Мои размышления прервал Володя Мартынов, живший в соседней комнате, советник командира зенитно-ракетной бригады. Он вошёл в комнату без стука, остановился в дверях и, поизучав моё зеленое от боли лицо, спросил:
— Может быть, врача вызвать?
Я отрицательно покачал головой и поднялся.
— Пойду прогуляюсь.
Была пятница (у арабов выходной), и улицы были безлюдны. Я шёл в трущобы на другой берег Тигра. Целью прогулки были наркотики. Когда я неделю назад на суку спрашивал у торговцев этот товар, они в испуге от меня отшатывались. Позже, беседуя с лейтенантом Сади, адъютантом Дануна, я затронул этот вопрос и получил объяснение. Оказывается, торговцев наркотиками в Ираке не судили. Попавшийся на распространении этого товара араб или иностранец доставлялся в ближайший участок полиции, расстреливался во дворе, после чего полиция составляла протокол, а труп увозился за город и закапывался. Поэтому гашиш или опиум можно было достать только в трущобах, куда полиция никогда не забредала.
Когда я переходил мост, ведущий к району бедноты, скрутило так, что вынужден был присесть возле перил. Редкие прохожие отворачивались и ускоряли шаг. Наконец, сконцентрировав все силы, я побрёл дальше. Сади утверждал, что в этом районе нет нужды искать торговцев наркотой. Они сами подойдут и предложат. Я бродил по узким улочкам. Расстояние между домами было не более двух метров. Если зажмут с двух сторон, мало не покажется. Из домов доносились женские крики, арабская музыка и молитвы. Внезапно в глазах начало темнеть. Я опустился на тротуар, прислонившись спиной к стене, и сознание покинуло меня.
Так прошло несколько часов. Время от времени сознание возвращалось, и я видел, как проходившие мимо оборванцы лениво перешагивали через моё тело, распростёршееся поперёк тротуара от одного дома до другого. От боли хотелось орать благим матом, но не было сил. Я закрыл глаза и стал мысленно молить Бога, чтобы поскорее умереть.
Внезапно я услышал незнакомую, явно не арабскую речь, и кто-то легонько тронул меня за плечо. С неимоверным усилием я поднял голову и разлепил веки. Рядом стояли три бородача. «Курды», — пронеслось в голове. Арабы не носили бороды. Попытался вскочить, но тут же повалился на тротуар, сильно стукнувшись локтем. Незнакомцы что-то оживлённо обсуждали, видимо, выбирали способ умерщвления саддамовского наёмника. (На мне была форма подполковника.) Затем они осторожно подняли меня и понесли. Сопротивляться не было сил.
Минут через сорок меня внесли в небольшой особняк окружённый высокой кирпичной стеной. В комнате без окон горели факелы, а посредине лежал огромный плоский камень чёрного цвета. «Курды» положили моё тело на камень и принялись стаскивать с меня одежду. Судя по всему, готовилось какое-то языческое жертвоприношение, но движения их были очень осторожными, а лица даже выражали сочувствие. Спустя пять минут я, голый, как Адам в раю, лежал на спине, устремив взгляд в потолок. Прикосновение к камню было приятно, несмотря на дикую боль. Я молча ждал своей участи. За те несколько минут, которые я пролежал в одиночестве на чёрном камне («курды», раздев меня, молча удалились), в мозгу пролетела вся прожитая жизнь. Причём не в форме мысленных воспоминаний, а как в кино. Я видел себя в детском возрасте, причём все ситуации, как кинокадры возникающие перед моим взором, были обязательно связаны с какими-нибудь горестями, имевшими место в далёком прошлом. Некоторые уже были давно забыты. Все было в ярких красках на каком-то светло-синем фоне.
Послышался скрип отворяемой двери, и я открыл глаза. Видения исчезли, а в ногах у меня стоял высокий, седой как лунь, старик в длинной белой рубахе. Его внешность завораживала. Длинная седая борода опускалась почти до живота. Серебряные густые вьющиеся волосы лежали на плечах. Неестественно огромный, почти не тронутый морщинами лоб. Прямой с горбинкой нос. Глаза… Это было что-то сверхъестественное. Огромные, чёрные, не имеющие выражения. Зрачков не было видно, и создавалось впечатление, что это не человеческие глаза, а два окна в другой мир. Мистический мир.
Старик смотрел на меня, а я чувствовал, как все моё тело вибрирует под этим магическим взглядом и словно наполняется каким-то горячим воздухом. Казалось, что меня сейчас разорвёт. Одновременно усилилась боль, которую я и так едва выдерживал.
