Внезапным брезгливым движением Олойхор отбросил с ладони смоляную прядь. Имоджин никогда не позволила бы ему касаться своих волос так… по-хозяйски.
— На что сдалась вам эта племенная телка, господин? — понизив голос, спросила Дайана. — Женщины, предназначенные вести хозяйство и рожать детей, интересны только пока ломаешь их сопротивление. Но всегда — недолго.
Олойхор в упор смотрел на нее. Ему всегда казалось, что Дайана издевается над ним, когда утверждает, будто бы ей для общения с ним нужны слова.
— При ком, — наконец спросил он, — ты была до меня? Мне давно хотелось узнать.
— Когда-нибудь, под настроение, спросите меня об этом снова. — Дайана долго посмотрела на него, сверкнула зубами и ловко отодвинулась, так что он не успел ухватить ее даже за подол. Был для этого слишком пьян, наверное. — Перекупить меня оказалось дорого.
— Ким ее даже не хотел, — глубокомысленно заявил он. — Ну, не так, чтобы явно.
— Значит, оба получили, что заслужили, — из безопасного отдаления откликнулась Дайана. — Можно найти и красивее, и родовитее.
И за другую не придется соперничать с братом. Это повисло в воздухе, даже не будучи произнесено вслух.
— Может, и нашел бы, — сказал Олойхор упрямо, споря с духами. — А только к ее подолу отец с матерью пришили королевство. Этот кусок не только сладкий, но и… большой! Самый стоящий приз из всех, за какие может сражаться мужчина. И я ухитрился это продуть!
Карна, поведя вокруг мутным взором, сделала губами «пофф!», словно выражая свое презрение к королевству размером с поросячий пятачок вместе со всеми его мрачными тайнами, проблемами престолонаследия и дворцовыми интригами. На свете много мест, где требуется острый меч и голова на плечах. Найдутся и папины дочки, и свободные троны. Но…
— Это меняет дело, — согласилась Дайана своим тягучим медленным голосом, звучащим, кажется, под самой крышкой черепа принца, как его собственные мысли. Она не стесняясь пользовалась им, когда была нужда заставить мужчину поступить по ее разумению. Насколько подсказывал ей опыт, здесь Олойхор ничем против других не отличался. — Это уже причина для огорчения. Я бы даже сказала — для гнева. Такие вещи мужчина не должен уступать добровольно. Разве что бросить, когда опостылеют.
На ее глазах Олойхор явно погружался в эту мысль.
Дайана только дернулась, когда Молль этаким нетопырем метнулась мимо. На щеках блондинки горели пятна, как от пощечин, пряди волос, свисая вниз, загибались вокруг лица под подбородком, и из кубка, который она держала в руках, девушка прихлебывала не глядя.
— Что мне стоило залететь от рыжего?! — воскликнула она, ломая руки и проливая при этом вино. — Была б мать королевского бастарда! Нет, я вечно ставлю не на того…
Она осеклась. Видимо, была хоть и пьяна, но не настолько.
— …не на того петуха? — ласково дополнил ее Олойхор. — Ну что ж, я и сам на себя ставил. Так что твой досадный проигрыш в моих глазах — достойное проявление верноподданнических чувств. Иди сюда, малышка. Будем плакаться вместе.
Молль со вздохом опустилась на пол подле кресла Олойхора, с другой стороны от Карны, и подставила голову под его руку. Когда раздался стук в дверь, все вздрогнули, словно ожидали штурма. Повинуясь знаку господина, Циклоп поднялся и отворил дверь.
На пороге стояла горничная, девка из челяди, с лентой в косе и перепуганными круглыми глазами. Должно быть, не каждый день приходилось ей бегать с поручениями в обитель греха. Выросшая в дверном проеме фигура Циклопа ничуть ее не успокоила, и девка заслонилась от него подносом с чеканным кубком, украшенным по ободу зелеными хризолитами.
— Его величество, — пискнула она, — посылает принцу Олойхору утешительную чару.
