Как только появилась кровь, да еще королевская…
— Эй, а что это вы говорили, что вам тут, в лесу, все равно? То есть вы оба подходите, да? В смысле — быть принесенными в жертву? Бац, и я такая же! А как я узнаю, что это сработает?
— Как дойдет до дела, я думаю. Едва ли отец стал бы выдумывать обстоятельства, при которых мы можем пролить кровь, — сказал Ким. — Я, знаешь ли, привык верить ему на слово.
И все опять перестало быть разоблаченной шуткой.
— Вы хотите сказать — за вас заплачено? — тихо спросила она. — За обоих?
Ким кивнул.
— И это ведь не кровь из пальца, да? Такие вещи… дешево не стоят.
— Отец отдал свою, — неохотно, как ей показалось, произнес рыжий близнец. — Он чуть не умер тогда. Это единственный раз, когда клиент может умереть в лесу, потому что вроде когда он за кого-то платит, лес жрет от души! Отец считает, мы должны это знать на случай, когда придет черед проделывать то же самое.
— А… чем заплачено за него?
— Не знаю! — отозвался Ким с ноткой раздражения. — Может, кровью его отца. Он сказал, что хотел, не больше.
— Мы давно были бы на месте, кабы вы работали ногами хоть вполовину так хорошо, как языком! — сердито окликнул их Олойхор. — Можно подумать, нам сегодня кровь проливать!
— Далеко еще? — спросила измученная Имоджин.
— Нет! Чертов лес стоит до подножия горы Кнааль. Мы уже, считай, пришли.
И верно, Имоджин прежде не заметила, что трава здесь была слегка примята, как будто уже распрямлялась изпод конских копыт. Отчетливо прослеживались колеи, оставленные телегой, на которой вывозили раненых и трупы. Несколько раз на глаза попались подсохшие конские шарики. Мальчишки, которые, помимо прочего, проходили еще и следопытскую науку, выцепили взглядом и отметины, оставленные стрелами на коре, и ветви, сломанные так, как их никогда не сломает зверь или ветер.
Выходит, они вели ее правильно. Ржавые пятна на высокой, почти белой колосящейся траве не могли быть ничем иным, кроме как кровью. Позавчерашняя битва происходила здесь. Если верить тому, что пересказал им Ойхо, разбойники предпочли, чтобы их перебили или взяли в плен, чем быть загнанными под сень Чертова леса.
Да и просека тут кончалась. Стены леса стягивались меж собой перевязкой низкого кустарника, перед которым Имоджин слегка уперлась — слишком не хотелось оставлять за спиной солнечную просеку и погружаться в пугающий молчаливый полумрак. Однако, как оказалось, зря. Здесь, в одном шаге, в одном повороте от Чертова леса, косые лучи послеполуденного солнца проникали под ажурные кроны, сумрак казался позолоченным и влажным, в нем легко дышалось, а широкие листья ландышей под ногами выглядели до удивления живыми в сравнении с ковром мертвого, переплетенного черничника, памятного Имоджин по ее недавнему испугу. Этот лес был прозрачным, березовым, видимым далеко во все стороны. Опершись на ствол, девочка долго, со вкусом откашливалась от набившейся в горло пропыленной усталости и цементирующего страха, пока лицо не покраснело и пока она не смогла наконец вдохнуть полной грудью божественно сырой воздух. А после ее неодолимо потянуло к маслянистым шляпкам валуев, целыми гнездами глядящим из травы и редкостно хорошим в засолке, пока они еще достаточно малы и шляпки их изнутри не тронуты плесенью. Их золотистая цепочка, возникая в траве то там, то здесь, заманивала, убегая в сторону.
Имоджин еще долго оглядывалась на них. И хотя шагать теперь пришлось в гору, на душе стало много легче. Хотя обуться все-таки стоило.
