Но не было случая, чтобы Капитолина Викторовна закончила выступление, не произнеся всего выстраданного и наболевшего. Хотя выстраданное и наболевшее чаще всего было вычитано из разных педагогических журналов, скопившихся в ее комнате за многие годы в огромном количестве. Вычитано, заучено, принято близко к сердцу. Так близко, что давно уже стало своим, кровным.
Изобретения и новации в области педагогики Капитолина Викторовна любила, но только тогда, когда они спускались к ней сверху, как архангелы с неба, в виде министерских инструкций. Впрочем, все эти новации ничуть не мешали ей всю жизнь благополучно потчевать своих питомцев откровениями насчет лишних людей, типичных представителей и прочего в том же роде. Кто-то ругал и высмеивал примитивизм в преподавании, а она знай потчевала и была на самом высоком счету.
Капитолина Викторовна навеки усвоила, что если есть тучи, то они непременно «свинцово-серые»; если снег, то обязательно «искристый-серебристый»; если солнышко, то исключительно «красное». И ежели кто-то из ее подопечных позволял себе пользоваться собственной терминологией, значит, он не мог рассчитывать на сколь-нибудь высокую оценку своих знаний.
Ну а тот, кто отваживался завести с Оглоблиной-Шумской спор о литературе, всегда оказывался безжалостно посрамленным. Потому что она знала наизусть не только, скажем, «Евгения Онегина», что было в ее время не такой уж редкостью, она знала наизусть «Войну и мир», а это, согласитесь, знание феноменальное, против которого никто не устоит.
…Незаметно подкрался пенсионный возраст. И были устроены торжественные проводы заслуженного человека.
Капитолина Викторовна пришла на торжество в новой черной паре, мало чем отличавшейся от предыдущего наряда. На ее строгом жакете сияли награды за долголетний добросовестный труд.
Новый директор, недавно назначенный в школу, произнес прочувствованную речь.
И Капитолина Викторовна растрогалась. А растрогавшись, попросила слова. И без лишних антимоний заверила родной коллектив, что именно сейчас решила не покидать школу на произвол судьбы.
— Я поняла, — сказала она, — что мой опыт еще пригодится делу народного образования. К нам в школу пришло много молодых учителей, которым еще предстоит найти себя в нашем почетном нелегком труде. И я помогу им. Мне не нужно много часов, я готова остаться совершенно бескорыстно, чтобы вы не почувствовали себя сиротами.
От этих слов сироты содрогнулись, а некоторые слабонервные даже натурально заплакали, чем еще больше укрепили старую учительницу в решимости сражаться на ниве просвещения до последнего вздоха.
И тут грянула школьная реформа.
Сперва Капитолина Викторовна восприняла весть о ней философски. Реформ на ее памяти случилось немало, и ни одна из них всерьез не затронула матерого литератора. Но тут сверху повалили инструкции, приведшие Оглоблину-Шумскую в смятение и некоторую панику. Под инструкциями стояли совершенно новые фамилии. Новые фамилии замелькали в горячо любимых журналах.
— Выручайте, Капитолина Викторовна, — взмолился однажды хитрый директор, — приезжает комиссия из облоно! Смотреть открытый урок литературы! Вся надежда на вас!
И она, не почувствовав коварства, милостиво согласилась.
За этот открытый урок директор школы схлопотал, как и надеялся, строгий выговор. Будь Оглоблина-Шумская помоложе, она бы еще показала кой-кому, она бы еще поспорила о методах и путях педагогического поиска. Но отрицательная оценка урока так изумила старуху, что у нее впервые в жизни ни с того ни с сего заболело сердце. Годы есть годы.
Словом, она сама отошла от дел, чем всерьез порадовала коллектив школы.
Став пенсионеркой, Капитолина Викторовна совершенно не знала, чем себя занять. И все чаще стали закрадываться сомнения относительно полезности прожитой жизни. Она гнала эти сомнения прочь, но они снова приходили. Так приходят тараканы, когда соседи начинают вести с ними войну по всему фронту. Но тараканы в большом доме неистребимы, потому что всем соседям никогда не удается договориться о полном согласовании действий.