Каждый, кто сталкивался с Циклопом Бийиком лицом к лицу даже по самому невинному делу, мечтал уйти невредимым. Девке это позволили, хоть и не без внутренней борьбы: Циклоп решал, не стоит ли запустить королевским утешением в лицо посланнице и будет ли Олойхор этим доволен. И не полетит ли эта увесистая, по виду серебряная посуда в его собственную физиономию, если он осмелится передать ее по назначению. В конце концов он решил, что не его дело — вставать меж королями и принцами. А от летящего предмета можно и увернуться. Не беда. Едва ли мертвецки пьяный Олойхор способен прицелиться.
— Вот, — сказал он, водружая кубок на стол. — Из королевских рук. Утешительная чара. Может, значит чего? Не силен я в придворных ритуалах.
Олойхор недоуменно переморгнул.
— Он полагает, я нуждаюсь в утешениях? Или, может, у нас не хватает выпивки? Мне, скорее, нужна компания, в которой я могу выматериться от души. Есть те, кто нуждается в утешении побольше моего!
Он посмотрел вниз, где сидела как в воду опущенная Молль.
— На! — сунул он ей королевский кубок. — Утешься, милая. Выпей, наплюй и забудь. Какие твои годы. Я тебя еще замуж выдам.
Молль поднесла вино к губам и осушила кубок с безразличным остановившимся взором. Точнее будет сказать, она его не допила, повалившись на пол боком, и серебряный кубок, повторив ее движение, опрокинулся тоже, разлив свое содержимое на половики и половицы.
Только он в отличие от девушки покатился, перевернувшись несколько раз.
— Все! — разочарованно произнес Олойхор. — Первая жертва вечеринки. Она всегда была слабее прочих. Циклоп, будь другом, отнеси ее в спальню. Не ровен час, блевать начнет.
Циклоп нагнулся над телом, Дайана, предупредительно поднявшись, придержала перед ним занавеску.
— Она мертва.
— Ч…то? — именно так оно и прозвучало в устах Олойхора.
— Мертва, как полено! — повысил голос Циклоп Бийик. — Не пьяна в стельку, в доску, в хлам… Она не дышит. И жила не бьется.
Дайана, широко шагая, запалила свечи.
— Клади ее сюда, — ткнула она пальцем в лавку. Откуда ни возьмись, в ее пальцах появилось перо. Положенное на голубоватые губы Молль, оно не трепыхнулось.
Олойхор протрезвел в один момент, словно его водой окатили.
— Утешительная чара! — пробормотал он. — Хорошенькое утешение, а? Они прислали это — мне!
— Они? — переспросила Дайана.
— Кто может безнаказанно прикрыться именем моего отца? Да еще в таком деле?
— Что-то мне с трудом видится Ким, берущийся себя обезопасить.
— На него непохоже, — согласился Олойхор. — Хотя едва ли мы знаем, какие черти гнездятся в тихом омуте у моего вечно второго братца. Шнырь, поди сюда!
Уродец поспешил предстать пред мутны очи господина.
— Ты узнаешь, чья рука наполнила этот кубок. Только тихо. Циклоп! Пойдешь следом. Прежде чем вытрясти душу из исполнителя, ты узнаешь, кто отдал приказ. С ним ты ничего делать не станешь. Придешь и скажешь мне. Девка эта… что кубок принесла…
— Ланка вроде ее имя, — проскрежетал Циклоп.
— Она наш след. Ну а после… проследить, чтоб не болтала.
Циклоп коротко кивнул и вместе со Шнырем покинул дом девиц. Фитили потрескивали над телом мертвой Молль. Карна как будто вовсе ничего не заметила.
— Кто бы это ни был, — сказала Дайана, — яд мгновенный, не причиняющий мучений достать трудно, и стоит он дорого. Думай, твое высочество. Кто тебя не любит?
Олойхор застыл едва ли не с открытым ртом.
— Дальше Кима мысли не идут, — признался он. — Но Ким… занят сейчас, да и ни к чему ему. Он сейчас… гм… на коне.
— Чем быстрее ты станешь думать, тем в большей безопасности окажешься.
Условный стук прервал этот короткий напряженный разговор. В приоткрытые двери быстро прошли бледный трясущийся Шнырь и совершенно невозмутимый Циклоп Бийик.
