И тогда над ним Санькины холуи начнут ржать. А Леха станет заступаться, доказывать, что Санька жулье, что Серега честно отсидел ночь в Доме. И тогда Санька поймет, что Леха с Серегой заодно. И отомстит Лехе, и еще неизвестно, как. Выходит, рыпаться против Саньки – это Леху под удар подставлять. Нет, так нельзя.
А как можно? Наверное, так. Притвориться, будто слово держишь, втереться к Саньке в доверие и узнать, что у него там с Лехой. А как только он узнает – сразу же Саньку превратит в отбивную, но так, чтобы тот на Лехе уже не смог отыграться. Противно будет, конечно, раба изображать, но другого пути нет.
Серега слез со стола и подошел к окну. За окном лил дождь. Мелкая водяная пыль заполняла все пространство, иногда в ней возникали капли покрупнее, короткой дробью лупили по земле – и снова в воздухе одна морось.
По небу ползли тяжелые, стального цвета облака. Мутные, скучные. Даже просветов между ними не было. И всюду царил холод. По коже опять, как и ночью, забегали мурашки.
Ночью, видно, дождь был сильнее, вон справа на полу здоровенная лужа, с крыши натекло, крыша-то дырявая. А он даже и не почувствовал. Видно, очень уж крепко спал. Что же ему такое снилось? Никак не удавалось вспомнить. Единственное, что осталось в голове – лампы какие-то яркие, от них еще глаза слезились.
Но хватит размышлять. Пора возвращаться в лагерь, и по-быстрому…
Лес, наверное, насквозь вымок. Значит, лучше босиком. Серега бросил оба кеда с носками в пакет, сунул туда же огарок свечи и выскользнул за дверь.
Ну и холодина! Зато приятно пробежаться босиком по хлюпающей под его пятками траве. Такое удается нечасто.
Запахнув Лехин плащ, Серега быстро, временами переходя на бег, пошел прочь от Ведьминого Дома. Вскоре тот скрылся из виду.
– Ну, Серый, с благополучным возвращеньицем, – произнес Санька, ворочаясь в постели. – А то я уж думал, стряслось с тобой чего-то. Рассвет уже давным-давно начался, а тебя все нет. Ну, как успехи? Принес книгу-то? Детей капитанских?
…Серега сидел на своей койке, завернувшись в одеяло, и отогревался после холодного утреннего леса. До подъема оставалось всего полчаса, в холле уже начала стучать шваброй бабка Райка.
В лагерь Серега вернулся незамеченным, тихо влез в окно. А провозись он еще минут пятнадцать – обязательно бы его кто-нибудь заловил. Лагерь ведь рано жить начинает. Продукты в столовую уже в полшестого завозят.
Однако нужно отвечать Саньке. Что ж, пусть все будет как задумано.
– Книга? Хватит с тебя и свечки. Вон, видишь, почти до конца обгорела.
– Это чудесно, что обгорела, – нетерпеливо перебил Санька. – Можешь засунуть ее в одно место. Ты про главное говори! Книга-то где?
Серега выпрямился.
– Это тебе, Санек, лучше знать. Ты же сам вчера ее из дому спер. Нарочно шухер для этого устроил!
– Я? Спер? Из Ведьминого Дома? Да ты что? Головка не бо-бо? – Санька даже на койке подскочил. – Да мне в этот Дом и днем-то войти страшно. Да, пацаны, честно говорю – боюсь. Я из себя героев не корчу, не то что некоторые… Так что не надо ля-ля… Значит, книжечки у тебя нет? – спросил он, помолчав.
– Нет книжки, – хмуро подтвердил Серега.
– И ты, значит, говоришь – всю ночь в Ведьмином Доме просидел?
– Да, всю ночь. И не было там никакой книжки, и нечистой силы тоже не было. Вот так.
– А ты не забыл, какое условие? – пытаясь скрыть тревогу в голосе, спросил Санька. – В доказательство ты приносишь свечку и книжку. Только тогда считается, что ты победил. Свечка есть, книжки нет. Согласен?
– Ну, допустим, согласен.
– Я, Серый, правильно условия изложил?
– Правильно. Только все равно я там был.
– А раз правильно, – будто не замечая его слов, продолжал Санька, – значит, ты проиграл. Так ведь?
– Ну, положим, так.
– Ну и что, не думаешь договор нарушать?
– Я свое слово держу. Не то что некоторые.
– Значит, с этой минуты ты мой раб! – радостно вскричал Санька. – Понял?
– Понять-то я понял. Только все равно ты, Санька, гад и дерьмо.
– Это что же? – подозрительно осведомился Санька, – отказываешься подчиняться?
– Подчиняться я буду, слово же давал, – утешил его Серега. – А только я все равно тебе буду говорить, что ты сволочь и дерьмо.
– Ну, тогда лады, – сразу повеселел Санька. – Тогда за слова особо получать будешь. Но сейчас я тебя прощаю. Только ты присягу должен дать.