Видимо, лицо моё искривилось. Старик смотрел уже с некоторым интересом, видимо, удивляясь, почему я не кричу. А не кричал я просто потому, что не мог пошевелить губами. Наконец, он протянул левую руку ко мне, а вторую направил на молодого бородача, который стоял справа от него. Боль почему-то сразу исчезла, а лицо юноши слегка искривилось. Затем ещё два бородача осторожно перевернули меня на живот, а старик, зайдя сбоку, положил свои широкие ладони мне на спину. Его прикосновение вызвало необъяснимое блаженство. Хотелось петь и летать. Но я не мог пошевелиться. Затем веки начали тяжелеть, а какая-то тёплая волна окутала меня с ног до головы. Я заснул. Последнее, что я успел почувствовать, это какой-то ароматный запах.
Не знаю, сколько времени я пролежал в забытьи и как долго старик «колдовал» над моим телом. Когда я очнулся, его в комнате уже не было, и только юноша, на которого старец перевёл мою боль, стоял перед камнем у меня в ногах и терпеливо ждал, когда я проснусь. Он молча протянул мне одежду и, когда я уже был одет, жестом пригласил следовать за собой. Боли не было. Я пошевелил туловищем. Ни малейших признаков. Не столько радостный, сколько обалдевший, я последовал за ним. Не говоря ни слова, он вывел меня за ворота, после чего они закрылись со страшным скрипом. Я побрёл на виллу.
Прошло несколько дней. Позвоночник о себе не напоминал, но тем не менее я на следующий же день рискнул отправиться к врачу. Пожилой полковник медицинской службы долго обследовал мои рефлексы, а затем так же пристально изучал снимки, которые мне сделали тут же.
«Я не нахожу никаких изменений в позвоночнике, подполковник, — сказал он по-английски. — Вы абсолютно здоровы, а боль, видимо, имеет чисто нервное происхождение. Если хотите, я выпишу вам освобождение от службы на три дня. Полежите. Уверен, что через пару дней все пройдёт».
Два дня, как и советовал мне доктор, я провалялся в своей комнате. И постоянно какая-то непонятная тяга к «бородачам» переполняла всю мою сущность. Меня тянуло к ним, как алкоголика к водке, и на третий день я опять отправился в трущобы. В тот раз, когда я возвращался от них, было уже темно и я очень смутно запомнил дорогу.
До места, где они меня подобрали, я дошёл без затруднений, а дальше начал плутать и каждый раз, как в лабиринте, возвращался на то самое место. Проплутав пять часов я, злой как черт, вернулся на виллу.
На следующий день, вернувшись из Таджи и наскоро перекусив, я опять отправился на другую сторону Тигра. Результат был тот же до мельчайших подробностей. И чем дольше я их искал, тем сильнее было желание найти. Прошла неделя, затем другая. Я ежедневно по приезде со службы отправлялся в трущобы. Все было тщетно. Но вот в один прекрасный день…
Я сидел в своём кабинете и просматривал план боевой подготовки дивизии, внося свои коррективы, когда зазвонил внутренний телефон.
— Зайди, пожалуйста, — прозвучал в трубке сочный бас полковника Дануна.
Сунув план в сейф, я отправился к своему шефу. Данун сидел за письменным столом с чашкой кофе в руке и беседовал с каким-то полковником, который развалился в кресле спиной к двери. Увидев меня, Данун приветливо кивнул головой.
— Проходи. Садись и познакомься.
Я сел на диван, справа от собеседника Дануна и, когда тот обернулся, чуть не вскрикнул от удивления. Передо мной в форме полковника иракских сухопутных войск сидел один из «бородачей», подобравших меня в трущобах.
Он встал, протянул мне руку и на чистом русском языке представился:
— Полковник Сабих, начальник Управления сухопутных войск министерства обороны.
Я встал, пожал ему руку и представился.
— Я слышал, подполковник, вы окончили Академию Фрунзе, — улыбаясь сказал Сабих. — Я тоже выпускник этого храма военной науки. Очень рад встретить ещё одного питомца моей альма-матер.
Около часа мы обсуждали план предстоящих командно-штабных учений, где Сабих должен был выступать в качестве посредника, после чего он посмотрел на часы:
— Рабочий день закончился. Я возвращаюсь в Багдад. Могу подбросить вас до дома, подполковник.
— С удовольствием воспользуюсь вашим предложением, господин полковник, сказал я.
За рулём «мерседеса», на котором приехал Сабих, сидел солдат с непроницаемым, нетипичным для эмоциональных арабов лицом. Мы уселись на заднем сиденье, и Сабих что-то сказал ему на арабском языке, а затем повернулся ко мне.
