На Венере же мы увидели мир, совершенно не похожий
ни на что, виденное человеком прежде. Хорошо еще, я думаю, что видели мы
не все благодаря тому, что большая часть ее поверхности постоянно была
скрыта облаками и туманами. Но то, что видеть нам, все-таки, удавалось,
вызывало у меня очень сильную ассоциацию с человеческим черепом,
вычищенным и отполированным. Почему - не знаю.
По пути на Землю мы узнали о том, что Сенат вынес постановление о
сокращении финансирования космических программ вдвое. Кори
прокомментировал эту новость чем-то вроде того, что "похоже, Арти, нам с
тобой снова придется заняться метеорологическими спутниками". Но я был
почти рад этому. По крайней мере, думал я тогда, я, скорее всего, уже
никогда больше не буду послан на эту страшную планету. Несмотря на спавшее
немного напряжение, меня, тем не менее, одолевало какое-то очень нехорошее
и очень сильное предчувствие. Как выяснилось позже, оно не обмануло меня.
На двенадцатый день нашего возвращения на Землю Кори умер. Да и сам я
был в состоянии, недалеком о смерти, но, все же, отчаянно боролся за
жизнь. Вообще, все наши несчастья начались именно по пути домой. Они были
похожи на грязный снежный ком, растущий прямо на глазах. А ведь мы пробыли
в космосе в общей сложности больше месяца, побывали там, где до нас не
было ни единой живой души и уже возвращались домой... И все это
заканчивалось так бесславно только потому, что один парень в центре
управления полетом слишком торопился устроить себе перерыв, чтобы попить
кофе, и допустил из-за этого пару незначительных, казалось бы ошибок в
расчетах по корректировке движения нашего корабля, что едва не привело к
нашей мгновенной гибели от чудовищной перегрузки и закончилось тяжелыми
увечьями для нас обоих, от которых Кори вскоре скончался, а я остался
инвалидом на всю жизнь. Злая ирония судьбы, скажете вы? Пожалуй. Но
настоящая причина здесь, я думаю, намного глубже...
Возвращение было очень трудным. Корабль был сильно выведен из строя.
По словам пилота одного из вертолетов сопровождения, встречавших нас после
входа в плотные слои атмосферы, он выглядел как гигантский,
фантасмагорически-уродливый и страшно изувеченный грудной младенец, мертво
висящий под парашютом как на пуповине. Сразу же после приземления я
потерял сознание. Оно просто отключилось. Встречающей нас команде не
пришлось расстилать специально приготовленной для нашего прибытия красной
ковровой дорожки, предназначенной для придания событию пущей
торжественности.
Очнулся я только через несколько дней в реанимации в Портленде.
Открыв глаза, я долго не мог понять, где я нахожусь и почему нигде не
видно встречающих нас улыбающихся лиц и красной ковровой дорожки, по
которой мы должны были пройти, выйдя из спускаемого аппарата. Говорят, у
меня очень долго и очень сильно шла кровь - ртом, носом и ушами, которую
едва удалось остановить...

- Возвращали меня к жизни постепенно, около двух лет в
специализированной клинике НАСА в Бетесде. Я получил медаль НАСА "За
выдающиеся заслуги" и "За исключительное мужество", получил кучу денег и
инвалидное кресло-каталку. Через год, как ты знаешь, я переехал сюда и
очень люблю теперь наблюдать со стороны за тем, как стартуют ракеты с
находящейся здесь неподалеку стартовой площадки.
- Я знаю, - сказал Ричард.
Несколько минут мы сидели в полной тишине. Вдруг он неожиданно
произнес:
- Покажи мне свои руки.
- Нет, - тут же ответил я, резко и даже грубо. - Я их никому не
показываю. Никому и никогда. Ты же знаешь, я уже говорил тебе.
- Прошло уже пять лет, Артур. Почему ты не хочешь показать мне их
сейчас? Ответь мне, хотя бы, почему?
- Я не знаю. Я не знаю! Все это очень непросто и мне самому трудно во
всем этом разобраться. Могу я в конце концов, быть просто не готовым к
этому? Могу я быть просто не в состоянии объяснить, что к чему?! В конце
концов я просто имею право спокойно сидеть на собственной веранде
собственного дома - уж это я знаю точно!
