И в соответствии с тем, что не всяк монах, на ком клобук, то и не всякого, у кого скипетр, можно признать королем, и пора бы уж назубок заучить эту истину. И хоть королевский скипетр ухватил сейчас слепой счетовод, следует сказать, что королем, пусть и мертвым, и погребенным, причем плохо, неглубоко, всего на три пяди под полом своей же палаты, продолжают считать прежнего вожака, и присутствие его, хоть бы в виде смрада, по-прежнему весьма ощутимо. А между тем на небо выплыла луна. Снаружи через главный вход проникает и разливается по вестибюлю неясное поначалу, но с каждым минутой набирающее силу сияние, и лежащие на полу тела, мертвые и пока еще нет, мало-помалу обретают объем и абрис, очертания и черты, и весь ужас кошмара, тяжкого и безымянного, и тогда жена доктора осознала, что нет больше, а может, и раньше не было, ни малейшего смысла прикидываться слепой, ибо невооруженным глазом видно, что спастись никому не удастся, а слепота, помимо прочего, это еще и пребывание в мире, где исчезла надежда. Впрочем, она может сказать, кто погиб. Вот это - аптекарь, а это - тот, кто сказал, что, мол, положат нас, и оба до известной степени оказались правы, и излишне спрашивать меня, как я узнала, кто они, ибо ответ мой прост: Я вижу. Из тех, кто был там, одни это уже знали и молчали, другие с давних пор терзались сомнениями, которые теперь, стало быть, подтвердились, но совершенно неожиданным оказалось отчуждение третьих, можно себе представить, какое бы в другое время тут началось смятение, какие посыпались бы вопросы, как развязались бы языки: Почему тебе одной удалось избегнуть общей участи, что за капли закапываешь ты в глаза, дай мне адрес твоего врача, выведи меня из этого узилища, хотя, если вдуматься, и не было в этом отчуждении ничего неожиданного, потому что сейчас уже все равно, в смерти все одинаково слепы. Но и вправду нельзя было дальше оставаться в таком положении, даже защититься нечем, потому что и железяки остались у двери в третью палату, а кулаками не много навоюешь. Под водительством жены доктора убитых вынесли на крыльцо и на лунном свету, под млечной белизной небесного тела, оставили их тела, белые снаружи, черные наконец-то внутри. Разойдемся все по своим палатам, сказал старик с черной повязкой, потом посмотрим, что тут можно будет предпринять. И никто не обратил внимание на то, сколь безумны эти слова. Слепцы не стали делиться по принадлежности и происхождению, встретились и познакомились по дороге, одни пошли в левое крыло, другие - в правое, и вот туда вместе пришли жена доктора и та, что сказала: Куда ты, туда и я, но не эта мысль сидела сейчас у нее в голове, а совсем противоположная, но говорить об этом она не хотела, ибо не все клятвы исполняются - когда по душевной слабости, а когда и под воздействием высшей силы, которую мы порой забываем принять в расчет.
Минул час, луна уже высоко, голод и страх отгоняют сон, и никто в палатах не спит. Но дело не только в том, что есть хочется и страшно. Еще, быть может, не улеглось возбуждение от недавнего боя, пусть и проигранного вчистую и с такими ужасными потерями, или в воздухе что-то такое, не определимое словами, но слепцов снедает беспокойство. Никто не осмеливается выйти в коридор, и внутренность каждой палаты поразительно напоминает улей, где жужжат одни трутни, есть такие поразительно неосновательные существа, как известно, мало приспособленные к соблюдению порядка, к исполнению хоть какого-никакого устава, ни в малейшей степени не задумывающиеся о будущем, хотя в отношении слепцов, людей, и без того обиженных судьбой, несправедливо было бы применять понятия трутень или паразит, ибо на чем им тут паразитировать, за счет каких рабочих пчел жить, смешно, ей-богу, и вообще поаккуратней бы надо со сравнениями, больно уж легко слетают они с языка. Впрочем, нет правила без исключения, что в очередной раз нашло себе