэйв и провел языком по внутренней стороне щеки. – Через пару часов после появления, прямо как береговые огни.
– Или как команда с «Лизы Кабо», – подхватил Винс.
– А куда он направился, сойдя с парома, вы не знаете?
– Нет, мэм, – ответил Винс. – За 25 лет поисков я не нашел ни одной живой души, видевшей его до того, как утром, в начале седьмого, двадцать четвертого апреля Джонни и Нэнси нашли его тело. И еще, не для записи – правда, никто и не записывает – я не верю в то, что кто-то забрал мясо из его мертвой руки. Думаю, оставшийся кусок украла чайка, как мы и предполагали. Боже мой, мне пора уходить.
– А мне пора заняться счетами, – сказал Дэйв. – Но для начала, думаю, не помешает еще немного времени потратить на себя, – после этих слов он вперевалку направился к уборной.
– А мне, полагаю, стоит заняться своей рубрикой, – произнесла Стефани. Но потом не сдержалась и выпалила полушутя, полусерьезно: – Наверное, лучше бы вы мне вообще ничего не рассказывали, если не собирались доводить дело до конца. Пройдут недели, прежде чем я перестану думать об этом.
– А мы думаем над этим уже 25 лет, – сказал Винс. – По крайней мере, ты поняла, почему мы не рассказали все это журналисту из «Бостон глоуб».
– Да, поняла.
Он улыбнулся и кивнул.
– Ты справишься, Стефани. У тебя все получится, – Винс дружески потрепал ее по плечу и направился к двери, по дороге он взял со своего захламленного стола узкий репортерский блокнот и запихал его в задний карман брюк. Ему было девяносто лет, но походка оставалась легкой, только спина слегка сутулилась, напоминая о возрасте. На нем была белая сорочка, сзади перехваченная крест накрест подтяжками. Не дойдя до двери, он остановился и снова повернулся к ней. Свет заходящего солнца запутался в его по-детски пушистых волосах, превратив их в ореол. – С тобой приятно работать, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты об этом знала.
– Спасибо, – ответила Стефани, надеясь, что не выдала голосом неожиданно нахлынувшего желания расплакаться. – Спасибо за все. Сначала меня мучили сомнения... теперь, похоже, вы тоже ни в чем не уверены. Мне здесь нравится.
– Как насчет того, чтобы остаться. Ты ведь думала об этом?
– Еще бы.
Он кивнул и выглядел серьезным.
– Мы с Дэйвом обсуждали это. Приток свежей, молодой крови в коллектив был бы кстати.
– Вы, ребята, сто лет проживете, – сказала она.
– О, да, – небрежно произнес Винс, словно речь шла о само собой разумеющемся. А когда шесть месяцев спустя он умер, Стефани сидела в холодной церкви, делая в узком репортерском блокноте заметки для статьи о похоронах, и думала: «Он знал, что скоро это случится».
– Я помирать еще не собираюсь. И все же, если решишь остаться, мы с радостью тебя примем. Сейчас можешь не отвечать, но считай это предложением.
– Хорошо. Думаю, мы оба знаем, каким будет ответ.
– Ну и отлично, – он хотел было уйти, но снова обернулся. – На сегодня учеба почти закончилась, но я мог бы рассказать еще кое-что о нашей работе. Можно?
– Конечно.
– Существуют тысячи газет, и десятки тысяч людей пишут для них истории. Но эти истории делятся на два типа. Во-первых, новости, которые на самом деле просто отчет о том, как разворачиваются события. Форма может быть любая, это не имеет значения. Люди берут газету, чтобы прочитать о слезах и крови, так же как они сбрасывают скорость на шоссе, чтобы посмотреть на аварию, после чего едут дальше. А что ждет их на страницах газет?
– Истории.
– Ага. Пусть даже страшные, но у каждой есть начало, середина и конец. Поэтому все они нравятся людям, Стеффи. Даже если это история о том, как секретарша отравила половину церковной паствы, чтобы отомстить любовнику, который ее обманул, это хорошая история, а почему?
– Я не знаю.
– А надо, – вмешался Дэйв, выглядывая из уборной и вытирая руки бумажным полотенцем. – Надо знать, и если хочешь здесь работать, надо понимать, чем ты на самом деле занимаешься, – он швырнул полотенце в мусорную корзину.
Она задумалась.
– Эти истории хороши тем, что закончены.
– Точно, – просияв, воскликнул Винс и вскинул руки вверх, словно священник на проповеди.
– В них есть ответы! У них есть финал! Но часто ли в реальной жизни встречаются истории с началом, серединой и концом? Как по-твоему?
– У меня слишком мало опыта. Я писала только для школьной газеты, и здесь для рубрики «Об искусстве».
Винс отмахнулся от этого.
– Что подсказывает тебе сердце?
– Что в жизни все по-другому, – Стефани подумала об одном молодом человеке, с которым придется объясняться, если она решит остаться здесь дольше, чем на четыре месяца, и о том, что разговор, возможно, будет не из приятных. Наверняка не из приятных. Рик этому не обрадуется, ведь у него были совсем другие планы.
– Мне еще не попалось ни одной истории, в которой не было бы вранья, – мягко сказал Винс. – Но на бумаге ложь обычно не так колет глаз. А наша история колола бы. Если только ее не... – он слегка пожал плечами.
Сначала Стефани не поняла, что значит этот жест. Но вдруг вспомнила, что сказал Дэйв задолго до того, как они вышли на балкон, чтобы немного посидеть, наслаждаясь августовским закатом. «Это наше, – сказал он. – Парень из „Глоуб», чужак, он бы только все изгадил».
– Если бы вы отдали эту тайну Хэнрэтти, он бы использовал ее, так? – спросила она.
– Мы не могли ее отдать, потому что она нам не принадлежит, – ответил Винс. – Она принадлежит каждому, кто о ней знает.
Стефани, улыбаясь, покачала головой.
– Мне кажется, это нечестно. Ведь, по-моему, вы с Дэйвом единственные, кто знает о ней все.
– Были единственными, – поправил ее Дэйв. – Теперь есть еще ты, Стеффи.
Она кивнула ему, принимая скрытый комплимент, а затем, подняв брови, снова посмотрела на Винса Тигги. Через секунду-другую тот хихикнул.
– Мы не рассказали ему о дитя Колорадо, потому что он сделал бы из настоящей тайны еще одну обычную историю, – объяснил Винс. – Он не стал бы искажать факты, а просто убрал бы ненужное.
– Никаких признаков того-то и того-то, как обычно пишут, – сказала Стефани.
– Пусть так или как-нибудь еще. Может быть, он написал бы обо всем по-своему, потому что после нескольких лет работы привыкаешь лепить истории из разрозненных фактов, а может, потому что редактор вернул бы ему статью на доработку.
– Или статью мог бы переписать сам редактор, если время поджимало, – вставил Дэйв.
– Ага, давно известно, что редакторы занимаются еще и этим, – согласился Винс. – В любом случае история о дитя Колорадо стояла бы под номером семь или восемь в серии «Необъяснимое из Новой Англии», над которой читатель задумался бы минут на 15 в воскресенье, а в понедельник застелил бы этой страницей кошачий лоток.
– И вы не могли бы больше называть эту тайну своей, – сказала Стефани.
Дэйв кивнул, а Винс отмахнулся.
– С этим еще можно смириться, но я не могу позволить, чтобы оболгали человека, который уже умер и не может за себя постоять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15