— Что тебе нужно от нас. Ищущий. Великий Молчащий прислал меня к тебе, чтобы узнать, что гнетёт тебя. Ты теперь абсолютно здоров. Чего ты ещё хочешь?
Я пожал плечами.
— Даже для выпускника русской академии ты очень правильно говоришь по-русски. Арабы всегда говорят с акцентом.
Сабих смотрел мне в глаза не мигая, и под этим взглядом я физически ощущал нечто. По позвоночнику снизу вверх ползло тепло. Тело как бы вибрировало. Я отчётливо ощущал свою макушку, словно мне на голову положили камень.
— Я не араб, и моё настоящее имя не Сабих.
— Ты курд? — спросил я.
Он отрицательно покачал головой.
— Ты иностранец? Разведчик?
— Нет, я родился здесь, в Междуречье. И я не работаю на какое-либо отдельное государство.
— Ты ассириец? — продолжал допытываться я, вспомнив, что на территории Ирака и Сирии проживают несколько десятков тысяч представителей этой древнейшей нации.
— Нет. Не гадай, все равно не угадаешь. Так чего же ты хочешь?
— Не знаю, — честно сказал я. — Просто не могу отделаться от образа вашего старика. И во сне его вижу, и чувствую постоянно. Хочется его видеть. Прикоснуться к нему.
Сабих понимающе кивнул головой. Лицо его стало непроницаемым, как только мы сели в машину. Он сразу же стал другим человеком, не имевшим ничего общего с тем жизнерадостным иракским полковником, с которым я ещё десять минут назад беседовал в кабинете Дануна.
— Ты видел Великого Молчащего. Это очень опасно для обычного человека, но вылечить тебя мог только он. А вообще-то его уже много лет не видел никто, кроме его учеников и жрецов.
— Жрецов? — заинтересовался я. — Так вы не мусульмане?
— Нет. Наша религия гораздо древнее и отличается от всех религий мира.
— Чем?
— Она стоит над всеми остальными религиями, потому что не только непосредственно контактирует с Творцом, но и выполняет миссию.
— Какую?
— Ты очень много хочешь узнать сразу. Ищущий.
— Хорошо, — согласился я, — скажи хотя бы как тебя зовут.
— Это тайна. Большая тайна. Если я открою тебе её, то ты будешь навсегда связан с нами. На всю жизнь и после неё тоже.
— Вы не отпускаете тех, кто приходит к вам?
— Не в этом дело. Мы редко допускаем к себе иноземцев, в том числе и арабов. Но те, кого допускаем, сами не могут уйти от нас. Даже если уезжают навсегда за тысячи километров.
— Гипноз? Зомбирование?
Он отрицательно покачал головой.
— Я не боюсь. Открой мне твоё имя, — настойчиво сказал я.
— Ты понимаешь, что просишь? Ты понимаешь, что выбираешь путь, которого не знаешь и о существовании которого не можешь даже подозревать, и с которого невозможно сойти?
— Да, — твёрдо сказал я. Мне казалось, что я сойду с ума, если не увижу ещё хотя бы раз великого старца.
— Ну что ж. Меня зовут Берос.
Когда он произнёс это слово, в моем мозгу словно что-то щёлкнуло, и все ощущения пропали. Но появилось чувство, что я стал каким-то другим.
— Кто же вы?
— Мы великие халдейские жрецы. Наблюдатели, а если нужно, регуляторы Всемирного Баланса на этой планете.
— Так вы халдеи, — задумчиво проговорил я. Мои знания древнего Вавилона были ограничены школьной программой, но я знал, что вавилонские жрецы творили чудеса, объяснение которым современная наука дать не могла. У нас в Москве есть целая община ассирийцев. Я слышал, что сейчас в Египте их живёт несколько тысяч, но, что есть халдеи, я не знал.
— Халдейский народ исчез, как только выполнил свою миссию, — сказал Сабих-Берос, — но мы, жрецы, остались и продолжаем выполнять то, что предписано нам Великим Хором.
— Что такое Хор? — спросил я.
— Хор — это Творец, источник всех Начал.
— То есть, как я понимаю, это Бог Вавилона.
— Не существует Бога Вавилона или Бога Израиля. Бог един.
— Возможно, — согласился я, — но религий великое множество. Ты полагаешь, что ваша религия единственно правильная?
— Все религии, за исключением языческих, правильные. Они выражают единую сущность и являются психическими составляющими единого Всемирного Баланса.
— Но разве у вас в Вавилоне религия не была языческой? Ведь халдеи поклонялись множеству богов.
— Халдеи, да.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45