подтверждение и здесь, в лице некой женщины, которая, чуть только успев войти к себе в палату, вторую в правом крыле, принялась рыться в своем тряпье и рылась до тех пор, пока не отыскала какой-то маленький предмет, а отыскав, зажала его в ладони, как бы для того, чтобы спрятать от посторонних глаз, давние привычки, дело известное, держатся прочно, даже когда приходит такой день и час, когда мы считаем, что их и вовсе уже нет. Но и здесь, где полагалось бы всем быть за одного, а одному за всех, видели мы, как сильные жестоко вырывают хлеб изо рта у слабых, а вот теперь увидим и эту женщину, которая пронесла сюда в сумочке зажигалку, умудрилась не потерять ее во всей этой свалке и неразберихе, и уж так она над нею дрожит, так трясется, словно это непременное условие ее выживания, и не подумает даже, не вспомнит, что, быть может, кто-то из ее товарищей по несчастью сберег последнюю сигаретку, а покурить не может, потому что, сколько ни спрашивай: Огонька не найдется, - огонька не найдется. И теперь уж никогда. Женщина вышла, не сказав ни слова, ни прощайте, ни пока, и вот проходит она пустым коридором, мимо дверей в первую палату, и никто там не заметил ее, вот пересекает вестибюль, где лунный свет очертил и расцветил стоящую на каменных плитах упаковку молока, а женщина уже в левом крыле, и опять коридор, но путь ей лежит в самую его глубину, в дальний его конец, прямо иди, не заблудишься. Да и потом, она слышит голоса, идет на их зов, не верьте, никто ее не зовет, это, так сказать, фигура речи, доносится до нее лишь гвалт и гомон в последней палате, где бандиты сладко пьют и вкусно едят по случаю победы, уж простите намеренное преувеличение, не будем забывать, что все на свете относительно, просто едят и пьют, что есть, и, конечно, всем прочим очень бы хотелось разделить с ними трапезу, но в данном случае и око не видит, и зуб неймет, между ними и пиршественным столом восемь кроватей и заряженный пистолет. Женщина стоит на коленях у двери, перегороженной этими самыми кроватями, и потихоньку подтягивает к себе одеяло с самой нижней, потом со следующей, потом с третьей, а выше ей не дотянуться, но это уже не важно, бикфордовы шнуры протянуты, остается только огонь поднести. Она еще помнит, куда покрутить колесико, чтобы пламя стало длинным, ну и вот он, маленький клинок огня, подрагивает, как острие ножниц. Она начинает сверху, пламя усердно лижет грязную ткань, и та наконец занялась, затлела, теперь среднюю, теперь нижнюю, и женщина чувствует потрескиванье и запах паленого волоса, надо бы поосторожней, она здесь затем, чтобы разжечь этот костер, а не взойти на него, он уготован другим, и слышит доносящиеся изнутри крики, и в этот миг подумала: А если у них есть вода, а если сумеют потушить, и заползла под нижнюю койку, повела зажигалкой вдоль всего матраса, вдоль и поперек, здесь и там, и очажки пламени вдруг стали расти и множиться, и сливаться воедино, превращаясь в сплошную огненную завесу, еще пронеслась по ней бесполезная струя воды, обрушилась на женщину, но поздно, ибо она теперь, чтобы веселей горело, подкинула в костерок собственное тело. Интересно, что там внутри, войти да взглянуть никто, конечно, не осмелится, но ведь зачем-то же дано человеку воображение, вот и давайте представим себе, как огонь резво скачет по койкам, с одной на другую, будто хочет полежать на всех разом, и это ему удается, а бандиты, изведя впустую и бесцельно свой скудный запас воды, теперь пытаются дотянуться до окон, вскакивают, балансируя, на спинки кроватей, до которых еще не добрался огонь, а он как раз и добрался, и они обрываются вниз, падают, а огонь за ними, и от жара уже с треском лопаются оконные стекла, и со свистом ворвавшийся в палату свежий воздух раздувает пламя, ах, да еще, конечно, звучат крики ярости и страха, вопли боли и муки, и здесь следует особо отметить, что звучат они все тише и слабей, а вот женщина с зажигалкой, например, вообще уже давно молчит.