Ричард хорошо понимал, что я просто нервничаю. Поэтому он отнесся к
этой моей вспышке спокойно и не обиделся, а лишь вздохнул и задумчиво
посмотрел на море. Солнце уже клонилось к закату и вода была покрыта
красновато-оранжевой рябью.
- Я пытаюсь понять тебя, Артур. И мне очень не хочется думать, что ты
сходишь с ума...
- Если бы я сходил с ума, то руки я тебе показал бы, - сказал я и мне
было очень трудно произнести эти слова. - Но только если бы я
действительно сходил с ума.
Ричард поднялся и взял свою трость. Выглядел он в этот момент
каким-то очень старым и больным.
- Я пойду схожу за багги. - тихо произнес он. - И поедем поищем
могилу мальчика.
- Спасибо тебе, Ричард.
Идти нужно было недалеко. Дом Ричарда находился совсем недалеко от
моего, прямо за Большой Дюной - длинным песчаным холмом, протянувшимся
вдоль почти всего мыса Ки Кэрэлайн. Его дом даже видно немного с моей
веранды, а сейчас я видел и крышу машины, за которой он ушел несколько
минут назад. За эти несколько минут небо над заливом как-то очень быстро
стало свинцово-серым и до моих ушей отчетливо донесся рокот грома.

Я не знал имени мальчика, но его лицо всплывало в моей памяти снова и
снова. Я видел его худенькую фигурку, шагающую в ярких лучах солнца вдоль
берега моря. Под мышкой - крупная сетка для просеивания песка. Кожа -
почти черная от каждодневного многочасового пребывания под солнцем. Из
одежды - только шорты из грубой парусиновой ткани. На дальнем конце Ки
Кэрэлайн находится большой общественный пляж и там этот молодой
изобретательный человек набирал за день долларов, может быть, по пять,
просеивая через сетку песок и выискивая в нем десяти или
двадцатипятицентовые монетки, вывалившиеся из карманов отдыхающих. Каждый
раз, в своем воображении, я пытаюсь подойти к нему и каждый раз он
испуганно шарахается в сторону и пытается затеряться в шумной толпе
беспечных пляжников, приезжающих сюда на Кадиллаках и разгульно-бестолково
сорящих деньгами. Думаю, что он жил в этой небольшой деревушке, что
находится в полумиле отсюда, рядом с почтой.
В тот вечер, когда я увидел его, я, как всегда, неподвижно сидел на
своей веранде и смотрел на залив. В тот день я никого уже не ждал к себе и
снял уже повязки с кистей раньше, чем обычно. Зуд в пальцах был тогда
особенно нестерпимым, но он всегда исчезал сразу же после того, как я
снимал бинты и освобождал таким образом глаза на концах моих пальцев.
Ощущение это несравнимо ни с какими другими - я чувствовал себя неким
каналом, через который кто-то наблюдал окружающий меня мир и выплескивал
на него свою ненависть. Но главная беда была в том, что я сам как бы
втягивался в этот канал зла и черной ненависти.
Представьте себе, хотя бы на несколько секунд, что ваше сознание
отделено какими-то силами от вашего тела и помещено в тело мухи. И вот вы
(не ваше тело, не ваши глаза, а именно вы, непосредственно ваше сознание)
смотрите со стороны на ваше собственное лицо, в ваши глаза глазами этой
мухи... А глаза мухи состоят, как известно, из тысяч крохотных глазок. Так
вот, представьте себе, что вы смотрите на себя со стороны тысячами глаз.
Если представили, то, может быть, поймете тогда, почему кисти моих рук
постоянно перевязаны плотными бинтами. Даже когда вокруг, кроме меня, нет
никого, кто мог бы их увидеть...
А начался этот кошмар в Майами не так уж много времени назад. Я,
естественно, был в то время уже на пенсии, но приблизительно раз в год я,
тем не менее, был обязан по долгу старой службы встречаться там с одним
человеком по имени Крессуэлл. Этот Крессуэлл был научным сотрудником
Департамента ВМС США. В его обязанности, в свою очередь, входило раз в год
встречаться со мной и задавать мне в непринужденной беседе всякие дурацкие
вопросы под видом того, что я в то время считался крупным специалистом по
вопросам самых разнообразных космических программ, особенно по вопросам
исследования дальнего космоса, а также под видом, того что правительство
США (в частности - министерство обороны) проявляют заботу о своих
ветеранах и не оставляют их без внимания. Пенсия моя, надо отдать им
должное, действительно вполне достаточна для безбедного существования. Я,
правда, так и не понял до конца, что же, все-таки, нужно было этому
Крессуэллу, что он искал, что вынюхивал и высматривал. Может быть,
какое-нибудь таинственное свечение в моих глазах, которое я, возможно,
привез из своей последней экспедиции на Венеру. Или какой-нибудь не менее
таинственный знак на лбу или еще где-нибудь аналогичного, разумеется,
происхождения. Бог его знает, что он выискивал. Я так и не понял. Скорее
всего, он был просто агентом ФБР или ЦРУ. Или и того и другого сразу. Не
знаю, одним словом.