Неизвестно, куда бы со временем завели сомнения бедную Капитолину Викторовну, если бы как раз в эту пору не стал к ней захаживать на чай один старичок, такой же высокий и худой, как и сама учительница. Этот с виду очень добродушный старичок раньше служил там, где рассматривают всякие изобретения на предмет пригодности их для народного хозяйства. Он занимал довольно высокий пост и за свою долгую плодотворную деятельность зарезал столько всяких начинаний, что уже даже и не знал точно сколько. А потом его отправили на заслуженный отдых, хотя он еще чувствовал полноту сил и творческой энергии.
И Капитолина Викторовна, такая всегда неприступная, откликнулась на зов одинокого родственного сердца. Они полюбили пить по вечерам чай и тепло вспоминать ушедшие времена. Хотя, конечно, и раньше случалось всякое, но всякое как-то подзабылось.
Однажды Степан Степанович пришел несколько возбужденным и приволок какой-то огромный плоский сверток.
«Что это?» — хотела полюбопытствовать бывшая учительница, но вовремя остановила свое нетерпение, посчитав его бестактным.
И Степан Степанович все рассказал сам:
— Представляете, Капитолина Викторовна, хотел на досуге проверить кой-какие изобретения, которые в свое время отверг не глядя. И вот смастерил. Сам. Полюбуйтесь!
Он снял газетную оболочку, и перед Капитолиной Викторовной оказалась самая обычная дверь, наполовину из досок, наполовину из древесностружечной плиты.
— Называется «Дверь в двухмерное пространство»! — торжественно провозгласил Степан, Степанович и указал широким жестом на свое детище, словно приглашая войти.
Капитолина Викторовна слабо представляла себе двухмерное пространство, она с вежливым любопытством глядела на дверь и продолжала молчать, ожидая дальнейших разъяснений.
— Там весьма любопытно, я уже заглядывал в замочную скважину. Может, зайдем на минутку, Капитолина Викторовна?
— Зайдем, — с готовностью встала она, разглаживая складки на своей черной юбке.
Они взялись за руки и вошли в удивительный мир, который сперва показался Капитолине Викторовне продолжением обычного мира. Но только сперва.
Все вокруг — здания, люди, ландшафт, — казалось, принадлежало многим эпохам одновременно и никакой в отдельности. Стоило обойти предмет сбоку, и он бесследно исчезал, так как имел нулевую ширину. То же самое происходило и со Степаном Степановичем, да и с ней самой. Но это не внушало никакого страха. Наоборот, непривычное веселье охватило душу.
Так же крепко держась за руки, они сделали несколько шагов. Удивительная дверь исчезла за углом. Но и это не встревожило.
— Посторони-ись! — гаркнул некто в железных доспехах над самым ухом.
Старики прижались к стене. Послышался звон кандалов, и на дороге показалась серая толпа.
— Кто это? — поинтересовалась Капитолина Викторовна у прохожего.
— Злодеев на эшафот повели! — радостно ответил прохожий.
Капитолина Викторовна пригляделась к толпе и начала различать отдельные лица. Впереди всех шел изможденный Пушкин, он поддерживал плечом своего друга Евгения, которому железы разбили лодыжки. Дальше следовали типичные представители, лишние люди — Чацкий, Печорин, Базаров… Множество знакомых лиц.
Кандальники были трехмерными, они не помещались в чуждом пространстве. Они шли, и двухмерный мир трещал, вспучивался, местами лопался даже. И все же был очень прочным.
— Смотрите, смотрите, Капитолина Викторовна! — свистящим шепотом напомнил о себе Степан Степанович. — Ползунов, Менделеев, Попов… Допрыгались, голубчики!
Старики глянули друг на друга счастливыми глазами и увидели, что никакие они не старики, а средних лет люди, которым жить и жить вечно, пока существует этот двухмерный мир. Мир, в котором отсутствует не только объем, но и время. Время и подавно!
И они пошли рука об руку, рука об руку, и не больше, счастливые и радостные, как никогда раньше. Пошли, все дальше и дальше удаляясь от волшебной двери.
САМОЛЕТ ИЗ СИРОТСКА
— У стойки номер один начинается регистрация билетов и багажа на рейс номер восемь, — оглушительно продекламировал голос за спиной.
Сыробякин вздрогнул и оглянулся. Двое одинаковых людей, командированных по всем приметам, послушно отделились от единственного в здании аэропорта деревянного дивана и, волоча свои видавшие виды портфели предельной вместимости, двинулись регистрироваться.