К этому времени по задымленным коридорам бежали в панике и другие слепцы. Пожар, пожар, кричали они, и можно было убедиться воочию, до чего же скверно продумано и организовано размещение людей в этой, называйте, как хотите, клинике для душевнобольных, психиатрической больнице, сумасшедшем доме, посмотрите, ведь каждая из кроватей сама собой, со всеми своими замысловатыми железяками, превращается в настоящий капкан, представьте, какие ужасающие последствия проистекут от того, что в палате на сорок душ, не считая тех, кто спит на полу, предусмотрена только одна дверь, ведь если огонь подберется с этой стороны и перекроет выход, никто не выберется. К счастью, как неоднократно уже бывало в истории человечества, случается, что несчастье несет с собою благо, реже, конечно, говорится о том, что и благо несет с собой несчастье, есть в нашем мире такое вот противоречие, ибо об одном постоянно упоминают, про другое позабывают, ну а в нашем случае благом оказалось то, что на каждую палату предусмотрено вот именно что по одной двери, благодаря чему, то есть благом этим одаривая, огонь, в котором сгорели бандиты, так долго бушевал в их палате, не вырываясь наружу, так что если бы не всеобщее смятение и паника, не пришлось бы, глядишь, скорбеть по другим погибшим. Потому что в этой пресловутой панике очень многие слепцы были насмерть затоптаны, задавлены, в стены вмазаны, такое вот действие она производит, таков ее, можно сказать, природный эффект, когда дает себя знать животное начало, да и растительное было бы не лучше, деревья с травой, будьте уверены, вели бы себя так же, не будь у них корней, так крепко и цепко вросших в почву, а любопытное, надо полагать, зрелище являл бы собой бегущий от пожара лес. Внутренний двор был в полной мере использован в качестве убежища теми слепцами, которые догадались открыть окна в коридоре и выскочили наружу. Иные, выпрыгнув, теряли равновесие, оступались и падали, плакали и вопили, чем, впрочем, занимаются и сейчас, хоть и находятся в безопасности, относительной, разумеется, но будем все же уповать, что, когда прогорит и рухнет крыша, а в небо, как из жерла вулкана, ударит столб пламени и горящей черепицы, огонь не вздумает переметнуться на кроны деревьев. В правом крыле царит не меньший страх, потому что слепцу только дай учуять запах дыма, и он тотчас решит, будто горит где-то рядом, что вовсе не так, и в одно мгновение коридор оказался забит людьми, и если не найдется кому навести тут порядок, худо нам всем придется. Кто-то вспомнил, что жена доктора покуда еше зрячая, да где же она, раздались голоса, пусть скажет, что происходит, куда нам идти, где она, я здесь, только сейчас сумела выбраться из палаты, и произошло это из-за косоглазого мальчугана, спрятался так, что никак не найдешь, но теперь уже он здесь, здесь, я мертвой хваткой вцепилась в него, пришлось силой разжимать мне пальцы, а другой рукой я держу руку мужа, а следом идет девушка в темных очках, а за ней, куда иголка, туда и нитка, старик с черной повязкой, а дальше первый слепец и его жена, все мы рядом, держимся вместе, сбились плотно, как сосновая шишка, которую даже такому жару не расколоть. Между тем кое-кто из здешних слепцов последовал примеру обитателей левого крыла и выскочил во внутренний двор, они не могут видеть, что большая часть здания с той стороны уже обращена в сплошной костер, но чувствуют, каким раскаленным воздухом веет, какой обжигающий ветер дует оттуда, где кровля покуда еще держится, но листья на деревьях медленно сворачиваются от жара. Тогда кто-то крикнул: Да что мы тут застряли, почему не выходим наружу, а ответ, долетевший из этого моря голов, дан был буквально в двух словах: Там солдаты, однако: Лучше от пули помереть, чем изжариться заживо, возразил старик с черной повязкой, и чувствовалось - человек