Почти все лица были мне незнакомы, но некоторых из них я все же узнал — из тех, кого помнил по временам их юности, когда они заменили за Столом своих отцов, павших на Холмах Бадона. Я давал имена этим мертвенным ликам, на которых пересекались отметины, начертанные временем и оставленные мечом, и где, словно на восковых масках, навсегда застыло выражение отрешенно— безмятежного спокойствия или уродливый оскал ярости и страдания: Гавейн, Сагремор, Ион, Карадос, Лукан, Ивейн. Старик с белоснежными волосами и бородой, липкими от спекшейся крови, лежал на спине с открытым черным и беззубым ртом, как если бы бросал небу свои последние проклятия. И в этом совершенном воплощении старческой немощи и отчаяния с большим трудом различил я тяжелые, грубоватые и веселые черты Кэя, молочного брата Артура. Верного Кэя. Я знал, что в сражениях он никогда не оставлял короля, и поэтому стал искать поблизости его тело. Я нашел Мордреда. На мгновение я принял его за Артура, Но в его неподвижных глазах, чуть подернутых дымкой смерти, обращенных к небу и словно всматривавшихся в пустоту, я узнал знакомый зеленый огонек глаз Морганы. Его спокойное, не тронутое мечом лицо в обрамлении длинных седых волос, которые одни выдавали его возраст, сохранило всю свою красоту и устояло в схватке со временем. Мордред — изменник от избытка преданности, злодей от чрезмерной добродетели, совершенный плод того мира, который я создал и который он разрушил именно благодаря своему совершенству. Его руки судорожно обхватили клинок, глубоко вонзившийся ему в живот, сжимая его с такой силой, что лезвие разрезало ладони. Это было замечательное оружие, самое прекрасное в Логрисе. Когда-то я сам преподнес меч Артуру в день его коронации. Это был его меч. Так, отец убил своего сына. Но, без сомнения, и сын не остался в долгу перед отцом, потому что ничто, кроме смерти, не могло вынудить Артура расстаться с чудесным мечом. Я снова принялся за свои поиски, но так и не нашел того, что искал. Тогда я спешился, выдернул меч из тела Мордреда и привязал его к своему поясу. Потом, охваченный какой-то неосознанной любовью, я обхватил его руками и перекинул через круп своего коня. Тело было большим и очень тяжелым, но я почувствовал, что мои иссохшие члены нисколько не потеряли своей силы. И при виде такой прочности жизни, крепко державшейся во мне — знамении бессмертия посреди всеобщего разрушения, проклятия сознания, обреченного на вечное одиночество в пустыне забвения, сердце мое горестно сжалось в неизбывной тоске. Я продолжил свой путь и поднялся на высоту, с которой видны были окрестные камланнские поля. На севере — от края и до края земли — тянулась Адрианова стена, скрываясь далеко на востоке, залитая последними лучами заходящего солнца. На юге был разбит огромный лагерь. Туда я и направился. По мере того как я подъезжал к нему, я видел движущиеся фигурки людей. Одни беспокойно сновали взад и вперед. Другие, согнанные в кучу, сидели на земле. Казалось, что они были связаны. Очевидно, все же кто-то остался в живых — ничтожные победители и побежденные в этой чудовищной бойне. Несколько человек вышли мне навстречу. Один схватил под уздцы моего коня.
— Кто ты? — спросил он меня.
— Я — Мерлин.
На мгновение наступило общее замешательство; охваченные ужасом, они словно потеряли дар речи. Потом один старый воин вышел вперед и поцеловал край моего плаща.
— Я узнаю тебя, государь. Я был в сражении при Бадоне, незадолго до твоего исчезновения. Но ты не можешь знать моего имени, я — лишь один из тысяч твоих солдат, чье лицо и тело исказило время, не властное над тобой.
— Я тоже узнаю тебя. Ты был возле Леодегана, когда он умер. Он заплакал. И в слезах его была благодарность и как будто облегчение, как если бы повергнутый и сдавший неузнаваемым мир вдруг обрел смысл, как если бы то, что он с ужасом считал концом всего, оказалось лишь очередным поворотом. «Народ последует за тобой, потому что ему не столь важно понимать, сколько хочется верить», — вспомнились мне слова Блэза.
— Успокойся, — сказал я ему. — И отвечай мне. Ты был за Мордреда или Артура?
— За Артура, потому что я не изменяю своему королю.
— Где король? Он мертв?
— Ранен. Между жизнью и смертью. Он в своем шатре.
— А все вожди?
— Погибли.
