Это был конец двадцати одного года — теперь он точно знал, — прожитых безмятежно. Так разве что в идиллии одного из Садов Эдема прожить можно. Знавали они несчастья, видели, как рядом смерть ходит. Но стоило оглянуться назад, в прошлое, — все таким простым казаться начинало. Сейчас этому пришел конец, но конец еще и началом стал. Длинной дороги в будущее началом. В прошлом осталась маленькая группка людей — чуть больше обычной семьи. В будущем здесь будет Государство. И в этом злая ирония заключалась. Государство — оно ведь вроде заботливой матери должно быть, защищая слабых и делая жизнь детей своих полнее и богаче. А они в основу его смерть заложили. Кто рассудит? Может быть, в совсем далекие, тьмой тысячелетий отделенные от них времена, когда нужно было в смутное время мощь выкристаллизовать, точно так же Государство начиналось. А на первобытном уровне сила и смерть всегда рядом ходили. «Это просто необходимость… Это вызвано необходимостью», — раз за разом повторял он эти слова, словно сам себя убедить пытался. Да, он может оправдать это действие самым дорогим, что на этой земле для него осталось, — безопасностью и счастьем Племени. Одним крутым действием, каким бы отвратительным и злобным поступок этот на первый взгляд ни казался, они разорвали — во всяком случае, надеяться будут — цепь злобы и уродства, которая, однажды начатая, потянется дальше и дальше в будущее. Теперь — по крайней мере, они надеяться будут — не потянется нескончаемая череда слепых от рождения младенцев и трясущихся идиотов, и свадеб таких не будет, когда первое любовное прикосновение уже грязью будет замарано. Нет, не хотел он больше об этом думать. Все, что они сделали, — все оправданно. И если не существовало прямых доказательств вины, непомерно высокой цена ответственности получалась, чтобы взвалить на свои плечи. Ну а кто теперь скажет, какую роль во всем этом личные мотивы сыграли? Теперь лишь стыдливо можно вспоминать, как радостно сердце забилось, когда слова Эзры стали подтверждением страхов и неприязни от понимания, что его главенству в Племени вызов брошен. Никто не скажет, и ему не понять. Сейчас, по крайней мере, все к своему концу пришло, закончилось. Нет, он, пожалуй, скажет: «Все сделано». Слишком часто — а он историю человеческую знает и помнит — казни ничего не заканчивали; и поднимались мертвые из могил, и души их за собой живых вели. Только вот, наверное, у Чарли и души никакой не было. Иш вместе с другими мерил долгий путь длиной в милю. Молча все шли, разве что трое мальчиков постепенно в себя начали приходить и уже шуточками вполголоса перебрасывались. А ведь нет оснований для того, чтобы тяжкие мысли их меньше, чем старших, мучили. Мальчики не голосовали, но ведь согласились стать исполнителями. «Да, — думал Иш. — Если и есть во всем этом их вина, то на всех она лежит, и если настанет такой день, никто на другого голос свой не смеет поднять». Так и шли они по травой заросшим мусорным развалам, что когда-то назывались улицами, между рядов полуразрушенных домов, и не было длиннее мили, что вела их от могилы под ветвями дуба назад, к домам в Сан-Лупо. А когда вошел Иш в свой дом, то подошел к камину и поставил молоток на каминную полку — головкой вниз, так, чтобы рукоятка строго вверх указывала. Это его старый добрый друг, но стоило вспомнить тот день, когда он в первый раз молоток в дело пустил, совсем по-иному о прожитых двадцати двух годах думалось. Может, и прав он, думая, что годы эти как в Садах Эдема были прожиты! Но и Годами Анархии они были, потому что не существовало силы, способной защитить маленького, одинокого человека от всего страшного, что способен был обрушить на него изменившийся мир. Он тот день до мельчайших подробностей помнит. Тот день когда вернулся с гор и стоял на улицах маленького городка Хатсонвиля. Он тогда застыл в нерешительности, затравленно озираясь, понимая, что сейчас против закона должен пойти, совершить непоправимое и страшное. Но все же сбросил с себя цепи условностей, взмахнул молотком, сокрушил ничтожные двери бильярдной, где и прочел первую за две недели