знает, что говорит, а может быть, его устами говорит сейчас та женщина с зажигалкой, кому не выпало легкой смерти от последней пули, выпущенной слепым счетоводом. Сказала тогда жена доктора: Дайте-ка я поговорю с солдатами, не может быть, чтобы они оставили нас умирать вот так, у солдат ведь тоже есть сердце. И, ведомые надеждой на это, слепцы образовали узкий проход, по которому двинулась жена доктора, увлекая за собой своих. Дым застилал ей глаза, так что вскоре она станет слепей своих подопечных. С трудом сумели втиснуться в вестибюль. Двери были высажены, слепцы, прятавшиеся там, быстро поняли, что место небезопасно, захотели выйти, поднаперли, но другие сопротивлялись как могли, то есть очень упорно, ибо в них еще сидел страх попасться на глаза солдатам, однако и они сдались, почувствовав, что огонь совсем близко, прав оказался старик с черной повязкой, лучше от пули помереть. От пули так от пули, за этим, судя по всему, дело не станет, жена доктора сумела наконец выбраться на крыльцо, причем оказалась практически полуголой, потому что обе руки у нее были заняты, и нечем, стало быть, обороняться от тех, кто хотел присоединиться к ее маленькой группе, пробивавшейся вперед, вскочить, так сказать, на подножку отходящего поезда, и вот, наверно, вытаращатся солдаты, когда она предстанет перед ними, выставив на поглядение едва прикрытые груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Минул час, луна уже высоко, голод и страх отгоняют сон, и никто в палатах не спит. Но дело не только в том, что есть хочется и страшно. Еще, быть может, не улеглось возбуждение от недавнего боя, пусть и проигранного вчистую и с такими ужасными потерями, или в воздухе что-то такое, не определимое словами, но слепцов снедает беспокойство. Никто не осмеливается выйти в коридор, и внутренность каждой палаты поразительно напоминает улей, где жужжат одни трутни, есть такие поразительно неосновательные существа, как известно, мало приспособленные к соблюдению порядка, к исполнению хоть какого-никакого устава, ни в малейшей степени не задумывающиеся о будущем, хотя в отношении слепцов, людей, и без того обиженных судьбой, несправедливо было бы применять понятия трутень или паразит, ибо на чем им тут паразитировать, за счет каких рабочих пчел жить, смешно, ей-богу, и вообще поаккуратней бы надо со сравнениями, больно уж легко слетают они с языка. Впрочем, нет правила без исключения, что в очередной раз нашло себе подтверждение и здесь, в лице некой женщины, которая, чуть только успев войти к себе в палату, вторую в правом крыле, принялась рыться в своем тряпье и рылась до тех пор, пока не отыскала какой-то маленький предмет, а отыскав, зажала его в ладони, как бы для того, чтобы спрятать от посторонних глаз, давние привычки, дело известное, держатся прочно, даже когда приходит такой день и час, когда мы считаем, что их и вовсе уже нет. Но и здесь, где полагалось бы всем быть за одного, а одному за всех, видели мы, как сильные жестоко вырывают хлеб изо рта у слабых, а вот теперь увидим и эту женщину, которая пронесла сюда в сумочке зажигалку, умудрилась не потерять ее во всей этой свалке и неразберихе, и уж так она над нею дрожит, так трясется, словно это непременное условие ее выживания, и не подумает даже, не вспомнит, что, быть может, кто-то из ее товарищей по несчастью сберег последнюю сигаретку, а покурить не может, потому что, сколько ни спрашивай: Огонька не найдется, - огонька не найдется. И теперь уж никогда. Женщина вышла, не сказав ни слова, ни прощайте, ни пока, и вот проходит она пустым коридором, мимо дверей в первую палату, и никто там не заметил ее, вот пересекает вестибюль, где лунный свет очертил и расцветил стоящую на каменных плитах упаковку молока, а женщина уже в левом крыле, и опять коридор, но путь ей лежит в самую его глубину, в дальний его конец, прямо иди, не заблудишься. Да и