Даже слабый шорох ветра в длинных висячих ветвях берез напоминал о том, что кругом продолжается жизнь, и некоторое время Имоджин просто наслаждалась дорогой. Примерно до тех пор, пока не стало ясно, что гора Кнааль — вещь большая, а пещера — сравнительно маленькая. К тому же растительность здесь была хоть и ниже, чем в Чертовом лесу, и ажурнее, и пропускала сквозь себя свет целыми потоками и водопадами, но все вместе это многоцветное переплетение цветов, трав и трепещущих бликов представляло собой бесконечную, накинутую на склон тканую маскировочную сеть.
Ребята разошлись, прочесывая склон снизу вверх. Чем ближе к вершине, тем ниже и гуще становился желтый, выгоревший от жара кустарник, и скоро все три их головы оказались выше самых высоких ветвей. Ким методично шарил в кустах длинной палкой, Ойхо, оказавшийся так близко в пределах своей мечты, самолично нырял под каждый, достаточно густой, чтобы спрятать собою зев разбойничьей пещеры. Имоджин просто брела бесцельно, описывая широкие круги, обходя стороной непролазные колючки, взбираясь на груды рыжих от замшелости камней, с которых лучше видно окрест, и стараясь по мере сил не потерять братьев. Временами все трое для порядка перекликались кукушкой. У Имоджин кукушка была старательная, у Ойхо — дурашливая, у Кима — обленившаяся вконец.
6. Девчонки всегда подводят
Еще неоднократно в дальнейшей жизни внешне бесцельное блуждание приводило ее к цели, желанной для других. Закусив губу и задумчиво переплетая косу, Имоджин брела вкруг хаотически набросанных на склоне больших камней, стараясь подняться по возможности ближе к лысой вершине горы Кнааль. Растительность здесь, невзирая на цветущую середину лета, была серо-желтая, выгоревшая, или даже отмершая с прошлого сезона. Белая колосящаяся трава. Однако тут и там шныряли птицы, травинки сгибались и выпрямлялись, подчиняясь невидимым глазу закономерностям, по ним ползали мураши и жуки, похожие на яркие бусины, и наконец неумолчный грохот хора кузнечиков накрывал гору сплошным куполом лета.
Имоджин даже не сразу сообразила, что черная нора в земле, откуда тянуло холодной сыростью, и есть та самая вожделенная пещера сокровищ. Скорее она походила на берлогу дикого зверя. Тяжелое взлобье защищало вход от взгляда сверху, валуны, в беспорядке разбросанные по склону, позволяли прятаться стражам «гнезда», прикрывая собой рассредоточенных стрелков. Так сказали бы ей ребята, все еще рыскавшие по кустам внизу, на расстоянии окрика. Впрочем, при ее-то опыте общения с мальчишками, заметила и сама.
Место выглядело абсолютно нежилым. Ее мечты о длинных сундуках, накрытых парчой, с горками сверкающих камешков, просыпавшихся из-под крышек, закрытых неплотно — из-за переполнения и по небрежности! — померкли разом. А вместе с ними померк и романтически-зловещий образ разбойников как храбрецов, почти гигантов, осмелившихся противостоять самому Клаусу в лице махины Уложений, которую именно король своим словом приводил в движение и заставлял катиться в нужном ему направлении.
Пробормотав про себя волшебное: «Мне страшно!», Имоджин сделала опасливый шаг вперед и вниз. Потом еще.
Золотой полуденный свет, проникая в дыру, становился неожиданно призрачным, едва ли даже не голубым. Ногой Имоджин угодила в золу — очаг те, кто тут жил, устроили прямо у входа. Чтобы не задохнуться собственным дымом, брезгливо сообразила она. Смрадный запах подсказал, куда они бросали обглоданные кости.
Обострившееся в полумраке зрение обнаружило битые черепки с остатками варева, скрытыми мохнатой плесенью. Ручей, через который они перебрались на пути сюда, протекал далеко внизу, и похоже, мытьем посуды здесь себя утруждали редко.