– Это еще с какой радости?
– Так надо. В таких делах должен порядок быть. Вылезай из постели, становись передо мной на колени и говори: «Я, Серега Полосухин, даю слово, что до конца смены буду тебе, Саня, подчиняться и все делать, что ты скажешь. А если я свое слово нарушу – пусть никто в лагере со мной водиться не будет.» Запомнил? А то могу повторить.
– А рожа у тебя не треснет?
– Не треснет. Так что давай исполняй.
…Ну что ж, можно и поиграть. Все равно ведь он сейчас притворяется. Словно наш разведчик в немецком тылу.
Выбравшись из-под уютного одеяла, он встал коленками на холодный пол и пробормотал глупые слова присяги.
– Ну вот и отлично, – одобрил Санька. – Можешь пока ложиться. Я разрешаю. Мы с тобой еще после кое-о-чем поговорим.
Но только он закутался в натянул одеяло – раздался горн. Пришлось снова вылезать и бежать на холод. А что тут такого? Физрук Жора не признавал плохой погоды. Зарядка – дело святое.
Вот и сейчас он стоял на трибуне футбольного поля с желтым рупором-матюгальником в рыжей волосатой руке. Стоял и ждал, когда стекутся отряды на зарядку, то и дело поглядывая на секундомер. Пять минут пройдет – и все. Зарядка начинается. Кто не успел, тот опоздал. Того уже к своему отряду не пускают, те в специальном месте занимаются, как говорит Жора, на «штрафной площадке». Потом, когда зарядка кончится, он будет их гонять.
…Жора стоял, сжимая матюгальник в мокрой волосатой руке. Огромный, толстый, с мохнатым животом, голый по пояс. Очень уж он смахивал на медведя. Казалось, стоит ему кого-нибудь слегка задеть – и у того череп сплющится. Да что там казалось – так оно и было. В прошлом году заявились на территорию деревенские парни, взрослые уже, поддатые. Начали борзеть, вырубаться на вожатых. Начальница к ним вышла, Валентина Николаевна, так они ее матом обложили и спасибо что не врезали. Вот тогда-то и послали за Жорой. Тот спал в своей крохотной комнатушке за эстрадой. Спросонья он лишь ругнулся, но потом все же до него дошло, что пора вставать. Сбросив одеяло, встрепанный и злой, он вышел навстречу парням.
И весь лагерь глядел на то, как летели через забор здоровенные, накачанные мужики. Жора ими как апельсинами жонглировал. После, говорят, эти деревенские на него в суд подавали. Кому-то он руку сломал, кому-то ногу… А может, и череп сплющил. Все может быть. Но Валентина Николаевна запросто доказала суду, что это была всего лишь необходимая самооборона, а также спасение детских жизней от разъяренных бандитов. И выписала Жоре премию, одиннадцать рублей. «За особые заслуги в деле спортивного воспитания подрастающего поколения.» Во всяком случае, Миша именно так рассказывал Свете. (А Серега все слышал.)
…Жора уставился на секундомер, словно обнаружил в столь знакомом ему приборе нечто таинственное. И вот, лишь стрелка коснулась последней отметки, Жора щелкнул пальцами.
– Все, голуби, начали. Основная стойка – ноги на ширине плеч, руки на поясе…
И пошло, и поехало! Серега понимал, что Жора дает хорошую нагрузку. Осенью в городе Дмитрий Иванович, тренер, пощупает Серегины мускулы. Усмехнется в густые усы и скажет: «Я вижу, ты времени даром не терял. Опять в лагере?» Серега кивнет. «Ну что ж, передай мое почтение этому вашему Жоре…» Серега давно уже Дмитрию Ивановичу про Жору рассказал. И вообще про лагерь.
…Наконец, процедура кончилась. Ребята прокричали традиционное: «Здоровье в порядке – спасибо зарядке!» и помчались по корпусам. А Жора остался с опоздавшими.
…В корпусе народ толпился в туалете. По двое, по трое лезли с зубными щетками на один умывальник, отпихивали друг друга, плескали водой, брызгались. Бабка Райка орала из коридора:
– А ну, прекратили фулюганство! Опять весь пол залили, паршивцы! А кому подтирать, спрашивается? Бабе Рае! Ну, дождетесь вы у меня… Запру туалет – забегаете тогда! Я вон вас сейчас тряпкой!
В палате были уже почти все. Санька, который на зарядку не ходил, успел одеться и сидел теперь на тумбочке, уплетая печенье «Юбилейное». Кровать его оставалась незастеленной, из-за чего бабка Райка, время от времени просовывая в дверь голову, грозно вопила.
– А вот и Серый, – сказал Санька. – Ну что, раб мой, застели-ка мне кровать. И получше, чтоб на пятерку. Кстати, сегодня за чистоту в палате отвечаешь ты. И завтра тоже. И вообще. А то я смотрю, что-то устали пацаны шваброй махать. Ладно, стели. А потом выйдешь на крыльцо, поговорим.