— Цепочка вышла коротка, — молвил последний, толчком отправляя Шныря через порог и заботливо притворяя двери. — Кубок Ланке в руки дала Агарь. Нянька получила позволение короля, но исполнила бы его и по собственному почину, ответив перед законом, когда бы власть потребовала того. Мне все это… непонятно, но вы можете располагать мною… ваше высочество.
По недоуменному выражению лица Олойхора ясно было, что он тщится сообразить, каким образом ему удалось вызвать у Агари столь исступленную ненависть. Ну, косу ей поджег один раз да напугал ночью на лестнице… так ведь там он не один был… Еще одна… бесчестная… несправедливость!
— Ланка? — спросил он.
— Будет молчать.
— Агарь?
— Вреда уже не причинит.
— Ясно, — сказал Олойхор. — Похоже, по счастливой случайности мы разоблачили заговор. Я не могу, разумеется, встать и прямо вот так заявиться к королю за объяснениями. Раз предполагается, что я — труп. На пороге его спальни стража может предпринять еще попытку.
— У тебя еще есть обязательства? — спросила Дайана из темноты.
— Только перед вами, — ухмыльнулся Олойхор. — За верность платят.
— Тогда ты можешь пойти и взять себе и королевство, и бабу для полноты удовольствия. С Циклопом, — Дайана повернулась и заглянула в глаза их карманному чудовищу, — это будет нетрудно.
4. Гнездо…
Никогда не доверяй тому, кто целуясь не закрывает глаз.
Народная женская мудрость
Переночевали на постоялом дворе. И хотя все формальные ритуалы были соблюдены, и к Киму ее определенным образом тянуло, все же после всех дневных перипетий, истерик, а потом — долгой дороги в седле Имоджин была рада двум отдельным комнатам. Постоялый двор — не место для уединения королевской четы. К тому же, очевидно, Ким вез ее в какое-то вполне определенное место. Так что когда она, поблагодарив, отправлялась к себе, Ким как-то не очень решительно тронул ее за рукав.
— Все будет, — сказал он тихонько, — когда ты скажешь. Я тебя торопить не стану.
На том и покончили на сегодня. Сказать по правде, Имоджин безмерно счастлива была уже от одного того, что ей второй день не придется как угорелой носиться по хозяйству, распоряжаясь, подсчитывая и делая пометки на кусках бересты, пришпиленных к косякам в амбарах и чуланах, где хранилось разнообразное имущество. В общем, она вполне представляла себе, что это значит — быть здесь женой.
Эти бересты и пометки на них снились ей всю ночь, пока она не проснулась, обнаружив, что солнце уже вовсю сквозит через щели мансарды, где ей отвели комнатку. Разоспалась! Еще несколько минут Имоджин полежала, закрыв глаза и пытаясь восстановить смысл всех этих локтей и фунтов и почему ей непременно надо сложить их друг с другом. Потом обнаружилось, что в комнате она не одна.
— Ты знаешь, что складываешь ладошки под щекой?
Ким, исполняя обещание, дальше порога не шел. И вообще он заглянул только сказать, что завтрак ждет и пора бы отправляться. Имоджин даже была разочарована, когда, выпалив все это, он поспешил исчезнуть. Вероятно, для него тоже было той еще неожиданностью в одночасье оказаться женатым.
В качестве маленькой мести она заставила его подождать, пока умывалась, причесывалась, одевалась к выходу. Оказалось, что дальше они пойдут пешком. Лошадей Киммель уговорился до возвращения оставить на хозяйской конюшне. За завтраком, проходившим наедине, неловко молчали. Положение, немыслимое еще позавчера. А когда Ким забросил за плечо одну объемистую сумку, а в руку взял другую, столь же увесистую кладь и выпрямился со всем этим так, словно ноша вообще ничего не весила, Имоджин решилась.
— Ким, это то самое место, о котором я подумала?
Он кивнул. Ее позабавило выражение его лица, несчастное оттого, что опять придется объяснять, уговаривать, доказывать.
