Но Анатолий на кровать даже не посмотрел, сел к столу, ну, и она
напротив, живот скатертью прикрыла. Холодно все же. А Толька:
- Чего прячешься? Тело женщины, это, во-первых, красиво. В Русском
музее была? И ты интересная, как Венера. А, я - смеется, - как этот...
Ганнибал.
Может, со стыда или от волнения, а может потому, что со вчерашнего
дня крошки во рту не было, Антонина сразу опьянела. И стало ей плевать,
что сидит тут, как дура, голая, и что тело-то, уж не то, и что окна так и
свищет. Весело ей сделалось и хорошо, потому что вот он, Анатолий, пришел
все-таки, сам пришел, сидит, точно фон-барон, а на плечах веснушки, как у
маленького...
- Толик, тебе не холодно? Я платок принесу.
- Иди ты с платком! Налей лучше! А потом погреемся.
...а плечи-то широкие, красивый до чего! Ну, прямо в точности
Ганнибал или какой-нибудь Юлий Цезарь.
По-французски - так уж пускай на всю катушку! Антонина встала, прошла
на каблучках через всю комнату и включила телевизор. Как раз показывали
концерт артистов эстрады. И, черт с ним! - достала из холодильника
"маленькую" и пиво.
Еще выпили, за любовь. Антонина чувствует - опьянела, закусить надо,
а не лезет кусок в горло да и все. А тут еще Майя Кристалинская как
запоет: "Я давно уж не катаюсь, только саночки вожу", ничего, вроде,
особенного, а у Антонины слезы.
- Толечка, миленький, я для тебя, что хочешь сделаю! Что скажешь, то
и сделаю!
- Да не могу я с тобой расписаться, Тонька, пойми ты это, чудачка!
- Не надо мне. Зачем? Я и так для тебя - что хочешь... Я бы и
стирала, и обшила, а денег - на что мне деньги, я сама зарабатываю, я бы у
тебя зарплату не брала... и какой хочешь, можешь приходить, хоть и пьяный,
хоть какой...
- Кончай реветь. Ты - баба хорошая, лучше Польки. Но расписываться -
это нет.
- Толик, я когда мимо ресторана "Чайка" прохожу, где мы с тобой
тогда, так всегда плачу, как ненормальная...
- Я - мужчина... Поняла? Ты - баба, а я мужчина... И все... Еще
керосин есть, нет?
- Меня все тут за последнюю, за не знаю кого считают, что я тогда так
с Валериком... ты пойми, я же мать! Я ребенка своего люблю, ребенок не
виноват... Но тебя я больше своей всей жизни!.. Если б ты заболел, я бы
кровь дала...
- Это лимонад? Лимонад, да?! Не могла две поллитры взять, говорил
ведь: жди!.. Я мужчина... бля... с-сука! И - все!.. Поняла?! Не распишусь.
И - все!
- Толик, ты кушай, вон огурчики солененькие...
- Отстань! Сказал - от-стань!.. И все... Одну бутылку... Пожалела...
сука... Я мужчина! Титьки развесила, корова... Я - мужчина, а ты - сука..
И все... И все...
- Толик, если что, я сбегаю, ты успокойся, миленький! Толенька!..
- Убери руки! Руки убери! Не трогай, б...! Убью суку! Убью!!!
- Толик! Не надо! Не надо! Прошу! Вот - на коленях прошу... Толечка!
О-ой! Ногами - не надо! Толечка! Толечка-а!..
- Молчи, курва! Получила?.. Вставай! Разлеглась тут... сука! На тебе!
На! Заткнись, убью! Заткнись!!!
Хорошо еще - в квартире никого не было, жиличка в гости ушла.

7
А Роза Львовна собирается на свидание.
Лазаря зачем волновать, ни слова вчера ему не сказала, хватит Парню и
своей беды. Матери - все парень, а ему сорок лет, возраст, кстати, для
мужчины самый опасный, если уж в этом возрасте случится инфаркт, то это
очень и очень плохо. Говорят, беречь надо мужчин именно сейчас, следить,
чтобы укрепляли сердечную мышцу, спортом занимались, легкой атлетикой,
только судьба не спрашивает, сколько кому лет.
Каждому когда-нибудь достается настоящее страдание, вот и Лелику
пришла очередь. В Горьком, в эвакуации, в самые страшные годы, был
счастливым - маленький, ничего не понимал, мать рядом, а отцов тогда ни у
кого не было. Голодать Роза Львовна ему не давала, не допустила,
устроилась на макаронную фабрику, дали рабочую карточку, а по вечерам -
шила. Ведь смешно сказать: до войны ничего не умела, а заставила нужда,
научилась и кроить, и шить, и вязать, даже подметки ставить.