Прокисшие груды тряпок поверх упругих можжевеловых веток служили, вероятнее всего, постелями. Брови Имоджин сдвинулись, а носик сморщился буквально безо всякой ее на то воли. Выросшая в высоком тереме, под присмотром бдительной Агари, девочка, которую готовили в королевы, твердо знала, что постели следует менять в две недели раз, причем летом — жарким и пыльным — чаще, а также к каждому празднику. Стираное же белье сушить на улице, на солнце или морозе, до белизны и хрусткости. Именно отношение хозяйки к спальному белью, усвоила она, определяет ее отношение к семье и налагаемым обязанностям.
Нет. Здесь не растили детей в гордости и непокорстве. Здесь выживали и, если повезет, удовлетворяли низменные потребности. Таков голод. Имоджин почувствовала облегчение, повернувшись к нему спиной.
Теперь ей предстояло разочаровать своих спутников.
Страшно ей уже не было. Осталось обессиливающее ощущение полного пшика, а о дороге домой и вовсе думать не хотелось. Ноги уже налились свинцом, и приходилось признать, что в дальних пеших пробежках принцам она не товарищ.
Пришлось нагнуться, чтобы выбраться из норы. Это даже с ее-то ростом! Нешто на четвереньках они выползали отсюда? Поза, при которой руки касаются земли, в ее понимании не вязалась ни с каким достоинством. Хотя опять же обстоятельства в жизни случаются разные. Просто от некоторых — храни господь!
На этой философской ноте у нее мигом выдуло из головы все и всяческие мысли. В чахлой белесой траве на выходе, истоптанной почти в пыль, блеснула, словно цепочка росинок на солнце, ниточка-змейка. Имоджин наклонилась, опасаясь, правда, протянуть руку. На солнце набежала тучка, блеск померк, сделав оброненное ожерелье практически невидимым. Имоджин поискала глазами палку или щепку, словно опасаясь дотронуться руками до мечты, которая могла от этого погаснуть. Все равно что умереть.
Не нашла. И какую-то долю секунды всерьез собиралась крикнуть мальчишек. Олойхора! Чтобы увидеть его глаза, блестящие от счастья, от удовлетворения, от того, что все на самом деле — не зря, что сокровища были взаправду — вот же оно, доказательство! Чтобы он сам поднял это с земли и посмотрел на хрусталинки против солнца.
Потом сообразила: ведь ничто не мешает ей самой, своими руками перебрать каждую бусинку в низке, самой насладиться их игрой на свету. Потому что на самом деле, если ей не хватит смелости протянуть руку и поднять игрушку с земли, то она и подавно не пикнет, когда Олойхор «в растерянности» опустит блестящую игрушку в свой карман. Как общую добычу.
Пусть смотрит. Но из ее рук!
К слову, если бы Ойхо вздумалось присвоить находку Кима, Имоджин скорее всего слова бы не сказала, да и сам рыжий бровью бы не повел.
Пальцы Имоджин сомкнулись на добыче, вполне удовлетворив ее чувство собственности. Но не жажду торжества. И вообще, она придумала кое-что получше, чем отыскивать мальчишек по кустам или тщетно кликать, умоляя подойти поскорее. Стиснув зубы и отбросив косы за спину, Имоджин полезла наверх по каменистой груде, в тени которой притаилась нора.
Будь на ней штаны, вероятно, ей было бы проще. К тому же она не догадалась застегнуть колье у себя на шее — ей просто не пришло в голову, что безделку можно нацепить на себя, ведь она была еще недостаточно взрослой, и ей не хватало ни практичности, ни кокетства. Имоджин просто зажала ее в кулаке. Карманов у нее не было. И уже через минуту пути наверх она ободрала костяшки пальцев, рассадила коленку, а в кончиках пальцев под ногтями, которыми она цеплялась за почти незаметные трещины, поселилась пронзительная боль. И то ухватиться можно было только за стыки камней, затянутые желто-бурым лишайником возрастом в несколько сотен лет.