— Тут недалеко, — только и сказал он.
— Я тоже могу что-нибудь понести, — свеликодушничала Имоджин.
Ким помотал головой.
— Если уж я не могу отвезти тебя туда, то, во всяком случае, на себе тебе ничего переть не придется. Я сказал. Я еще и тебя дотащу, если понадобится.
— Ну почему ты все время хвастаешь?!
— Хвастаю? Да ничуть! Ты разве забыла?
Имоджин расхохоталась от души.
— Нет, — сказала она. — Не забыла. Ты сам во всем виноват. Мне понравилось. Таскать тебе теперь меня на руках… или на шее… долго.
— Так я разве против?
С постоялого двора они вышли через заднюю калитку, чтобы заведомо остаться незамеченными для любых посторонних глаз. Тропы, ясное дело, не было. Зато была… роса! И кукушка отсчитывала им удары сердца.
Ким задрал голову вверх.
— Кукушка-кукушка, сколько мне жить?
Ответом ему было нежданно наступившее молчание.
Сердца екнули у обоих, усилием воли разочарованный Ким скроил презрительную мину: кто, мол, в делах этого рода доверяет лесной птице, и вообще, не очень-то и хотелось, и надо ж было сморозить вслух такую глупость…
Тут, словно спохватившись, пестрая тварь разразилась целым водопадом своих запоздалых «ку-ку», одарив Кима их доброй сотней, как будто желала возместить ему первую свою незадачу.
— Перелетала, должно быть, — утешила его Имоджин. — Занята была. Или блоху искала в перьях.
— Помню, — произнес Ким, ступая сзади, — ты босая, подол у тебя в росе до самых коленок. И шею тянешь. Лицо испуганное.
Березы стояли вокруг, как столбы, подпирая небо.
— Ким, — спросила Имоджин, легко шагая впереди, — я хочу тебя спросить… именно теперь, когда ни над тобой, ни надо мной не довлеют высокие чины… даже если тебе они папа с мамой… — Она намеренно употребила слова, какими отца и мать называют дети, чтобы сохранить меж собой и Кимом оттенок шутки, а придется — так и спрятаться за него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— На что сдалась вам эта племенная телка, господин? — понизив голос, спросила Дайана. — Женщины, предназначенные вести хозяйство и рожать детей, интересны только пока ломаешь их сопротивление. Но всегда — недолго.
Олойхор в упор смотрел на нее. Ему всегда казалось, что Дайана издевается над ним, когда утверждает, будто бы ей для общения с ним нужны слова.
— При ком, — наконец спросил он, — ты была до меня? Мне давно хотелось узнать.
— Когда-нибудь, под настроение, спросите меня об этом снова. — Дайана долго посмотрела на него, сверкнула зубами и ловко отодвинулась, так что он не успел ухватить ее даже за подол. Был для этого слишком пьян, наверное. — Перекупить меня оказалось дорого.
— Ким ее даже не хотел, — глубокомысленно заявил он. — Ну, не так, чтобы явно.
— Значит, оба получили, что заслужили, — из безопасного отдаления откликнулась Дайана. — Можно найти и красивее, и родовитее.
И за другую не придется соперничать с братом. Это повисло в воздухе, даже не будучи произнесено вслух.
— Может, и нашел бы, — сказал Олойхор упрямо, споря с духами. — А только к ее подолу отец с матерью пришили королевство. Этот кусок не только сладкий, но и… большой! Самый стоящий приз из всех, за какие может сражаться мужчина. И я ухитрился это продуть!
Карна, поведя вокруг мутным взором, сделала губами «пофф!», словно выражая свое презрение к королевству размером с поросячий пятачок вместе со всеми его мрачными тайнами, проблемами престолонаследия и дворцовыми интригами. На свете много мест, где требуется острый меч и голова на плечах. Найдутся и папины дочки, и свободные троны. Но…
— Это меняет дело, — согласилась Дайана своим тягучим медленным голосом, звучащим, кажется, под самой крышкой черепа принца, как его собственные мысли. Она не стесняясь пользовалась им, когда была нужда заставить мужчину поступить по ее разумению. Насколько подсказывал ей опыт, здесь Олойхор ничем против других не отличался. — Это уже причина для огорчения. Я бы даже сказала — для гнева. Такие вещи мужчина не должен уступать добровольно. Разве что бросить, когда опостылеют.