— Перенесите Мордреда в королевский шатер. Они были растеряны, но беспрекословно повиновались. Я вошел в шатер. Могучее тело покоилось на ложе, покрасневшем от крови. Оно было обнажено до пояса — широкая рана рассекала грудь. В нем читалась одновременно сила и старость. Мышцы, поддерживаемые постоянными трудами, были выпуклыми, но время сделало их узловатыми, лишило той совершенной, полной и изящной соразмерности, какая свойственна молодому телу. Вытянувшееся исхудавшее лицо, почти такое же белое, как и пышные седые волосы, обрамлявшие его, сохраняло, несмотря на морщины, правильную красоту черт. Он был исполнен необыкновенного достоинства и благородства. Это был Артур, тот же самый и немного другой. Некоторое время я молча смотрел на него. Он слабо дышал, глаза его были закрыты. Лекарь неотлучно сидел у его ног. Я велел ему выйти. Рана начала гноиться. Я надрезал ее, от чего у короля вырвался стон, промыл ее, снова зашил и наложил новую повязку, которую изготовил из всего, что сумел найти в лекарских запасах. Туго перевязал его. Потом силой вставил меж губ Артура носик бурдюка и наполнил водой его рот. Сначала он поперхнулся и выплюнул воду, смешанную с кровью. Потом стал с жадностью пить. Открыл глаза и посмотрел на меня. Он протянул мне руку, и я сжал ее в своей. И это пожатие двух крепких старческих рук было как будто знаком старинного договора, подкрепленного слишком поздно и не имеющего теперь другого смысла, кроме несбыточной грезы на смертном одре. Завет бескорыстной любви на пороге небытия. Я держал его руку до тех пор, пока Артур не впал в беспамятство, забывшись тяжелым сном. Тогда я встал и посмотрел на лежавших рядом отца и сына. И вышел из шатра.
Перед входом стояла стена людей. Здесь собрались все, кто остался в живых. Их было, может быть, несколько тысяч. Они ждали. Я сказал им:
— Освободите пленных и верните им оружие. Они словно остолбенели. Никто не шелохнулся и не издал ни звука.
— Посмотрите на север.
В наступающей ночи было видно, как над твердыней Адриана засветились тысячи маленьких огоньков.
— Это стервятники. Они прилетели вкусить мертвого тела Логриса. И это только начало. За ними слетятся другие. Мы должны драться здесь. Отступать бессмысленно, к тому же король не выдержит еще одного перехода. Каждый человек будет на счету. Делайте, что я говорю.
Они освободили пленников, и недавние враги перемешались.
— Теперь сосчитайтесь и пересчитайте коней. Их было почти пять тысяч, а коней немного больше.
— Сколько вас было перед сражением?
— В десять раз больше, чем теперь. Двадцать тысяч с Артуром и тридцать с Мордредом. Все мужчины Логриса.
Говорил ветеран Бадона.
— Возьми с собой десять человек, — сказал я ему. — Поезжай туда и посмотри, что это за люди. Скажи мне, кто они и сколько их. Да поторапливайся. Через час он вернулся.
— Это армия мятежной Горры. Они не принимали участия в нашей войне, ожидая своего часа. Там много пиктов, есть также скотты. Их, по меньшей мере, двадцать тысяч, а может быть, и больше. Они стоят лагерем. Утром они будут здесь, и тогда в Лог-рисе не останется больше ни одного воина. Я снова собрал своих людей и сказал им:
— Пусть все без исключения воины со всеми конями идут до ближайшего леса. Пусть каждый из вас срубит по десять кольев толщиной в ладонь и в восемь футов длиной и привезет их сюда. Вы должны успеть все это сделать до конца второй стражи. И к шестому часу ночи пятьдесят тысяч кольев огромной горой были сложены перед лагерем.
— Сколько там на поле лежит вождей Круглого Стола? — спросил я у ветерана Бадона.
— Все, кроме короля и Мордреда — они лежат здесь — и трех государей Арморики. Итого сто сорок пять вождей.
Тогда я обратился к толпе, собравшейся при свете факелов:
— Этими кольями вы заградите всю Камланнскую равнину. Вот что вы сделаете: вы вобьете их в землю через каждые три фута, так, чтобы выступающий конец приходился на высоту человеческого роста, — по триста десять кольев вместе, выстроенных в десять шеренг по тридцати одному колу в каждой. Расстояние между шеренгами должно быть шесть футов. Каждый такой отряд должен отстоять от другого на десять шагов, и перед каждым вы вобьете по одному отдельному колу. Всего должно быть сто сорок пять отрядов, расставленных в линию на общем расстоянии в четыре тысячи шагов. К каждому из кольев, составляющих шеренгу, вы привяжете мертвого воина, а к каждому отдельно стоящему колу — вождя. Вы должны привязать их за щиколотки, за колени, у пояса и за плечи, так, чтобы они стояли совершенно прямо, а еще вы привяжете их волосы к вершине кола, так, чтобы их головы были гордо и высоко подняты. Вы воткнете в землю деревянные рукояти копий и к каждому древку прикрепите руку воина. Возьмите все веревки, какие вы найдете в лагере и, если их будет недостаточно, используйте для этого ткань шатров, одеяла и даже одежду. Вы должны успеть до зари.
