До нее оставалось еще немало, но все-таки конец мучений стал теперь виден. И если сжать зубы, можно продержаться.
А увидели они, перевалив через вершину одного из холмов, раскинувшуюся внизу долину. По одну сторону долины чернели прямоугольники полей, а по другую за перелесками угадывались строения – верно, это и был тот поселок дикарей, куда их вели.
Теперь они бежали только вниз. И хотя тропа была утоптана и никакая мгла не мешала смотреть, куда ступает нога, но сами ноги уже не держали.
Наконец они спустились в долину и попали на широкую дорогу, лес остался позади, и теперь перед отрядом и вокруг него тянулись бескрайние поля. Дорогу дикари сработали неплохую – покрытием служил закатанный в глину мелкий камень. Стезя тянулась, как уже говорилось, вдоль полей, на которых трудно было не заметить фигуры в светлых одеждах и широких конусообразных шляпах. Когда их процессия проходила мимо (к облегчению пленников, они вновь перешли на шаг), работники выпрямлялись, вглядывались и тут же сгибались в поклоне. Пленители Конана и Апреи никак не отвечали на эти знаки приветствия.
Навстречу им попалась повозка – раскрашенный деревянный короб, запряженный массивными рогатыми животными. Большие, зобатые, сонные, они степенно выбивали пыль из дороги. За повозкой следовало двое вооруженных людей верхом на лошадях.
– А чего ж и верхом на быках не ездить, – снасмешничал Конан, и за разговорчики тут же от идущего сразу перед ним дикаря получил удар ладонью по щеке.
Их сопровождающие остановились, пропуская шествие людей и животных. Конан засмотрелся на лошадей, невысоких, крепких, гривастых, на лошадей, которые напомнили ему горную киммерийскую породу, как вдруг могучий удар повалил его в дорожную пыль, чьи-то стальной хватки пальцы вцепились в его волосы и прижали лицо к дороге. В кожу лба вдавились выступающие из глины горбы и гребни камней. Его глаза увидели перед собой разбегающиеся по глине трещины.
«Узкоглазые уродцы, я вам сполна припомню радушное обхождение», – захлестнула Конана ярость, уже подзабывшаяся, которая захлестнула иссушающий душу страх. Он скосил глаза и увидел, что и захватившие их люди стоят на коленях, низко наклонив головы к земле. «Это, конечно, ваше свинячье дело, кому поклоны бить. А меня, парни, не стоило впутывать в ваши обычаи, не люблю склоняться не пойми перед кем».
Чужая рука отпустила волосы Конана, он понял, что можно подниматься. Лесная девушка Апрея тоже отряхивала пыль с колен. Встретились с ним взглядом. И неожиданно улыбнулась, подмигнула Конану. А он вымученно улыбнулся ей.
Они продолжили путь. Впереди, отгораживая дорогу от полей, потянулись перелески. В тени толстоствольных, ветвистых деревьев с крупными, в ладонь листьями идти стало легче. Дошли до развилки. Свернули направо, а налево, вдали – успел рассмотреть Конан – показали себя крыши небольших приземистых домиков, хижин. Но их вели не к ним.
Куда их вели, стало ясно довольно скоро. Перелески закончились, они вышли на открытое пространство. И увидели дом. Высокую ограду из толстых древесных стволов с заостренным верхом и возвышающийся над ней дом. Если б их прогулка была увеселительной, Конан непременно остановился бы, чтобы полюбоваться необычным видом этого строения. Здание было высоким, сужающимся кверху. Каждый этаж опоясывали широкие, загнутые кверху карнизы, или как бы даже отдельные крыши, последний этаж напоминал башенку и его венчал деревянный резной шпиль.
Дорога уткнулась в ворота. Обитые по краям железом створки были сведены. На поперечной деревянной балке, укрепленной над боковыми стойками, были вырезаны и закрашены черной краской узоры, хитросплетение черточек и закорючек.