На ее глазах Олойхор явно погружался в эту мысль.
Дайана только дернулась, когда Молль этаким нетопырем метнулась мимо. На щеках блондинки горели пятна, как от пощечин, пряди волос, свисая вниз, загибались вокруг лица под подбородком, и из кубка, который она держала в руках, девушка прихлебывала не глядя.
— Что мне стоило залететь от рыжего?! — воскликнула она, ломая руки и проливая при этом вино. — Была б мать королевского бастарда! Нет, я вечно ставлю не на того…
Она осеклась. Видимо, была хоть и пьяна, но не настолько.
— …не на того петуха? — ласково дополнил ее Олойхор. — Ну что ж, я и сам на себя ставил. Так что твой досадный проигрыш в моих глазах — достойное проявление верноподданнических чувств. Иди сюда, малышка. Будем плакаться вместе.
Молль со вздохом опустилась на пол подле кресла Олойхора, с другой стороны от Карны, и подставила голову под его руку. Когда раздался стук в дверь, все вздрогнули, словно ожидали штурма. Повинуясь знаку господина, Циклоп поднялся и отворил дверь.
На пороге стояла горничная, девка из челяди, с лентой в косе и перепуганными круглыми глазами. Должно быть, не каждый день приходилось ей бегать с поручениями в обитель греха. Выросшая в дверном проеме фигура Циклопа ничуть ее не успокоила, и девка заслонилась от него подносом с чеканным кубком, украшенным по ободу зелеными хризолитами.
— Его величество, — пискнула она, — посылает принцу Олойхору утешительную чару.
Каждый, кто сталкивался с Циклопом Бийиком лицом к лицу даже по самому невинному делу, мечтал уйти невредимым. Девке это позволили, хоть и не без внутренней борьбы: Циклоп решал, не стоит ли запустить королевским утешением в лицо посланнице и будет ли Олойхор этим доволен. И не полетит ли эта увесистая, по виду серебряная посуда в его собственную физиономию, если он осмелится передать ее по назначению. В конце концов он решил, что не его дело — вставать меж королями и принцами. А от летящего предмета можно и увернуться. Не беда. Едва ли мертвецки пьяный Олойхор способен прицелиться.
— Вот, — сказал он, водружая кубок на стол. — Из королевских рук. Утешительная чара. Может, значит чего? Не силен я в придворных ритуалах.
Олойхор недоуменно переморгнул.
— Он полагает, я нуждаюсь в утешениях? Или, может, у нас не хватает выпивки? Мне, скорее, нужна компания, в которой я могу выматериться от души. Есть те, кто нуждается в утешении побольше моего!
Он посмотрел вниз, где сидела как в воду опущенная Молль.
— На! — сунул он ей королевский кубок. — Утешься, милая. Выпей, наплюй и забудь. Какие твои годы. Я тебя еще замуж выдам.
Молль поднесла вино к губам и осушила кубок с безразличным остановившимся взором. Точнее будет сказать, она его не допила, повалившись на пол боком, и серебряный кубок, повторив ее движение, опрокинулся тоже, разлив свое содержимое на половики и половицы.
Только он в отличие от девушки покатился, перевернувшись несколько раз.
— Все! — разочарованно произнес Олойхор. — Первая жертва вечеринки. Она всегда была слабее прочих. Циклоп, будь другом, отнеси ее в спальню. Не ровен час, блевать начнет.
Циклоп нагнулся над телом, Дайана, предупредительно поднявшись, придержала перед ним занавеску.
— Она мертва.
— Ч…то? — именно так оно и прозвучало в устах Олойхора.
— Мертва, как полено! — повысил голос Циклоп Бийик. — Не пьяна в стельку, в доску, в хлам… Она не дышит. И жила не бьется.
Дайана, широко шагая, запалила свечи.