Но оно того стоило! Когда Имоджин выпрямилась на верхушке каменной пирамиды, подсвеченная солнцем со спины, и взмахнула над головой зажатым в замурзанном кулачке трофеем…
Вот именно тогда то ли нога ее угодила в незамеченную щель, то ли пополз под нею неустойчивый булыжник, сам по себе небольшой — но ее торжествующий возглас оборвался, сменившись писком испуга и боли. Потеряв равновесие, но все еще пытаясь его вернуть, Имоджин брякнулась сверху на подвернутую под себя лодыжку и явственно услышала сухой щелчок. Будто ветка треснула, не громче. Нитка переливчатых стекляшек выскользнула из пальцев, протекла по боку каменной пирамиды и канула в траву. Теперь уже, видимо, навечно.
Зато ее вскрик оказал немедленное действие. Едва ли братья оказались бы подле нее настолько быстро, если бы она всего лишь призывала их «посмотреть, что она нашла». Затравленными глазами Имоджин смотрела на мальчишек снизу вверх. Выражение на их похожих лицах никто не назвал бы восторженным. Мысль о том, что этой весной оба стремительно махнули вверх, проскочила, почувствовав себя неуместной. Ступня, с предосторожностями извлеченная из чуни, мелко, неостановимо тряслась и на ощупь казалась горячей.
— Ну и что теперь делать?
Кажется, это Ким спросил, потому что на Ойхо Имоджин огрызнуться бы не осмелилась.
— Ты у меня спрашиваешь?
Она как раз на Ойхо смотрела. Судя по сумрачному лицу, спина у него зачесалась заранее. Совершенно очевидно, что при раскрытии секрета финал у их приключения был один — порка на конюшне. Чувствуя себя единственной тому причиной, Имоджин сквозь землю готова была провалиться.
— Подняться можешь?
Опираясь на протянутые с двух сторон руки, Имоджин кое-как встала. Наступила на ногу, ойкнула и переносить на нее вес отказалась.
— Может, — неуверенно предположила она, — это только вывих? Или растяжение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— Эй, а что это вы говорили, что вам тут, в лесу, все равно? То есть вы оба подходите, да? В смысле — быть принесенными в жертву? Бац, и я такая же! А как я узнаю, что это сработает?
— Как дойдет до дела, я думаю. Едва ли отец стал бы выдумывать обстоятельства, при которых мы можем пролить кровь, — сказал Ким. — Я, знаешь ли, привык верить ему на слово.
И все опять перестало быть разоблаченной шуткой.
— Вы хотите сказать — за вас заплачено? — тихо спросила она. — За обоих?
Ким кивнул.
— И это ведь не кровь из пальца, да? Такие вещи… дешево не стоят.
— Отец отдал свою, — неохотно, как ей показалось, произнес рыжий близнец. — Он чуть не умер тогда. Это единственный раз, когда клиент может умереть в лесу, потому что вроде когда он за кого-то платит, лес жрет от души! Отец считает, мы должны это знать на случай, когда придет черед проделывать то же самое.
— А… чем заплачено за него?
— Не знаю! — отозвался Ким с ноткой раздражения. — Может, кровью его отца. Он сказал, что хотел, не больше.
— Мы давно были бы на месте, кабы вы работали ногами хоть вполовину так хорошо, как языком! — сердито окликнул их Олойхор. — Можно подумать, нам сегодня кровь проливать!
— Далеко еще? — спросила измученная Имоджин.
— Нет! Чертов лес стоит до подножия горы Кнааль. Мы уже, считай, пришли.
И верно, Имоджин прежде не заметила, что трава здесь была слегка примята, как будто уже распрямлялась изпод конских копыт. Отчетливо прослеживались колеи, оставленные телегой, на которой вывозили раненых и трупы. Несколько раз на глаза попались подсохшие конские шарики. Мальчишки, которые, помимо прочего, проходили еще и следопытскую науку, выцепили взглядом и отметины, оставленные стрелами на коре, и ветви, сломанные так, как их никогда не сломает зверь или ветер.