газету. Конечно, когда вокруг тебя и над тобой Соединенные Штаты Америки и когда воспринимал ты это как воздух, которым дышишь, как должное, что всегда существовало и всегда существовать будет, тогда и не думал, тогда лишь жаловался, что налоги высокие да предписания строгие, и сильной личностью себя считал. А когда не стало всего! Вот тогда время строку старой книги вспомнить: «И тогда восстанет один на всех и все — на одного». Да, такое было. И хотя рядом с ним и Джордж, и Эзра жили, каждый сам по себе был, не связывал их союз, закаленный в горниле сражений. То, что годы эти в уюте и комфорте прошли, хорошими Годами оказались, — это счастье большое для всех них, большая удача. А сейчас он услышал звук пилы и понял — это Джордж вернулся к возне со своим возлюбленным деревом. Джордж не станет утруждать себя глубокими мыслями о том, что случилось. И Эзра не будет, и, уж конечно, мальчики. Из них всех только Ишу суждено задумываться. Вот и сейчас не может он остановиться и снова одолевают его тяжелые мысли. Снова, в который раз уже, думает он — какая пружина действия и поступки раскручивает? Может быть, эта сила в самом человеке скрывается? А может быть, заложена во внешнем мире? Взять, к примеру, цепь событий, приведших их к сегодняшнему дню. Сначала кончилась вода, и они послали мальчиков в экспедицию, то есть экспедиция стала результатом отсутствия воды, а из экспедиции вырос Чарли, а из Чарли, который является частью внешнего мира, выросло все, что потом случилось. Но, конечно же, нельзя с абсолютной уверенностью утверждать, что вот такая неизбежная в своей закономерности последовательность событий произошла лишь благодаря отсутствию воды. Это все он, в его сознании родилась мысль об экспедиции, это ведь он выстроил последовательность действии для ее осуществления. И снова он стал думать о маленьком Джои, который может видеть то, чего нет, кто обладает даром заглядывать в будущее. Пришла Эм. Ее не было под дубом — это не женская работа. Но и она написала короткое слово на избирательном бюллетене. Но и Эм — это он тоже понимал — не станет терзать себя сомнениями, не будет размышлять бессонными ночами. Не в этом заключалась природа женщины. Лишь короткого взгляда хватило Эм, чтобы понять его состояние и попросить:
— Не думай об этом сейчас. Не изводи себя. А он взял ее ладони и прижал к своим щекам. На короткое мгновение почувствовал прохладу, а потом жар лица передался рукам Эм и согрел их. Много лет прошло, когда первый раз увидел он ее в освещенном проеме дверей и услышал голос, в котором не вызов, не вопрос звучал, а лишь спокойное утверждение. Двадцать один год, двадцать два года, — теперь он знал: что бы ни случилось в оставшейся жизни, не изменятся их отношения. У них не будет больше детей, а отношения по-прежнему останутся теплыми. Она на десять лет старше. Кто-то скажет, что Эм больше матерью для Иша была, чем женой. Пусть будет так! Как начались дела, так пусть и продолжаются.
— Нет, мне от этого никогда не избавиться, — сказал он наконец. — От беспокойства. Кажется, я действительно получаю от этого состояния удовольствие. Это я пытаюсь заглянуть вперед, разглядеть, что скрывается за туманом. Выходит, в Старые Времена я выбрал правильную профессию. Из меня получился бы неплохой ученый-исследователь. Но это чья-то глупая шутка — оставить меня среди выживших. Таких людей, как Эзра и Джордж, нужно было оставлять — не задумываются, не действуют особенно, а так, плывут себе тихонько по течению. А еще Новым Временам нужны люди решительные — лидеры, которые не станут утруждать себя долгими размышлениями «за» и «против». Такие как Чарли, например. Я же лишь пытаюсь что-то сделать. Я не Моисей, и не Солон, и… не Ликург. Вот они действительно писали законы и закладывали фундамент становления нации. То, что случилось, то, что ждет нас всех впереди, — все могло быть другим, будь другим я. На короткое мгновение она прижалась к его щеке своей щекой.
— А я не хочу, — сказала она. — А я не хочу, чтобы ты был другим. Вот что должна говорить жена! Старые, как мир, но зато какие приятные слова.