Я остался у изголовья Артура. Незадолго до конца четвертой стражи бадонский ветеран пришел сказать мне, что люди закончили свою работу. Я вышел из шатра и увидел построенную в безукоризненном порядке, стоящую на огромном поле самую большую армию, какая когда-либо только собиралась на земле Логриса. На востоке над холмами показалось солнце, и логрская сталь засверкала тысячами огней в свете наступившего утра. Тогда я велел утомленным воинам седлать коней и выстроиться в одну линию позади мертвецов. Затем неспешным шагом объехал эту мертвую армию, восставшую, чтобы защитить гибнущий мир. Окровавленные. У одних не хватало руки или ноги, у других было сплошное кровавое месиво вместо лица. Но все они, привязанные к своим шестам, стояли твердо, как будто готовые к бою, воодушевленные какой-то ужасной решимостью, непобедимые. Гавейн, казалось, улыбался, а Кэй изрыгал свои бесконечные проклятия. Враг появился на том самом холме, откуда я накануне обозревал окрестные поля. Его стройные, плотно сомкнутые шеренги вдруг застыли в неподвижности. Повисла глубокая тишина. Они увидали перед собой огромную армию Логриса, стоявшую поперек Камланнской равнины. Я галопом подскакал к ним и остановил коня перед вождями. И крикнул им:
— Посмотрите на меня. Я — Мерлин. Я вернулся из страны, откуда нет возврата, чтобы призвать к жизни воинов, павших при Камлание. Вот они стоят перед вами — как и прежде братья. Они ждут вас. Логрис и Круглый Стол бессмертны. Вы же умрете страшной смертью.
Я выхватил меч Артура и поднял его надсобой. Его лезвие сверкнуло в солнечных лучах. Тогда пять тысяч конных логров испустили старинный боевой клич Утера: «Пендрагон!» И крик этот был так силен, что казалось, будто кричали пятьдесят тысяч глоток. Он прокатился по равнине и заполнил собой все вокруг. И ужас обуял врага. Охваченный паникой, он отхлынул в беспорядке, каждый прорубал себе дорогу ударами меча, всадники скакали по телам пеших воинов. С высоты холма я видел, как толпы людей устремляются разом к проходам в стене, сталкиваются и давятся, разбиваясь, подобно бурной реке, вздувшейся от схлестнувшихся вод перед слишком узкой для нее горловиной. И вскоре на равнине Камланна не осталось больше ни одного вражеского воина, кроме задавленных и затоптанных в ужасном бегстве. Приветствуемый ликующими криками, я вернулся в лагерь. Логры радовались как дети, казалось позабыв о своей скорби, как если бы их товарищи, гниющие, словно казненные у своих позорных столбов, были живы и могли разделить их торжество. Тогда, шатаясь, из своего шатра вышел Артур. Он, как зачарованный, смотрел на свою армию, восставшую из мертвых. Через повязку кровь сочилась из его ран, заливая грудь и живот. Он сделал шаг вперед и рухнул замертво. На следующий день на заре из Арморики прибыл Ланселот с Лионелем, Богортом и двенадцатью тысячами воинов. Когда он увидал трупы Артура и Мордреда, то обезумел от горя. Он повалился наземь и, не помня себя, без конца повторял имя Артура.
В восьмом часу ветер повернул и задул с юга. Все более усиливавшееся смрадное зловоние мертвечины, изгоняемое прежде ветром к востоку, достигло вдалеке бегущего врага и заставило его вернуться назад. Увидев, каким образом он был обманут, он приготовился осадить лагерь. Тогда я сказал Ланселоту, с которым прежде не обменялся ни словом, так велик был гнев и презрение, которое я испытывал к нему:
— Логрис мертв, поэтому всякое сражение становится бессмысленным. Возвращайся в свою страну.
— В этом сражении для меня будет смысл: я найду в нем смерть, потому как я не хочу больше жить.
И была вторая битва при Камланне. Ланселот сражался во главе своих войск и логрских воинов, чье ликование сменилось отчаянием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13