Один из дикарей (Конан не сейчас подметил, что этот, скорее всего, в их отряде за главного) громко прокричал что-то, направив крик за ограду, и рассмеялся. Его смех подхватили другие дикари. Вскоре воротные створки разошлись к пленников ввели во двор.
Дорожки, проложенные по двору, были засыпаны речным песком. Там и тут, на первый взгляд беспорядочно, росли небольшие деревца, площадки под ними окружали камни.
Они приблизились к главному зданию, тому, что давно уже видели издали. Здание опиралось на высокое каменное основание, а главным его позволяли назвать прочие постройки по бокам и позади, здорово уступавшие в высоту и ширину.
Многие из построек соединялись и между собой и с основным зданием крытыми переходами.
Они остановились перед высоким крыльцом. Пленников вывели вперед и сразу вынудили опуститься на колени. Приведшие их дикари выстроились сзади.
– Ладно, подчинимся, – пробормотал Конан.
Глава пятая
Кого-то ждали. Кто-то, наверное, должен был выйти на это крыльцо. «Еще один вождь, вроде того, кому кланялись на дороге», – подумал киммериец. Но вождь не спешил, и у пленников было время на невеселые раздумья. Было время и осторожно повертеть головой. Блуждающий взгляд Конана упал на резьбу, украшающую перила крыльца и карнизы. И везде повторялось изображение одного и того же чешуйчатого зверя с длинным хвостом, украшенным гребнем, с распахнутой, изрыгающей огонь пастью, над которой извивались шнуры усов. Неужели у них здесь такое водится?
И вот, наконец, появился тот, кого ждали. Конану не сразу удалось рассмотреть вышедшего на крыльцо человека, потому что, как недавно на дороге, северянина, подойдя сзади, наклонили к самой земле. А когда отпустили после раздавшейся со стороны крыльца команды, киммериец смог поднять голову и посмотреть на человека, от которого, возможно, зависит их судьба. Человек этот (с длинными, свисающими до подбородка усами) уже спустился с крыльца и стоял в нескольких шагах от коленопреклоненных пленников. Вождь был немолод, если судить по Морщинистому лицу и по седине в волосах и усах. К нему направился дикарь, которого Конан считал главным в напавшей на них семерке. Подошел поклонился и протянул отнятый у киммерийца меч в потертых ножнах лошадиной кожи. Вождь принял трофей и внимательно в него вгляделся.
Дикарь, передавший оружие пленников, стал говорить, то показывая пальцем в сторону Конана и Апреи, то ударяя себя в грудь, то тыча в ножны. Нетрудно догадаться, что рассказ был посвящен охоте на пришельцев и их пленению. Вождь внимательно слушал, одобрительно кивая. И опять часто повторялось это, уже не раз слышанное Конаном слово «гэйдзин». «Уж не чужаков ли они так называют на своем кошачьем языке?»
Наконец рассказ окончился, рассказчик поклонился («Как много они кланяются, на каждом шагу, – подумал Конан, – так и шею недолго сломать…») и замолчал, видимо, ожидая распоряжений.
От человека, сошедшего с крыльца, кого Конан называл про себя вождем, исходило отчетливое ощущение властности. Он прошел мимо пленников, уткнув руки в бока, пристально вглядываясь в лица. Потом, на обратном пути столь же внимательно рассматривал одежду, качая головой. И остановился перед киммерийцем. Взгляды повелителя и пленника скрестились. Вождь усмехнулся, взял Конана за подбородок жесткими пальцами и высоко вздернул.
– Желтомазая обезьяна… Тупое бревно… Я доберусь до тебя… – негромко проговорил варвар, попытавшись выдрать подбородок из захвата. Хотел и плюнуть в желтую харю, но сохранившегося после свидания с Белом мужества не хватило. Ни на что другое, кроме как выругаться вполголоса, у Конана не достало храбрости.