— Ну а кроме того, — продолжала она, — откуда тебе это знать? Даже если бы ты был Моисеем или одним из тех, со странными именами, все равно нельзя управлять всем тем, что создано в этом мире, что окружает нас и порой так несправедливо обходится с нами. Кто-то из детей позвал Эм, и она ушла, снова оставив его одного. И тогда он встал, подошел к письменному столу, выдвинул один из ящиков и достал оттуда маленькую картонную коробочку, которую мальчики привезли из маленькой общины у Рио-Гранде. Иш знал, что там внутри, но события последних дней развивались столь стремительно, что у него не было времени или покоя в душе исследовать ее содержимое. Он открыл маленькую коробку и запустил пальцы в прохладные гладкие зерна. Сжал пальцы, захватил пригоршню и раскрыл ладонь, рассматривая их. Красные и черные, маленькие, вытянутые по краям — не те большие плоские зерна, желтые или белые, которые он ожидал увидеть. А ведь он должен был знать, что увидит; Большие зерна — это плоды элитных, наверное, искусственно скрещенных сортов кукурузы. Маленькие, черные и красные, — это примитивный сорт, тот, который индейцы из пуэбло испокон веков выращивали. Продолжая держать коробку в руках, он вернулся в кресло. Снова запустил в нее пальцы. Захватил пригоршню побольше, разжал пальцы и смотрел, как черные и красные зерна, проскальзывая между пальцев, с легким шорохом падают назад, в коробку. Он играл ими, и игра эта дарила милосердие и всепрощение душе его и возвращала мир сердцу его. Это тоже вернулось к ним из экспедиции на восток. И в простых кукурузных зернах отныне жизнь и будущее их были заключены. Взглянув вверх, он увидел Джои — вот же любопытный, — широко распахнутыми глазами из дальнего угла комнаты поглядывающего, чем занят отец. И Иш почувствовал тепло к Джои и подозвал его посмотреть ближе. Как всегда, все новое было интересно Джои, и Иш объяснил, что такое кукуруза. Пока годы шли, находились дела якобы важнее, а потом уже ни одного зерна живого не осталось, — так и не удалось Племени начать выращивать кукурузу. Теперь удобный случай представился все начать заново. А потом — даже страшно об этом подумать было, не то что решиться, — Иш взял коробку и повел Джои на кухню. Там они зажгли конфорку бензиновой плитки и взяли сковородку. Осторожно — всего пару дюжин позволили себе — пересыпали зерна в сковородку и стали поджаривать на огне. И хотя таким образом губили они часть драгоценных зерен, но не мог Иш побороть искушение, и если сначала действовал лишь по велению чувств, а не разума, потом рассудил трезво, что такая немедленная демонстрация будет полезна Джои. Не получилось у них вкусных жареных кукурузных зерен, малосъедобными они получились. Но никто из них не переживал. И хотя Иш вспомнил, что пробовал вот такую поджаренную кукурузу разве только как изысканную закуску на редких вечерах с коктейлями, он объяснил Джои, что на американском фронтире это обычной едой было, и его предки в большей степени зависели от нее. Большие умные глаза на тонком личике Джои красноречиво говорили, что Джои очень понравилась эта история. «Я хочу, — думал Иш, — чтобы Джои набрался сил, чтобы окреп душой и телом, и тогда он станет моей защитой и опорой. Пускай я истратил две дюжины, не буду надеяться — в сознании Джои я посадил сейчас гораздо больше семян».
Пшеница и кукуруза — и они, как собака и лошадь, шли рядом с человеком и делили вместе с ним его беды и радости — друзья и помощники на долгом пути… В далеких сухих углах Старого Мира низкорослая травка с золотистым венчиком разрослась густо вокруг стойбища человека, там, где более рыхлая и удобренная земля оказалась, именно такая, какую любила эта травка. Значит, сначала она признала человека, а потом человек признал ее. И чем больше благодарно возвращала ему за заботу, тем больше ухаживал за ней человек. И чем больше ухаживал за ней человек, тем выше и сильнее становилась травка и больше семян отдавала человеку, но взамен требовала вспаханной, освобожденной от соперников и соперниц земли. В первый год, когда уже никто не вспахивал землю, она по собственной воле взошла на тысячах акров, но на следующий год ее меньше стало, и с каждым последующим годом тоже — все меньше и меньше. С той же яростью, с какой волки накидывались на овец, некогда изгнанная с этих полей дикая трава накинулась на незваную пришелицу. Дикая трава образовала крепкий дерн, каждый новый год вырастала из своих прежних корней и с каждым новым годом захватывала все новые пахотные земли, превращая их в целину. А через какое-то время не осталось нигде пшеницы, разве где-то на удаленных засушливых территориях Азии и Африки встречалась она порой — на землях, откуда пришла и потом покорила мир за тот короткий период, что назывался «Земледелие»… Такая же в точности история и с маисом приключилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
— Не думай об этом сейчас. Не изводи себя. А он взял ее ладони и прижал к своим щекам. На короткое мгновение почувствовал прохладу, а потом жар лица передался рукам Эм и согрел их. Много лет прошло, когда первый раз увидел он ее в освещенном проеме дверей и услышал голос, в котором не вызов, не вопрос звучал, а лишь спокойное утверждение. Двадцать один год, двадцать два года, — теперь он знал: что бы ни случилось в оставшейся жизни, не изменятся их отношения. У них не будет больше детей, а отношения по-прежнему останутся теплыми. Она на десять лет старше. Кто-то скажет, что Эм больше матерью для Иша была, чем женой. Пусть будет так! Как начались дела, так пусть и продолжаются.