А потом пошло легче: учился Лазарь хорошо, товарищи его любили, очень
способный был мальчик и общительный. Не приняли в Университет - это,
конечно, был удар, но он не растерялся, поступил в технический ВУЗ, хотя
мечтал стать журналистом. Способный человек - всегда и везде способный,
вот и в технике всего добился, кандидат наук, физик! Такая сама и так
воспитала - не ныть, не жаловаться, что есть - есть, а чего нет - и не
надо.
Любой пример: разве кто-нибудь в семье, она или Лелик, сказал одно
слово, что нет у Фиры детей? Вообще никогда Лазарь не пожаловался на жену,
молодец, но и Роза Львовна ни разу себе не позволила; они друг друга
нашли, им и жить...
...Как она могла бросить Лазаря, чем он ей не угодил? Не рахмонес,
просто выдержанный и тактичный. Не слишком красивый? В мужчине не красота
главное, и пятнадцать лет назад Фира это понимала.
Любовь... Сердцу не прикажешь, и, хоть этот Петухов ничем не лучше
Лелика, а гораздо хуже, что тут поделаешь, когда любовь? А что у Фиры -
любовь, это давно заметила Роза Львовна, видела вся обмирая, как та ничего
не ест за обедом, отвечает невпопад и точно прислушивается к чему-то, что
одна она только слышит. То ни с того, ни с сего вся вспыхнет, то
улыбнется. А глаза! Какие у нее были глаза, боже ты мой! Я сперва даже
подумала, что Фирочка в положении, но тогда она была бы мягче, ласковее с
мужем...
Лазарь ничего не рассказал матери о том вечере, когда Фирочка
оставила их дом. Сама Роза Львовна ушла тогда в начале разговора, не
хотела мешать, может быть, неумно поступила. А потом Лелик только и
сказал: "Мы с Фирой решили разойтись". "Мы". И - больше ни звука об этом,
а в душу лезть - не в характере Розы Львовны, не умеет.
А другие умеют. В доме всегда все известно, сперва смотрели
т_а_к_и_м_и_ глазами; Антонина, на что уж распущенная женщина, и та:
Розочка Львовна, Розочка Львовна, как же у вас, а? А потом зашла Наталья
Ивановна Копейкина да все и выложила - про Петухова, про Израиль, про
несчастную Танечку.
Фира просто сумасшедшая, что решила ехать, но можно и понять - кто
решил разрушить, идет до конца, а где жить с любимым человеком, это не
имеет значения, ничто не имеет значения, лишь бы вместе. Разве сама Роза
Львовна после известия о гибели мужа все годы тысячу тысяч раз бессонными
ночами не думала: а вдруг ошибка? Вдруг живой? Пусть калека, пусть
контуженный, душевно-больной, пусть - что хочешь, только бы вернулся! Даже
если попал в плен и наказан - все равно счастье, они с Леликом поедут к
отцу в любую даль, хоть на Сахалин. Только вряд ли. Немцы не оставили бы в
живых пленного еврея да и не сдался бы Моисей - такой человек, в этом Роза
Львовна была уверена, тем более, письмо фронтового друга... Но бывают же и
ошибки!
И вот вам парадокс: теперь, через столько лет, Роза Львовна вдруг
узнает, что Моисей жив, и это для нее удар! И горе, и боль, и обида. Ты
его любишь, так радоваться должна, кто это молил Бога: "пусть какой
угодно, только живой"? Вот - он живой, и что же? И оказывается: лучше
калека, лучше преступник, лучше... страшно сказать... мертвый. Но - мой.
Ничего не объяснишь, ничего не поймешь, так не тебе и судить других
за любовь к Петухову. Хотя, наверняка, будут еще у Фиры большие страдания
- такой Петухов, чего доброго, и пьяница и антисемит. Ни в чем не
нуждался, занимал большой пост и вдруг - Израиль! Предательство, если
разобраться. Он же русский человек.
...А Лелик на руках ее носил...
Обо всем этом думает Роза Львовна, рассуждает сама с собой, хочет
быть справедливой, а сама, между тем, собирается.
Главное свидание в жизни женщины бывает иногда и в шестьдесят лет.
Конечно, что там прическа или наряды, но новое демисезонное пальто,
купленное в декабре, сегодня оказалось очень кстати. Март на дворе.
Роза Львовна аккуратно укладывает в сумку фотографии: Лелика
принимают в пионеры, Лелик с классом в день окончания школы, а это - она
сама, с Доски Почета, 1950 год, молодая, с медалью...
...Свадебные снимки, Фира, как ангел, это - в сторону, вообще надо
спрятать подальше. А его кандидатский диплом возьму, и все авторские
свидетельства, восемь штук. Восемь изобретений - не шуточное дело, один
даже есть заграничный патент. Вот, какого сына вырастила Роза. Одна
вырастила, выучила и вывела в люди,
Роза Львовна защелкивает сумку, раздувшуюся от бумаг, и все-таки идет
к зеркалу. Губы надо подмазать, платок - к черту! Надену вязаную шапочку.