Хватка у дикаря была железная, пальцев он не разжал, а повернул голову пленника влево-вправо, с кривой ухмылкой произнес что-то, вызвавшее во дворе новый приступ смеха. Любит поржать желтомазое дикарье, почки Нергала им в узкие глаза…
И тут ярость захлестнула-таки киммерийца, грозя выплеснуться, как вода из переполненных ведер. По-настоящему разбуди в варваре свирепую ярость – и любое проклятье любого Бела не поможет тому, кто встал у киммерийца на пути.
Конан заехал вождю носком сапога в колено. Вернее, попробовал заехать. Вождь хоть был не молод, а увернулся вполне ловко. И не только увернулся, а еще ткнул киммерийца пальцем в шею.
Ослабли ноги, словно мышцы вдруг превратились в тряпки, а кости – в ивовые прутья. Конан осел на землю. И опять по толпе дикарей прокатился смех. Строптивого пленника не бросились бить и связывать ему ноги, – видимо, посчитали, что преподанного урока будет достаточно.
А вождь нахмурил чело. Никто не смел нарушать торжественную минуту – вождь думает. Конан за время предводительских размышлений поднялся с песка.
Наконец вождь вновь заговорил. Говорил недолго, при почтительном молчании подданных. Закончил короткую речь поднятием руки с растопыренной ладонью. Слово предводителя было встречено одобрительными кивками и, понятное дело, смехом. Конану пришло в голову, что этих дикарей, наверное, и собственная смерть тоже развеселит. А потом пленников куда-то поволокли. Довольно скоро стало ясно – куда…
* * *
…В Шадизаре на троне небесного правления утвердился вечер. О дневной жаре остались лишь воспоминания – так же, как и о слепящем солнечном свете. Но вечер еще не передал ночи свой скипетр. Хотя темнее уж не будет, не будет и прохладнее, однако до ночи еще далеко. Ночь заявит о себе большей тишиной на улицах, колотушками сторожей, криками ночного дозора, выступлением на небесное поле армии звезд под предводительством луны…
Они проговорили весь день и приговорили целое море вина. Однако если пить вино неспешно, давая между кубками легкому хмелю покинуть голову, то сильно пьян не будешь. Виноградное вино – это же не гирканская горькая настойка на полыни, которой осушишь две чаши подряд и отправляешь себя в долгое плутание по густому пьяному туману. Покинув погреб с неизрасходованными запасами, Конан и Симур, нисколько по этому поводу не поспорив, направились в «Розовые льдинки».
На улицах Шадизара, по случаю всего лишь вечера и еще не окончившегося праздника гуляло довольно много народа. Отовсюду доносились песни, смех и женские визги. Какой-то уличный фокусник забавлял гуляющих, пуская огонь изо рта. Некий пузатый и богато разодетый купец безуспешно пытался взобраться на коня под хохот зевак. Забираться-то ему удавалось, но плохо получалось усидеть в седле.
Конан и Симур надумали двигаться к «Розовым льдинкам» кружным путем, через Бронзовый квартал: и чтобы проветриться, и чтобы договорить, потому что в «Розовых льдинках», скорее всего, их сумеют отвлечь от разговоров, даже от самых увлекательных.
– Нас дотолкали до сарая, сооруженного из знакомого мне по кхитайским странствиям дерева, – возобновил киммериец свое повествование. – Из бамбука. Помнишь, я такое обнаружил на берегу ручья?
– Да помню! Как такое забудешь. Вообще-то, бамбук – это трава, Конан. И, кстати, мебель из бамбука продается у нас в Шадизаре. На улице святого Лого, у торговца экзотическими товарами Ича Гри.
– Какая же трава, Симур. Скажешь тоже! – Конан снисходительно рассмеялся. – Бамбук большой, выше человеческого роста, и прочный, как коринфийский бук.