— Клади ее сюда, — ткнула она пальцем в лавку. Откуда ни возьмись, в ее пальцах появилось перо. Положенное на голубоватые губы Молль, оно не трепыхнулось.
Олойхор протрезвел в один момент, словно его водой окатили.
— Утешительная чара! — пробормотал он. — Хорошенькое утешение, а? Они прислали это — мне!
— Они? — переспросила Дайана.
— Кто может безнаказанно прикрыться именем моего отца? Да еще в таком деле?
— Что-то мне с трудом видится Ким, берущийся себя обезопасить.
— На него непохоже, — согласился Олойхор. — Хотя едва ли мы знаем, какие черти гнездятся в тихом омуте у моего вечно второго братца. Шнырь, поди сюда!
Уродец поспешил предстать пред мутны очи господина.
— Ты узнаешь, чья рука наполнила этот кубок. Только тихо. Циклоп! Пойдешь следом. Прежде чем вытрясти душу из исполнителя, ты узнаешь, кто отдал приказ. С ним ты ничего делать не станешь. Придешь и скажешь мне. Девка эта… что кубок принесла…
— Ланка вроде ее имя, — проскрежетал Циклоп.
— Она наш след. Ну а после… проследить, чтоб не болтала.
Циклоп коротко кивнул и вместе со Шнырем покинул дом девиц. Фитили потрескивали над телом мертвой Молль. Карна как будто вовсе ничего не заметила.
— Кто бы это ни был, — сказала Дайана, — яд мгновенный, не причиняющий мучений достать трудно, и стоит он дорого. Думай, твое высочество. Кто тебя не любит?
Олойхор застыл едва ли не с открытым ртом.
— Дальше Кима мысли не идут, — признался он. — Но Ким… занят сейчас, да и ни к чему ему. Он сейчас… гм… на коне.
— Чем быстрее ты станешь думать, тем в большей безопасности окажешься.
Условный стук прервал этот короткий напряженный разговор. В приоткрытые двери быстро прошли бледный трясущийся Шнырь и совершенно невозмутимый Циклоп Бийик.
— Цепочка вышла коротка, — молвил последний, толчком отправляя Шныря через порог и заботливо притворяя двери. — Кубок Ланке в руки дала Агарь. Нянька получила позволение короля, но исполнила бы его и по собственному почину, ответив перед законом, когда бы власть потребовала того. Мне все это… непонятно, но вы можете располагать мною… ваше высочество.
По недоуменному выражению лица Олойхора ясно было, что он тщится сообразить, каким образом ему удалось вызвать у Агари столь исступленную ненависть. Ну, косу ей поджег один раз да напугал ночью на лестнице… так ведь там он не один был… Еще одна… бесчестная… несправедливость!
— Ланка? — спросил он.
— Будет молчать.
— Агарь?
— Вреда уже не причинит.
— Ясно, — сказал Олойхор. — Похоже, по счастливой случайности мы разоблачили заговор. Я не могу, разумеется, встать и прямо вот так заявиться к королю за объяснениями. Раз предполагается, что я — труп. На пороге его спальни стража может предпринять еще попытку.
— У тебя еще есть обязательства? — спросила Дайана из темноты.
— Только перед вами, — ухмыльнулся Олойхор. — За верность платят.
— Тогда ты можешь пойти и взять себе и королевство, и бабу для полноты удовольствия. С Циклопом, — Дайана повернулась и заглянула в глаза их карманному чудовищу, — это будет нетрудно.
4. Гнездо…
Никогда не доверяй тому, кто целуясь не закрывает глаз.
Народная женская мудрость
Переночевали на постоялом дворе. И хотя все формальные ритуалы были соблюдены, и к Киму ее определенным образом тянуло, все же после всех дневных перипетий, истерик, а потом — долгой дороги в седле Имоджин была рада двум отдельным комнатам. Постоялый двор — не место для уединения королевской четы. К тому же, очевидно, Ким вез ее в какое-то вполне определенное место. Так что когда она, поблагодарив, отправлялась к себе, Ким как-то не очень решительно тронул ее за рукав.