И никто этой женщине больше пятидесяти не даст! Потому что не расплылась,
не опустилась. А седые волосы это благородно, сейчас модно, даже девочки
носят седые парики.
...Почему она выбрала местом встречи Юсуповский сад? Наверное, можно
догадаться: потому что последний раз в жизни они гуляли все втроем - она,
четырехлетний Лазарь и Моисей. Было это в субботу вечером, двадцать
первого июня. А жили тогда рядом, на Екатерингофском. Но, конечно, когда
Моисей вчера позвонил, она ничего в виду не имела, сказала первое, что в
голову пришло, а пришел в голову Юсупов сад.
- Здравствуйте, Роза Львовна, говорит Кац по вашей открытке, - начал
свой телефонный разговор, Моисей, - я получил открытку и решил сразу
позвонить.
Голос его оказался удивительно похожим на голос сына, только -
акцент, а Лелик говорит чисто, как диктор.
Старалась разговаривать достойно, без волнения:
- Здравствуй, Моисей. Так как теперь выяснилось, что все эти годы ты
был жив, _м_о_е_м_у_ сыну необходимо уточнить свои анкетные данные. На
случай заграничной командировки.
Никакой командировки не предвиделось, особенно теперь, после истории
с Фирой, но Роза Львовна продолжала:
- Раньше он писал: отец погиб на фронте, теперь же необходимо указать
место жительства и работы.
- Я на пенсии, - грустно сказал Моисей.
- Тогда последнее место и должность.
- Если надо, я могу сейчас приехать, - предложил он, - адрес я знаю,
выяснил в справочном...
- Поздно тебе понадобился адрес сына, - сказала Роза Львовна заранее
приготовленную фразу, - приезжать незачем, у тебя своя жизнь, у нас -
своя. Если ты очень хочешь, можно встретиться. Завтра. Часа в четыре. В
Юсуповском саду у входа.
- Хорошо. Я приду в четыре, - покорно согласился Моисей.
На двадцать минут раньше он явился, а возможно, и больше. Роза
Львовна сама почему-то оказалась около сада без четверти четыре, и издали,
с противоположной стороны Садовой, сразу увидела: уже стоит. C Лазарем,
кроме голоса, у этого гопника ничего общего не оказалось, разве что цвет
глаз, но выражение совсем другое, как у старой клячи. Какой-то маленький,
худенький... Эх, Моисей, Моисей, разве так выглядел бы ты сейчас, если бы
не совершил предательства к жене и сыну!
- А ты, Роза, совсем не изменилась, - сказал Моисей, когда она
подошла, - все такая же, я просто поражен.
Ну что, сказать ему все, что думаешь, что он заслуживает услышать?..
Зачем?
- Пойдем, сядем, - предложила Роза Львовна, внимательно оглядев
ношенные-переношенные ботинки Моисея и его куцее пальтишко без двух
пуговиц, первой и четвертой, - или, может быть, ты замерз? Так я могу
пригласить тебя в кафе.
Не ответив, он по грязной, раскисшей дорожке потащился к лавочке и
сел, поддернув на коленях брюки, на которых кроме пузырей, ничего не было.
Роза Львовна не торопясь достала из сумки газету, постелила и аккуратно
села, чтобы не запачкать новое пальто.
- Ну, говори, - сказала она.
- Что я могу сказать? Когда я решил... я встретил ту женщину... ну,
когда мы написали тебе то письмо... я подумал: так будет лучше, ты гордая,
и тебе будет легче оплакать мертвого, чем узнать... - забормотал Моисей.
- Это меня не интересует: женщина, твоя ложь, - перебила его Роза
Львовна, - сообщи последнее место работы и с какого года на пенсии. Адрес
я знаю. Тоже нашла в справочном.
- На пенсии я с января 1965 года, а работал в торговой сети.
- Должность?
- Продавцом.
- Ты же имел образование?! Специальность техника!
- Ну, так получилось. Семья...
- Можно содержать семью и при этом работать честно. Да... Значит -
продавец... А я вот еще не на пенсии. Старший библиотекарь. А Лазарь -
кандидат. Скоро поедет в Москву, вызвали в Министерство.
Моисей молчал. Она ждала, что сейчас он начнет расспрашивать о сыне,
но он молчал. И в это время вдруг начался дождь. Сразу стемнело, мелкие
капли сыпались на скамейку.
- Пойду, - угрюмо сказал Моисей и поднялся, - поезд у меня в 16. 50,
а еще купить надо, в Шапках с продуктами плохо.
И тут Роза Львовна не выдержала:
- Поезд у тебя? - закричала она, вскакивая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9