– Ладно… Какая, впрочем, разница, Конан из Киммерии, – почему-то устало проговорил Симур. – Вернемся к тюрьме из бамбука, до которой вас дотолкали. Это же была тюрьма, а не трактир со всеми удобствами, правильно я понимаю?
– Да, правильно…
* * *
Бамбуковая тюрьма напоминала зверинец с идущими одна за другой клетками, вот разве что прутья были не из железа. В одну из тесных клеток впихнули Конана, в соседнюю – Апрею. Зашуршала под ногами солома, от той же соломы потянуло гнилью.
Дикари же, избавив себя от пленников, подошли к еще одной клетке, тоже соседствующей с узилищем киммерийца, и что-то со смехом довольно долго говорили в ее полумрак. Из полумрака никто не отзывался, да, судя по всему, дикари не очень-то и ждали ответа. Сказали, рассмеялись по своему обыкновению и отправились восвояси, горячо обсуждая, не иначе, события последнего дня. А возле клеток возобновил прогулку преисполненный важности сторож. За пояс у него был заткнут меч, в руках он вертел в руке какие-то палки, соединенные между собой цепочкой.
Стена, разделяющая клетку Конана и Апреи, была сооружена, понятное дело, из бамбуковых палок, между которыми имелись зазоры. Не великие зазоры, руки не просунешь, но пальцы пройдут.
– Апрея, – позвал Конан, – подойди к стене, поднеси руки.
Раздался тяжелый девичий вздох, зашуршала солома, приминаемая маленькими ступнями.
– Зачем ты утащил меня в Нижний дом, – донесся тихий и растерянный голос лесной лучницы. – Ты только продлил мучения.
– Подвинься ближе и подними руки повыше. – Пальцы Конана дотянулись до узла на веревках, опутывающих тонкие девичьи запястья. Придется повозиться, но, похоже, времени у них в запасе предостаточно. Глаза киммерийца понемногу приноравливались к полумраку клетки, хотя вряд ли из этого можно было извлечь какую-то серьезную пользу… – Рано вешать нос и вкладывать мечи в ножны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
А увидели они, перевалив через вершину одного из холмов, раскинувшуюся внизу долину. По одну сторону долины чернели прямоугольники полей, а по другую за перелесками угадывались строения – верно, это и был тот поселок дикарей, куда их вели.
Теперь они бежали только вниз. И хотя тропа была утоптана и никакая мгла не мешала смотреть, куда ступает нога, но сами ноги уже не держали.
Наконец они спустились в долину и попали на широкую дорогу, лес остался позади, и теперь перед отрядом и вокруг него тянулись бескрайние поля. Дорогу дикари сработали неплохую – покрытием служил закатанный в глину мелкий камень. Стезя тянулась, как уже говорилось, вдоль полей, на которых трудно было не заметить фигуры в светлых одеждах и широких конусообразных шляпах. Когда их процессия проходила мимо (к облегчению пленников, они вновь перешли на шаг), работники выпрямлялись, вглядывались и тут же сгибались в поклоне. Пленители Конана и Апреи никак не отвечали на эти знаки приветствия.
Навстречу им попалась повозка – раскрашенный деревянный короб, запряженный массивными рогатыми животными. Большие, зобатые, сонные, они степенно выбивали пыль из дороги. За повозкой следовало двое вооруженных людей верхом на лошадях.
– А чего ж и верхом на быках не ездить, – снасмешничал Конан, и за разговорчики тут же от идущего сразу перед ним дикаря получил удар ладонью по щеке.
Их сопровождающие остановились, пропуская шествие людей и животных. Конан засмотрелся на лошадей, невысоких, крепких, гривастых, на лошадей, которые напомнили ему горную киммерийскую породу, как вдруг могучий удар повалил его в дорожную пыль, чьи-то стальной хватки пальцы вцепились в его волосы и прижали лицо к дороге. В кожу лба вдавились выступающие из глины горбы и гребни камней. Его глаза увидели перед собой разбегающиеся по глине трещины.