Едва Санька вышел из палаты, Леха тронул его за плечо.
– Не переживай, Серый, – шепнул он. – Как-нибудь выкрутимся. Не может быть, чтобы выхода не нашлось. И вообще, я всегда с тобой дружить буду, что бы этот Санька с тобой не сделал. Ты мне веришь?
Серега взглянул ему в глаза. Странные были у него глаза – огромные, серые, и глядя в них, почему-то становилось хорошо, и даже хмурое небо после его глаз уже не казалось таким мрачным.
– Конечно, верю, – ответил он. – Мы теперь всегда дружить будем. И в лагере, и в городе. А Санька… Ты мне поверь – скоро он у нас соплями умоется.
– Ладно, – ответил Леха. Давай-ка, пока ты постели стелишь, я пол подмету. – И выскользнув за дверь, он тут же вернулся с веником.
Некоторое время он молчал. Потом вдруг осторожно спросил:
– А там, в Доме, и вправду ничего такого не было?
– Нет, – усмехнулся Серега, – не было. Мусор там на полу, гнилушки… Бревна… И никакой нечистой силы. Только вот снилась какая-то дрянь.
– А ты не вспоминай, – посоветовал Леха. – Забудь об этом. Главное – ты целый вернулся, а все остальное ерунда.
Застелив постели, свою и Санькину, Серега вышел на крыльцо. Дождик все еще моросил, в тучах не было и просвета. Наверное, после завтрака стоит вытащить из чемодана джинсы и свитер. А впрочем, и так ладно. Дмитрий Иванович говорил, что закаляться нужно всегда. И летом, и зимой, в любую погоду. Нечего себя баловать.
Санька уже ждал его, сидя на ступеньках. Вертел в пальцах длинный стебелек, перекидывая его то так, то этак.
– Ну что, застелил? – хмуро спросил он. – Впрочем, верю. Ты же у нас честный. Ну как, Серый, приятно тебе? А это ж еще цветочки. И ты сам виноват. Я же тебе говорил – не борзей, а ты борзел. Я тебе предлагал назад все переиграть – а ты не хотел. Вот и попался.
– Мне с тобой говорить не о чем, – бросил Серега. – Жулье ты. Стырил ведь книжку из Дома.
– А ты видел, как я тырил? – завелся Санька. – Доказательства у тебя есть? Вот так-то. Молчал бы уж. Кстати, еще хоть раз про книгу пикнешь – накажу. Но между прочим, – проговорил Санька чуть тише, – между прочим, у тебя есть еще выход. Ты ведь давал мне присягу?
– Ну, давал. И что дальше?
– Значит, должен мне во всем подчиняться. Любое приказание выполнять. Так вот. Я тебе приказываю пойти сейчас к Петракову, во второй отряд, и сказать, будто сдрейфил и в Ведьмин Дом не ходил. И все. И я тебя моментально отпускаю из рабства. На глазах у всей палаты. Ну что, годится?
– Как же я к Петракову пойду, если это вранье? Я ведь и вправду всю ночь там отсидел, как и договаривались.
Серега понимал, что соглашаться нельзя. И даже не потому, что врать противно. Все куда проще. Петраков моментально обо всем разболтает, и весь лагерь узнает. И тогда у Саньки будет полное законное право не отпускать его из рабства. Тогда уже бесполезно кричать, что книжки в Доме не было, что Санька ее заныкал. Как же, ответят. Сам же признался, что в Дом не ходил. И получится – Санька всухую выиграет, а у них с Лехой не останется уже никакого шанса.
Правда, он же собирался втереться к Саньке в доверие, чтобы насчет Лехи выяснить. Значит, надо Саньку слушаться. Но лучше уж послушаться его в чем-нибудь еще. А врать про свою трусость слишком противно. Ничего, перетопчется Санька. И вообще, интересно посмотреть, как он Петракову индейцев отдавать будет.
– Отсидел, не отсидел – меня не колышет, – нетерпеливо ответил Санька, не замечая Серегиных мыслей. – Пойдем к Петракову и скажем. Прямо сейчас.
…Но идти им не пришлось. Петраков явился сам, с двумя друзьями. Высокий, плечистый, с длинными засаленными волосами. Он их не мыл принципиально… Вся троица подошла к крыльцу, на котором сидели Серега с Санькой.
– Ну, Санек, – привет, – процедил Петраков ломающимся баском и протянул ладонь. – Чуешь, за чем пришли?
Голос у него был хриплый и назойливо-веселый. Курит, наверное, подумал Серега. И как это Дуска его не засекла еще?
– Чую, – малость побледнев, отозвался Санька. Он встал и осторожно пожал широченную Петраковскую лапу.
– Этот, что ли, Полосухин? – осведомился Петраков, указывая на Серегу. Санька кивнул.
– Ну и как? – поинтересовался Петраков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13