— Все будет, — сказал он тихонько, — когда ты скажешь. Я тебя торопить не стану.
На том и покончили на сегодня. Сказать по правде, Имоджин безмерно счастлива была уже от одного того, что ей второй день не придется как угорелой носиться по хозяйству, распоряжаясь, подсчитывая и делая пометки на кусках бересты, пришпиленных к косякам в амбарах и чуланах, где хранилось разнообразное имущество. В общем, она вполне представляла себе, что это значит — быть здесь женой.
Эти бересты и пометки на них снились ей всю ночь, пока она не проснулась, обнаружив, что солнце уже вовсю сквозит через щели мансарды, где ей отвели комнатку. Разоспалась! Еще несколько минут Имоджин полежала, закрыв глаза и пытаясь восстановить смысл всех этих локтей и фунтов и почему ей непременно надо сложить их друг с другом. Потом обнаружилось, что в комнате она не одна.
— Ты знаешь, что складываешь ладошки под щекой?
Ким, исполняя обещание, дальше порога не шел. И вообще он заглянул только сказать, что завтрак ждет и пора бы отправляться. Имоджин даже была разочарована, когда, выпалив все это, он поспешил исчезнуть. Вероятно, для него тоже было той еще неожиданностью в одночасье оказаться женатым.
В качестве маленькой мести она заставила его подождать, пока умывалась, причесывалась, одевалась к выходу. Оказалось, что дальше они пойдут пешком. Лошадей Киммель уговорился до возвращения оставить на хозяйской конюшне. За завтраком, проходившим наедине, неловко молчали. Положение, немыслимое еще позавчера. А когда Ким забросил за плечо одну объемистую сумку, а в руку взял другую, столь же увесистую кладь и выпрямился со всем этим так, словно ноша вообще ничего не весила, Имоджин решилась.
— Ким, это то самое место, о котором я подумала?
Он кивнул. Ее позабавило выражение его лица, несчастное оттого, что опять придется объяснять, уговаривать, доказывать.
— Тут недалеко, — только и сказал он.
— Я тоже могу что-нибудь понести, — свеликодушничала Имоджин.
Ким помотал головой.
— Если уж я не могу отвезти тебя туда, то, во всяком случае, на себе тебе ничего переть не придется. Я сказал. Я еще и тебя дотащу, если понадобится.
— Ну почему ты все время хвастаешь?!
— Хвастаю? Да ничуть! Ты разве забыла?
Имоджин расхохоталась от души.
— Нет, — сказала она. — Не забыла. Ты сам во всем виноват. Мне понравилось. Таскать тебе теперь меня на руках… или на шее… долго.
— Так я разве против?
С постоялого двора они вышли через заднюю калитку, чтобы заведомо остаться незамеченными для любых посторонних глаз. Тропы, ясное дело, не было. Зато была… роса! И кукушка отсчитывала им удары сердца.
Ким задрал голову вверх.
— Кукушка-кукушка, сколько мне жить?
Ответом ему было нежданно наступившее молчание.
Сердца екнули у обоих, усилием воли разочарованный Ким скроил презрительную мину: кто, мол, в делах этого рода доверяет лесной птице, и вообще, не очень-то и хотелось, и надо ж было сморозить вслух такую глупость…
Тут, словно спохватившись, пестрая тварь разразилась целым водопадом своих запоздалых «ку-ку», одарив Кима их доброй сотней, как будто желала возместить ему первую свою незадачу.
— Перелетала, должно быть, — утешила его Имоджин. — Занята была. Или блоху искала в перьях.
— Помню, — произнес Ким, ступая сзади, — ты босая, подол у тебя в росе до самых коленок. И шею тянешь. Лицо испуганное.
Березы стояли вокруг, как столбы, подпирая небо.
— Ким, — спросила Имоджин, легко шагая впереди, — я хочу тебя спросить… именно теперь, когда ни над тобой, ни надо мной не довлеют высокие чины… даже если тебе они папа с мамой… — Она намеренно употребила слова, какими отца и мать называют дети, чтобы сохранить меж собой и Кимом оттенок шутки, а придется — так и спрятаться за него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26