потом, она слышит голоса, идет на их зов, не верьте, никто ее не зовет, это, так сказать, фигура речи, доносится до нее лишь гвалт и гомон в последней палате, где бандиты сладко пьют и вкусно едят по случаю победы, уж простите намеренное преувеличение, не будем забывать, что все на свете относительно, просто едят и пьют, что есть, и, конечно, всем прочим очень бы хотелось разделить с ними трапезу, но в данном случае и око не видит, и зуб неймет, между ними и пиршественным столом восемь кроватей и заряженный пистолет. Женщина стоит на коленях у двери, перегороженной этими самыми кроватями, и потихоньку подтягивает к себе одеяло с самой нижней, потом со следующей, потом с третьей, а выше ей не дотянуться, но это уже не важно, бикфордовы шнуры протянуты, остается только огонь поднести. Она еще помнит, куда покрутить колесико, чтобы пламя стало длинным, ну и вот он, маленький клинок огня, подрагивает, как острие ножниц. Она начинает сверху, пламя усердно лижет грязную ткань, и та наконец занялась, затлела, теперь среднюю, теперь нижнюю, и женщина чувствует потрескиванье и запах паленого волоса, надо бы поосторожней, она здесь затем, чтобы разжечь этот костер, а не взойти на него, он уготован другим, и слышит доносящиеся изнутри крики, и в этот миг подумала: А если у них есть вода, а если сумеют потушить, и заползла под нижнюю койку, повела зажигалкой вдоль всего матраса, вдоль и поперек, здесь и там, и очажки пламени вдруг стали расти и множиться, и сливаться воедино, превращаясь в сплошную огненную завесу, еще пронеслась по ней бесполезная струя воды, обрушилась на женщину, но поздно, ибо она теперь, чтобы веселей горело, подкинула в костерок собственное тело. Интересно, что там внутри, войти да взглянуть никто, конечно, не осмелится, но ведь зачем-то же дано человеку воображение, вот и давайте представим себе, как огонь резво скачет по койкам, с одной на другую, будто хочет полежать на всех разом, и это ему удается, а бандиты, изведя впустую и бесцельно свой скудный запас воды, теперь пытаются дотянуться до окон, вскакивают, балансируя, на спинки кроватей, до которых еще не добрался огонь, а он как раз и добрался, и они обрываются вниз, падают, а огонь за ними, и от жара уже с треском лопаются оконные стекла, и со свистом ворвавшийся в палату свежий воздух раздувает пламя, ах, да еще, конечно, звучат крики ярости и страха, вопли боли и муки, и здесь следует особо отметить, что звучат они все тише и слабей, а вот женщина с зажигалкой, например, вообще уже давно молчит.
К этому времени по задымленным коридорам бежали в панике и другие слепцы. Пожар, пожар, кричали они, и можно было убедиться воочию, до чего же скверно продумано и организовано размещение людей в этой, называйте, как хотите, клинике для душевнобольных, психиатрической больнице, сумасшедшем доме, посмотрите, ведь каждая из кроватей сама собой, со всеми своими замысловатыми железяками, превращается в настоящий капкан, представьте, какие ужасающие последствия проистекут от того, что в палате на сорок душ, не считая тех, кто спит на полу, предусмотрена только одна дверь, ведь если огонь подберется с этой стороны и перекроет выход, никто не выберется. К счастью, как неоднократно уже бывало в истории человечества, случается, что несчастье несет с собою благо, реже, конечно, говорится о том, что и благо несет с собой несчастье, есть в нашем мире такое вот противоречие, ибо об одном постоянно упоминают, про другое позабывают, ну а в нашем случае благом оказалось то, что на каждую палату предусмотрено вот именно что по одной двери, благодаря чему, то есть благом этим одаривая, огонь, в котором сгорели бандиты, так долго бушевал в их палате, не вырываясь наружу, так что если бы не всеобщее смятение и паника, не пришлось бы, глядишь, скорбеть по другим погибшим. Потому что в этой пресловутой панике очень многие слепцы были насмерть