«Узкоглазые уродцы, я вам сполна припомню радушное обхождение», – захлестнула Конана ярость, уже подзабывшаяся, которая захлестнула иссушающий душу страх. Он скосил глаза и увидел, что и захватившие их люди стоят на коленях, низко наклонив головы к земле. «Это, конечно, ваше свинячье дело, кому поклоны бить. А меня, парни, не стоило впутывать в ваши обычаи, не люблю склоняться не пойми перед кем».
Чужая рука отпустила волосы Конана, он понял, что можно подниматься. Лесная девушка Апрея тоже отряхивала пыль с колен. Встретились с ним взглядом. И неожиданно улыбнулась, подмигнула Конану. А он вымученно улыбнулся ей.
Они продолжили путь. Впереди, отгораживая дорогу от полей, потянулись перелески. В тени толстоствольных, ветвистых деревьев с крупными, в ладонь листьями идти стало легче. Дошли до развилки. Свернули направо, а налево, вдали – успел рассмотреть Конан – показали себя крыши небольших приземистых домиков, хижин. Но их вели не к ним.
Куда их вели, стало ясно довольно скоро. Перелески закончились, они вышли на открытое пространство. И увидели дом. Высокую ограду из толстых древесных стволов с заостренным верхом и возвышающийся над ней дом. Если б их прогулка была увеселительной, Конан непременно остановился бы, чтобы полюбоваться необычным видом этого строения. Здание было высоким, сужающимся кверху. Каждый этаж опоясывали широкие, загнутые кверху карнизы, или как бы даже отдельные крыши, последний этаж напоминал башенку и его венчал деревянный резной шпиль.
Дорога уткнулась в ворота. Обитые по краям железом створки были сведены. На поперечной деревянной балке, укрепленной над боковыми стойками, были вырезаны и закрашены черной краской узоры, хитросплетение черточек и закорючек.
Один из дикарей (Конан не сейчас подметил, что этот, скорее всего, в их отряде за главного) громко прокричал что-то, направив крик за ограду, и рассмеялся. Его смех подхватили другие дикари. Вскоре воротные створки разошлись к пленников ввели во двор.
Дорожки, проложенные по двору, были засыпаны речным песком. Там и тут, на первый взгляд беспорядочно, росли небольшие деревца, площадки под ними окружали камни.
Они приблизились к главному зданию, тому, что давно уже видели издали. Здание опиралось на высокое каменное основание, а главным его позволяли назвать прочие постройки по бокам и позади, здорово уступавшие в высоту и ширину.
Многие из построек соединялись и между собой и с основным зданием крытыми переходами.
Они остановились перед высоким крыльцом. Пленников вывели вперед и сразу вынудили опуститься на колени. Приведшие их дикари выстроились сзади.
– Ладно, подчинимся, – пробормотал Конан.
Глава пятая
Кого-то ждали. Кто-то, наверное, должен был выйти на это крыльцо. «Еще один вождь, вроде того, кому кланялись на дороге», – подумал киммериец. Но вождь не спешил, и у пленников было время на невеселые раздумья. Было время и осторожно повертеть головой. Блуждающий взгляд Конана упал на резьбу, украшающую перила крыльца и карнизы. И везде повторялось изображение одного и того же чешуйчатого зверя с длинным хвостом, украшенным гребнем, с распахнутой, изрыгающей огонь пастью, над которой извивались шнуры усов. Неужели у них здесь такое водится?
И вот, наконец, появился тот, кого ждали. Конану не сразу удалось рассмотреть вышедшего на крыльцо человека, потому что, как недавно на дороге, северянина, подойдя сзади, наклонили к самой земле. А когда отпустили после раздавшейся со стороны крыльца команды, киммериец смог поднять голову и посмотреть на человека, от которого, возможно, зависит их судьба. Человек этот (с длинными, свисающими до подбородка усами) уже спустился с крыльца и стоял в нескольких шагах от коленопреклоненных пленников. Вождь был немолод, если судить по Морщинистому лицу и по седине в волосах и усах. К нему направился дикарь, которого Конан считал главным в напавшей на них семерке. Подошел поклонился и протянул отнятый у киммерийца меч в потертых ножнах лошадиной кожи. Вождь принял трофей и внимательно в него вгляделся.