Выходит, они вели ее правильно. Ржавые пятна на высокой, почти белой колосящейся траве не могли быть ничем иным, кроме как кровью. Позавчерашняя битва происходила здесь. Если верить тому, что пересказал им Ойхо, разбойники предпочли, чтобы их перебили или взяли в плен, чем быть загнанными под сень Чертова леса.
Да и просека тут кончалась. Стены леса стягивались меж собой перевязкой низкого кустарника, перед которым Имоджин слегка уперлась — слишком не хотелось оставлять за спиной солнечную просеку и погружаться в пугающий молчаливый полумрак. Однако, как оказалось, зря. Здесь, в одном шаге, в одном повороте от Чертова леса, косые лучи послеполуденного солнца проникали под ажурные кроны, сумрак казался позолоченным и влажным, в нем легко дышалось, а широкие листья ландышей под ногами выглядели до удивления живыми в сравнении с ковром мертвого, переплетенного черничника, памятного Имоджин по ее недавнему испугу. Этот лес был прозрачным, березовым, видимым далеко во все стороны. Опершись на ствол, девочка долго, со вкусом откашливалась от набившейся в горло пропыленной усталости и цементирующего страха, пока лицо не покраснело и пока она не смогла наконец вдохнуть полной грудью божественно сырой воздух. А после ее неодолимо потянуло к маслянистым шляпкам валуев, целыми гнездами глядящим из травы и редкостно хорошим в засолке, пока они еще достаточно малы и шляпки их изнутри не тронуты плесенью. Их золотистая цепочка, возникая в траве то там, то здесь, заманивала, убегая в сторону.
Имоджин еще долго оглядывалась на них. И хотя шагать теперь пришлось в гору, на душе стало много легче. Хотя обуться все-таки стоило.
Даже слабый шорох ветра в длинных висячих ветвях берез напоминал о том, что кругом продолжается жизнь, и некоторое время Имоджин просто наслаждалась дорогой. Примерно до тех пор, пока не стало ясно, что гора Кнааль — вещь большая, а пещера — сравнительно маленькая. К тому же растительность здесь была хоть и ниже, чем в Чертовом лесу, и ажурнее, и пропускала сквозь себя свет целыми потоками и водопадами, но все вместе это многоцветное переплетение цветов, трав и трепещущих бликов представляло собой бесконечную, накинутую на склон тканую маскировочную сеть.
Ребята разошлись, прочесывая склон снизу вверх. Чем ближе к вершине, тем ниже и гуще становился желтый, выгоревший от жара кустарник, и скоро все три их головы оказались выше самых высоких ветвей. Ким методично шарил в кустах длинной палкой, Ойхо, оказавшийся так близко в пределах своей мечты, самолично нырял под каждый, достаточно густой, чтобы спрятать собою зев разбойничьей пещеры. Имоджин просто брела бесцельно, описывая широкие круги, обходя стороной непролазные колючки, взбираясь на груды рыжих от замшелости камней, с которых лучше видно окрест, и стараясь по мере сил не потерять братьев. Временами все трое для порядка перекликались кукушкой. У Имоджин кукушка была старательная, у Ойхо — дурашливая, у Кима — обленившаяся вконец.
6. Девчонки всегда подводят
Еще неоднократно в дальнейшей жизни внешне бесцельное блуждание приводило ее к цели, желанной для других. Закусив губу и задумчиво переплетая косу, Имоджин брела вкруг хаотически набросанных на склоне больших камней, стараясь подняться по возможности ближе к лысой вершине горы Кнааль. Растительность здесь, невзирая на цветущую середину лета, была серо-желтая, выгоревшая, или даже отмершая с прошлого сезона. Белая колосящаяся трава. Однако тут и там шныряли птицы, травинки сгибались и выпрямлялись, подчиняясь невидимым глазу закономерностям, по ним ползали мураши и жуки, похожие на яркие бусины, и наконец неумолчный грохот хора кузнечиков накрывал гору сплошным куполом лета.