Мы с Крессуэллом сидели тогда на террасе его номера в отеле и
обсуждали возможное будущее американских космических программ. Было
приблизительно начало четвертого пополудни. Вдруг в моих пальцах появился
очень странный зуд, похожий на покалывание слабого тока. Такого со мной не
случалось никогда раньше. Зуд появился не постепенно, а сразу, в одно
мгновение. Это было настолько неожиданно и необычно для меня, что я сразу
сказал об этом Крессуэллу.
- Не волнуйтесь, - успокаивающе улыбнулся он. - Судя по симптомам, на
вас скорее всего попала пыльца какого-нибудь плющевого растения, которых,
должно быть, полно на вашем чудном полуостровке и ваш организм,
по-видимому, просто отреагировал на это такой вот аллергией. Не
переживайте - это совершенно безобидно и скоро пройдет.
- Но в Ки Кэрэлайн не растет почти ничего, кроме карликовых пальм.
Никаких плющей я там, по крайней мере, никогда не видел.
Я внимательно посмотрел на свои руки. Обычные руки, совершенно ничего
особенного. Но зуд... зуд был просто невыносимым и очень испугал меня...
После того, как наша милая беседа была, наконец, закончена, я
подписал обычную в таких случаях бумагу, в которой говорилось о том, что
"Я обязуюсь не разглашать никакую информацию, полученную или переданную
мной во время данного разговора, которая могла бы повредить
государственной безопасности Соединенных Штатов...", ну и так далее.
Покончив с этой формальностью, я попрощался с Крессуэллом и отправился
домой в Ки Кэрэлайн. У меня был только старенький Форд с ручным
управлением для инвалидов. Я очень любил эту машину - она позволяла мне
чувствовать себя полноценным человеком.
Дорога до Ки Кэрэлайн была неблизкой и когда я, наконец, подъезжал к
нему, уже начинало смеркаться. Зуд в пальцах был теперь настолько сильным,
что я едва не сходил с ума от него. Если вы когда-нибудь бывали под ножом
у хирурга, то вам наверняка известно, как зудят заживающие перевязанные
раны или швы, до которых нельзя дотрагиваться. Так вот, мой зуд был во
много раз сильнее! Казалось, будто в кончиках моих пальцев шевелятся и
пытаются выбраться наружу какие-то неведомые крохотные существа...
Я остановил машину. Солнце уже почти скрылось за горизонтом и для
того, чтобы получше разглядеть свои пальцы, я включил внутреннее освещение
салона. На каждом из десяти пальцев рук были яркие покраснения, очень
похожие на те, которые появляются, когда начинаешь играть на гитаре и с
непривычки болезненно натираешь себе пальцы о струны. Они были даже точно
на тех же, передних местах пальцев - на самых их кончиках. Но самым
удивительным было то, что покраснения эти были идеальной круглой формы.
Менее яркие, более расплывчатые и даже бесформенные покраснения, похожие
на воспаления, были и на всех фалангах пальцев, но зуда от них, почему-то,
не было никакого. У меня есть одна привычка - когда я сильно волнуюсь или
очень задумываюсь о чем-нибудь, я машинально дотрагиваюсь пальцами правой
руки до губ. То же самое проделал я и в тот раз, но тут же, с болью и
отвращением резко отдернул руку от лица. Во мне волной поднялся немой ужас
- прикосновение пальцев к губам было неожиданно обжигающе-горячим и
напоминало мягкое прикосновение вздувшейся тонкой кожицы гниющего
яблока... Но самое главное... я явственно почувствовал, как под этой
кожицей моих собственных пальцев что-то шевелится!..
Остаток пути до дома я настойчиво пытался убедить себя в том, что я,
все-таки, наверняка чем-нибудь отравился или перегрелся на солнце.
1 2 3 4