Дикарь, передавший оружие пленников, стал говорить, то показывая пальцем в сторону Конана и Апреи, то ударяя себя в грудь, то тыча в ножны. Нетрудно догадаться, что рассказ был посвящен охоте на пришельцев и их пленению. Вождь внимательно слушал, одобрительно кивая. И опять часто повторялось это, уже не раз слышанное Конаном слово «гэйдзин». «Уж не чужаков ли они так называют на своем кошачьем языке?»
Наконец рассказ окончился, рассказчик поклонился («Как много они кланяются, на каждом шагу, – подумал Конан, – так и шею недолго сломать…») и замолчал, видимо, ожидая распоряжений.
От человека, сошедшего с крыльца, кого Конан называл про себя вождем, исходило отчетливое ощущение властности. Он прошел мимо пленников, уткнув руки в бока, пристально вглядываясь в лица. Потом, на обратном пути столь же внимательно рассматривал одежду, качая головой. И остановился перед киммерийцем. Взгляды повелителя и пленника скрестились. Вождь усмехнулся, взял Конана за подбородок жесткими пальцами и высоко вздернул.
– Желтомазая обезьяна… Тупое бревно… Я доберусь до тебя… – негромко проговорил варвар, попытавшись выдрать подбородок из захвата. Хотел и плюнуть в желтую харю, но сохранившегося после свидания с Белом мужества не хватило. Ни на что другое, кроме как выругаться вполголоса, у Конана не достало храбрости.
Хватка у дикаря была железная, пальцев он не разжал, а повернул голову пленника влево-вправо, с кривой ухмылкой произнес что-то, вызвавшее во дворе новый приступ смеха. Любит поржать желтомазое дикарье, почки Нергала им в узкие глаза…
И тут ярость захлестнула-таки киммерийца, грозя выплеснуться, как вода из переполненных ведер. По-настоящему разбуди в варваре свирепую ярость – и любое проклятье любого Бела не поможет тому, кто встал у киммерийца на пути.
Конан заехал вождю носком сапога в колено. Вернее, попробовал заехать. Вождь хоть был не молод, а увернулся вполне ловко. И не только увернулся, а еще ткнул киммерийца пальцем в шею.
Ослабли ноги, словно мышцы вдруг превратились в тряпки, а кости – в ивовые прутья. Конан осел на землю. И опять по толпе дикарей прокатился смех. Строптивого пленника не бросились бить и связывать ему ноги, – видимо, посчитали, что преподанного урока будет достаточно.
А вождь нахмурил чело. Никто не смел нарушать торжественную минуту – вождь думает. Конан за время предводительских размышлений поднялся с песка.
Наконец вождь вновь заговорил. Говорил недолго, при почтительном молчании подданных. Закончил короткую речь поднятием руки с растопыренной ладонью. Слово предводителя было встречено одобрительными кивками и, понятное дело, смехом. Конану пришло в голову, что этих дикарей, наверное, и собственная смерть тоже развеселит. А потом пленников куда-то поволокли. Довольно скоро стало ясно – куда…
* * *
…В Шадизаре на троне небесного правления утвердился вечер. О дневной жаре остались лишь воспоминания – так же, как и о слепящем солнечном свете. Но вечер еще не передал ночи свой скипетр. Хотя темнее уж не будет, не будет и прохладнее, однако до ночи еще далеко. Ночь заявит о себе большей тишиной на улицах, колотушками сторожей, криками ночного дозора, выступлением на небесное поле армии звезд под предводительством луны…
Они проговорили весь день и приговорили целое море вина. Однако если пить вино неспешно, давая между кубками легкому хмелю покинуть голову, то сильно пьян не будешь. Виноградное вино – это же не гирканская горькая настойка на полыни, которой осушишь две чаши подряд и отправляешь себя в долгое плутание по густому пьяному туману. Покинув погреб с неизрасходованными запасами, Конан и Симур, нисколько по этому поводу не поспорив, направились в «Розовые льдинки».