…Пятнадцать лет часть зарплаты Сыробякин отправлял в этот самый Сиротск. Только поэтому он и знал о существовании на планете этого городка. Ну, конечно, отправлял не сам, деньги высчитывала бухгалтерия, согласно исполнительному листу, однако за все годы никаких недоразумений с алиментами у Сыробякина не было, хотя объездить ему довелось полстраны.
Устраиваясь на новую работу, Сыробякин сразу ставил в известность кого нужно, чтобы потом не маяться с быстро растущей задолженностью. Он был человеком неприхотливым и умеренным, и, хотя никогда не гонялся за большими заработками, остававшихся денег ему вполне хватало. Имелись даже кой-какие сбережения на черный день.
Сыробякин женился на двадцать первом году, потому что ничего другого, как казалось тогда, не оставалось. С одноклассницей Аллой они дружили с седьмого класса, их привыкли постоянно видеть вместе. И однажды Сыробякину показалось, что эта дружба до неприличия затянулась. В армии он из-за какой-то скрытой болезни не был, а значит, к тому времени уже имел приличную зарплату и считал, что вполне может стать главой семьи. Алла с радостью согласилась выйти замуж за Сыробякина.
Сперва им дали комнату в семейном общежитии, а потом выделили однокомнатную квартиру в новом доме.
Сыробякин быстро отвык от родителей, живущих на другом конце города, он не мог и не хотел скрывать раздражение от частых визитов родственников Аллы, и те постепенно перестали навещать молодоженов. Время от времени почтальонка по праздникам еще приносила Сыробякиным поздравительные открытки, но постепенно и этот слабенький ручеек иссяк.
Дольше всех сопротивлялась теща. Она приходила, когда Сыробякина не было дома, и они с дочерью разговаривали о том о сем, стараясь распрощаться до прихода главы семьи. Но однажды, увлекшись беседой, они потеряли бдительность и Сыробякин застал женщин врасплох. Он пошутил:
— Я наконец понял, что такое бесконечность.
Это когда встречаются моя жена и теща и затевают разговор.
С подругами Аллы Сыробякин поступал еще проще. После нескольких настырных звонков он открывал дверь и, хмуро объявив, что жены нет дома, снова, теперь уже навсегда, захлопывал ее перед носом посетительницы. Алла ему старалась ни в чем не прекословить. Она кормила и обстирывала мужа, содержала в порядке дом и изо всех сил старалась убедить себя, что нынешнее состояние ее жизни и есть счастье.
Сыробякин приходил с работы, ел, читал, смотрел телевизор и ложился спать. Он молча и деловито исполнял свой супружеский долг и отворачивался к стене. Алла тихо плакала по ночам. Она где-то когда-то читала о плачущей по ночам женщине, горячие слезы которой почувствовал на своем плече ее невнимательный муж. И будто бы сразу в душе у мужа все перевернулось, он устыдился и стал другим. Что делать, литература часто дезориентирует нас в обыденной жизни.
— Если тебе охота реветь, иди в кухню и фонтанируй хоть до утра. А то спать мешаешь, — сказал однажды Сыробякин жене.
Через определенное время Алле пришла пора рожать. Она ловила на себе недовольные взгляды мужа, стеснялась своего большого живота и боялась говорить о будущем ребенке. Сыробякин заговорил сам.
— Ты стала похожа на старую утку, — молвил он как можно ласковей. — Если ребенок родится беспокойным, тебе придется пожить у матери, пока он не подрастет. Ты же понимаешь, я не могу при ходить на работу невыспавшимся.
Алла родила мальчика. Мальчик получился беспокойным. Из больницы Сыробякин увез жену и сына сразу к теще. Он стал навещать их раз в месяц, принося гостинцы. Он печально смотрел на жену, непричесанную, с заспанными глазами, в старом халате с большим жирным пятном на подоле, и старался побыстрее уехать. Мальчик подрастал, учился ходить, проситься на горшок, но было ясно, что хлопот с ним меньше не становится. И Сыробякин не торопил жену возвращаться. А потом его отправили в командировку, а потом еще в одну, и однажды, вернувшись домой, Сыробякин узнал, что на его имя пришел исполнительный лист из какого-то неведомого Сиротска. Узнал, подумал и облегченно вздохнул. Ему надоело каждый месяц мотаться через весь город, и отъезд жены с сыном наилучшим образом решал проблему.
Уплатив первый взнос в дело воспитания сына, Сыробякин привел в дом Раю. Она вышла из его дома, как не оправдавшая доверия, через полтора года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23