затоптаны, задавлены, в стены вмазаны, такое вот действие она производит, таков ее, можно сказать, природный эффект, когда дает себя знать животное начало, да и растительное было бы не лучше, деревья с травой, будьте уверены, вели бы себя так же, не будь у них корней, так крепко и цепко вросших в почву, а любопытное, надо полагать, зрелище являл бы собой бегущий от пожара лес. Внутренний двор был в полной мере использован в качестве убежища теми слепцами, которые догадались открыть окна в коридоре и выскочили наружу. Иные, выпрыгнув, теряли равновесие, оступались и падали, плакали и вопили, чем, впрочем, занимаются и сейчас, хоть и находятся в безопасности, относительной, разумеется, но будем все же уповать, что, когда прогорит и рухнет крыша, а в небо, как из жерла вулкана, ударит столб пламени и горящей черепицы, огонь не вздумает переметнуться на кроны деревьев. В правом крыле царит не меньший страх, потому что слепцу только дай учуять запах дыма, и он тотчас решит, будто горит где-то рядом, что вовсе не так, и в одно мгновение коридор оказался забит людьми, и если не найдется кому навести тут порядок, худо нам всем придется. Кто-то вспомнил, что жена доктора покуда еше зрячая, да где же она, раздались голоса, пусть скажет, что происходит, куда нам идти, где она, я здесь, только сейчас сумела выбраться из палаты, и произошло это из-за косоглазого мальчугана, спрятался так, что никак не найдешь, но теперь уже он здесь, здесь, я мертвой хваткой вцепилась в него, пришлось силой разжимать мне пальцы, а другой рукой я держу руку мужа, а следом идет девушка в темных очках, а за ней, куда иголка, туда и нитка, старик с черной повязкой, а дальше первый слепец и его жена, все мы рядом, держимся вместе, сбились плотно, как сосновая шишка, которую даже такому жару не расколоть. Между тем кое-кто из здешних слепцов последовал примеру обитателей левого крыла и выскочил во внутренний двор, они не могут видеть, что большая часть здания с той стороны уже обращена в сплошной костер, но чувствуют, каким раскаленным воздухом веет, какой обжигающий ветер дует оттуда, где кровля покуда еще держится, но листья на деревьях медленно сворачиваются от жара. Тогда кто-то крикнул: Да что мы тут застряли, почему не выходим наружу, а ответ, долетевший из этого моря голов, дан был буквально в двух словах: Там солдаты, однако: Лучше от пули помереть, чем изжариться заживо, возразил старик с черной повязкой, и чувствовалось - человек знает, что говорит, а может быть, его устами говорит сейчас та женщина с зажигалкой, кому не выпало легкой смерти от последней пули, выпущенной слепым счетоводом. Сказала тогда жена доктора: Дайте-ка я поговорю с солдатами, не может быть, чтобы они оставили нас умирать вот так, у солдат ведь тоже есть сердце. И, ведомые надеждой на это, слепцы образовали узкий проход, по которому двинулась жена доктора, увлекая за собой своих. Дым застилал ей глаза, так что вскоре она станет слепей своих подопечных. С трудом сумели втиснуться в вестибюль. Двери были высажены, слепцы, прятавшиеся там, быстро поняли, что место небезопасно, захотели выйти, поднаперли, но другие сопротивлялись как могли, то есть очень упорно, ибо в них еще сидел страх попасться на глаза солдатам, однако и они сдались, почувствовав, что огонь совсем близко, прав оказался старик с черной повязкой, лучше от пули помереть. От пули так от пули, за этим, судя по всему, дело не станет, жена доктора сумела наконец выбраться на крыльцо, причем оказалась практически полуголой, потому что обе руки у нее были заняты, и нечем, стало быть, обороняться от тех, кто хотел присоединиться к ее маленькой группе, пробивавшейся вперед, вскочить, так сказать, на подножку отходящего поезда, и вот, наверно, вытаращатся солдаты, когда она предстанет перед ними, выставив на поглядение едва прикрытые груди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47