На улицах Шадизара, по случаю всего лишь вечера и еще не окончившегося праздника гуляло довольно много народа. Отовсюду доносились песни, смех и женские визги. Какой-то уличный фокусник забавлял гуляющих, пуская огонь изо рта. Некий пузатый и богато разодетый купец безуспешно пытался взобраться на коня под хохот зевак. Забираться-то ему удавалось, но плохо получалось усидеть в седле.
Конан и Симур надумали двигаться к «Розовым льдинкам» кружным путем, через Бронзовый квартал: и чтобы проветриться, и чтобы договорить, потому что в «Розовых льдинках», скорее всего, их сумеют отвлечь от разговоров, даже от самых увлекательных.
– Нас дотолкали до сарая, сооруженного из знакомого мне по кхитайским странствиям дерева, – возобновил киммериец свое повествование. – Из бамбука. Помнишь, я такое обнаружил на берегу ручья?
– Да помню! Как такое забудешь. Вообще-то, бамбук – это трава, Конан. И, кстати, мебель из бамбука продается у нас в Шадизаре. На улице святого Лого, у торговца экзотическими товарами Ича Гри.
– Какая же трава, Симур. Скажешь тоже! – Конан снисходительно рассмеялся. – Бамбук большой, выше человеческого роста, и прочный, как коринфийский бук.
– Ладно… Какая, впрочем, разница, Конан из Киммерии, – почему-то устало проговорил Симур. – Вернемся к тюрьме из бамбука, до которой вас дотолкали. Это же была тюрьма, а не трактир со всеми удобствами, правильно я понимаю?
– Да, правильно…
* * *
Бамбуковая тюрьма напоминала зверинец с идущими одна за другой клетками, вот разве что прутья были не из железа. В одну из тесных клеток впихнули Конана, в соседнюю – Апрею. Зашуршала под ногами солома, от той же соломы потянуло гнилью.
Дикари же, избавив себя от пленников, подошли к еще одной клетке, тоже соседствующей с узилищем киммерийца, и что-то со смехом довольно долго говорили в ее полумрак. Из полумрака никто не отзывался, да, судя по всему, дикари не очень-то и ждали ответа. Сказали, рассмеялись по своему обыкновению и отправились восвояси, горячо обсуждая, не иначе, события последнего дня. А возле клеток возобновил прогулку преисполненный важности сторож. За пояс у него был заткнут меч, в руках он вертел в руке какие-то палки, соединенные между собой цепочкой.
Стена, разделяющая клетку Конана и Апреи, была сооружена, понятное дело, из бамбуковых палок, между которыми имелись зазоры. Не великие зазоры, руки не просунешь, но пальцы пройдут.
– Апрея, – позвал Конан, – подойди к стене, поднеси руки.
Раздался тяжелый девичий вздох, зашуршала солома, приминаемая маленькими ступнями.
– Зачем ты утащил меня в Нижний дом, – донесся тихий и растерянный голос лесной лучницы. – Ты только продлил мучения.
– Подвинься ближе и подними руки повыше. – Пальцы Конана дотянулись до узла на веревках, опутывающих тонкие девичьи запястья. Придется повозиться, но, похоже, времени у них в запасе предостаточно. Глаза киммерийца понемногу приноравливались к полумраку клетки, хотя вряд ли из этого можно было извлечь какую-то серьезную пользу… – Рано вешать нос и вкладывать мечи в ножны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38