Имоджин даже не сразу сообразила, что черная нора в земле, откуда тянуло холодной сыростью, и есть та самая вожделенная пещера сокровищ. Скорее она походила на берлогу дикого зверя. Тяжелое взлобье защищало вход от взгляда сверху, валуны, в беспорядке разбросанные по склону, позволяли прятаться стражам «гнезда», прикрывая собой рассредоточенных стрелков. Так сказали бы ей ребята, все еще рыскавшие по кустам внизу, на расстоянии окрика. Впрочем, при ее-то опыте общения с мальчишками, заметила и сама.
Место выглядело абсолютно нежилым. Ее мечты о длинных сундуках, накрытых парчой, с горками сверкающих камешков, просыпавшихся из-под крышек, закрытых неплотно — из-за переполнения и по небрежности! — померкли разом. А вместе с ними померк и романтически-зловещий образ разбойников как храбрецов, почти гигантов, осмелившихся противостоять самому Клаусу в лице махины Уложений, которую именно король своим словом приводил в движение и заставлял катиться в нужном ему направлении.
Пробормотав про себя волшебное: «Мне страшно!», Имоджин сделала опасливый шаг вперед и вниз. Потом еще.
Золотой полуденный свет, проникая в дыру, становился неожиданно призрачным, едва ли даже не голубым. Ногой Имоджин угодила в золу — очаг те, кто тут жил, устроили прямо у входа. Чтобы не задохнуться собственным дымом, брезгливо сообразила она. Смрадный запах подсказал, куда они бросали обглоданные кости.
Обострившееся в полумраке зрение обнаружило битые черепки с остатками варева, скрытыми мохнатой плесенью. Ручей, через который они перебрались на пути сюда, протекал далеко внизу, и похоже, мытьем посуды здесь себя утруждали редко.
Прокисшие груды тряпок поверх упругих можжевеловых веток служили, вероятнее всего, постелями. Брови Имоджин сдвинулись, а носик сморщился буквально безо всякой ее на то воли. Выросшая в высоком тереме, под присмотром бдительной Агари, девочка, которую готовили в королевы, твердо знала, что постели следует менять в две недели раз, причем летом — жарким и пыльным — чаще, а также к каждому празднику. Стираное же белье сушить на улице, на солнце или морозе, до белизны и хрусткости. Именно отношение хозяйки к спальному белью, усвоила она, определяет ее отношение к семье и налагаемым обязанностям.
Нет. Здесь не растили детей в гордости и непокорстве. Здесь выживали и, если повезет, удовлетворяли низменные потребности. Таков голод. Имоджин почувствовала облегчение, повернувшись к нему спиной.
Теперь ей предстояло разочаровать своих спутников.
Страшно ей уже не было. Осталось обессиливающее ощущение полного пшика, а о дороге домой и вовсе думать не хотелось. Ноги уже налились свинцом, и приходилось признать, что в дальних пеших пробежках принцам она не товарищ.
Пришлось нагнуться, чтобы выбраться из норы. Это даже с ее-то ростом! Нешто на четвереньках они выползали отсюда? Поза, при которой руки касаются земли, в ее понимании не вязалась ни с каким достоинством. Хотя опять же обстоятельства в жизни случаются разные. Просто от некоторых — храни господь!
На этой философской ноте у нее мигом выдуло из головы все и всяческие мысли. В чахлой белесой траве на выходе, истоптанной почти в пыль, блеснула, словно цепочка росинок на солнце, ниточка-змейка. Имоджин наклонилась, опасаясь, правда, протянуть руку. На солнце набежала тучка, блеск померк, сделав оброненное ожерелье практически невидимым. Имоджин поискала глазами палку или щепку, словно опасаясь дотронуться руками до мечты, которая могла от этого погаснуть. Все равно что умереть.
Не нашла. И какую-то долю секунды всерьез собиралась крикнуть мальчишек. Олойхора! Чтобы увидеть его глаза, блестящие от счастья, от удовлетворения, от того, что все на самом деле — не зря, что сокровища были взаправду — вот же оно, доказательство! Чтобы он сам поднял это с земли и посмотрел на хрусталинки против солнца.
Потом сообразила: ведь ничто не мешает ей самой, своими руками перебрать каждую бусинку в низке, самой насладиться их игрой на свету. Потому что на самом деле, если ей не хватит смелости протянуть руку и поднять игрушку с земли, то она и подавно не пикнет, когда Олойхор «в растерянности» опустит блестящую игрушку в свой карман. Как общую добычу.
Пусть смотрит. Но из ее рук!
К слову, если бы Ойхо вздумалось присвоить находку Кима, Имоджин скорее всего слова бы не сказала, да и сам рыжий бровью бы не повел.
Пальцы Имоджин сомкнулись на добыче, вполне удовлетворив ее чувство собственности. Но не жажду торжества. И вообще, она придумала кое-что получше, чем отыскивать мальчишек по кустам или тщетно кликать, умоляя подойти поскорее. Стиснув зубы и отбросив косы за спину, Имоджин полезла наверх по каменистой груде, в тени которой притаилась нора.
Будь на ней штаны, вероятно, ей было бы проще. К тому же она не догадалась застегнуть колье у себя на шее — ей просто не пришло в голову, что безделку можно нацепить на себя, ведь она была еще недостаточно взрослой, и ей не хватало ни практичности, ни кокетства. Имоджин просто зажала ее в кулаке. Карманов у нее не было. И уже через минуту пути наверх она ободрала костяшки пальцев, рассадила коленку, а в кончиках пальцев под ногтями, которыми она цеплялась за почти незаметные трещины, поселилась пронзительная боль. И то ухватиться можно было только за стыки камней, затянутые желто-бурым лишайником возрастом в несколько сотен лет.
Но оно того стоило! Когда Имоджин выпрямилась на верхушке каменной пирамиды, подсвеченная солнцем со спины, и взмахнула над головой зажатым в замурзанном кулачке трофеем…
Вот именно тогда то ли нога ее угодила в незамеченную щель, то ли пополз под нею неустойчивый булыжник, сам по себе небольшой — но ее торжествующий возглас оборвался, сменившись писком испуга и боли. Потеряв равновесие, но все еще пытаясь его вернуть, Имоджин брякнулась сверху на подвернутую под себя лодыжку и явственно услышала сухой щелчок. Будто ветка треснула, не громче. Нитка переливчатых стекляшек выскользнула из пальцев, протекла по боку каменной пирамиды и канула в траву. Теперь уже, видимо, навечно.
Зато ее вскрик оказал немедленное действие. Едва ли братья оказались бы подле нее настолько быстро, если бы она всего лишь призывала их «посмотреть, что она нашла». Затравленными глазами Имоджин смотрела на мальчишек снизу вверх. Выражение на их похожих лицах никто не назвал бы восторженным. Мысль о том, что этой весной оба стремительно махнули вверх, проскочила, почувствовав себя неуместной. Ступня, с предосторожностями извлеченная из чуни, мелко, неостановимо тряслась и на ощупь казалась горячей.
— Ну и что теперь делать?
Кажется, это Ким спросил, потому что на Ойхо Имоджин огрызнуться бы не осмелилась.
— Ты у меня спрашиваешь?
Она как раз на Ойхо смотрела. Судя по сумрачному лицу, спина у него зачесалась заранее. Совершенно очевидно, что при раскрытии секрета финал у их приключения был один — порка на конюшне. Чувствуя себя единственной тому причиной, Имоджин сквозь землю готова была провалиться.
— Подняться можешь?
Опираясь на протянутые с двух сторон руки, Имоджин кое-как встала. Наступила на ногу, ойкнула и переносить на нее вес отказалась.
— Может, — неуверенно предположила она, — это только вывих? Или растяжение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26