— Нет, мне от этого никогда не избавиться, — сказал он наконец. — От беспокойства. Кажется, я действительно получаю от этого состояния удовольствие. Это я пытаюсь заглянуть вперед, разглядеть, что скрывается за туманом. Выходит, в Старые Времена я выбрал правильную профессию. Из меня получился бы неплохой ученый-исследователь. Но это чья-то глупая шутка — оставить меня среди выживших. Таких людей, как Эзра и Джордж, нужно было оставлять — не задумываются, не действуют особенно, а так, плывут себе тихонько по течению. А еще Новым Временам нужны люди решительные — лидеры, которые не станут утруждать себя долгими размышлениями «за» и «против». Такие как Чарли, например. Я же лишь пытаюсь что-то сделать. Я не Моисей, и не Солон, и… не Ликург. Вот они действительно писали законы и закладывали фундамент становления нации. То, что случилось, то, что ждет нас всех впереди, — все могло быть другим, будь другим я. На короткое мгновение она прижалась к его щеке своей щекой.
— А я не хочу, — сказала она. — А я не хочу, чтобы ты был другим. Вот что должна говорить жена! Старые, как мир, но зато какие приятные слова.
— Ну а кроме того, — продолжала она, — откуда тебе это знать? Даже если бы ты был Моисеем или одним из тех, со странными именами, все равно нельзя управлять всем тем, что создано в этом мире, что окружает нас и порой так несправедливо обходится с нами. Кто-то из детей позвал Эм, и она ушла, снова оставив его одного. И тогда он встал, подошел к письменному столу, выдвинул один из ящиков и достал оттуда маленькую картонную коробочку, которую мальчики привезли из маленькой общины у Рио-Гранде. Иш знал, что там внутри, но события последних дней развивались столь стремительно, что у него не было времени или покоя в душе исследовать ее содержимое. Он открыл маленькую коробку и запустил пальцы в прохладные гладкие зерна. Сжал пальцы, захватил пригоршню и раскрыл ладонь, рассматривая их. Красные и черные, маленькие, вытянутые по краям — не те большие плоские зерна, желтые или белые, которые он ожидал увидеть. А ведь он должен был знать, что увидит; Большие зерна — это плоды элитных, наверное, искусственно скрещенных сортов кукурузы. Маленькие, черные и красные, — это примитивный сорт, тот, который индейцы из пуэбло испокон веков выращивали. Продолжая держать коробку в руках, он вернулся в кресло. Снова запустил в нее пальцы. Захватил пригоршню побольше, разжал пальцы и смотрел, как черные и красные зерна, проскальзывая между пальцев, с легким шорохом падают назад, в коробку. Он играл ими, и игра эта дарила милосердие и всепрощение душе его и возвращала мир сердцу его. Это тоже вернулось к ним из экспедиции на восток. И в простых кукурузных зернах отныне жизнь и будущее их были заключены. Взглянув вверх, он увидел Джои — вот же любопытный, — широко распахнутыми глазами из дальнего угла комнаты поглядывающего, чем занят отец. И Иш почувствовал тепло к Джои и подозвал его посмотреть ближе. Как всегда, все новое было интересно Джои, и Иш объяснил, что такое кукуруза. Пока годы шли, находились дела якобы важнее, а потом уже ни одного зерна живого не осталось, — так и не удалось Племени начать выращивать кукурузу. Теперь удобный случай представился все начать заново. А потом — даже страшно об этом подумать было, не то что решиться, — Иш взял коробку и повел Джои на кухню. Там они зажгли конфорку бензиновой плитки и взяли сковородку. Осторожно — всего пару дюжин позволили себе — пересыпали зерна в сковородку и стали поджаривать на огне. И хотя таким образом губили они часть драгоценных зерен, но не мог Иш побороть искушение, и если сначала действовал лишь по велению чувств, а не разума, потом рассудил трезво, что такая немедленная демонстрация будет полезна Джои. Не получилось у них вкусных жареных кукурузных зерен, малосъедобными они получились. Но никто из них не переживал. И хотя Иш вспомнил, что пробовал вот такую поджаренную кукурузу разве только как изысканную закуску на редких вечерах с коктейлями, он объяснил Джои, что на американском фронтире это обычной едой было, и его предки в большей степени зависели от нее. Большие умные глаза на тонком личике Джои красноречиво говорили, что Джои очень понравилась эта история. «Я хочу, — думал Иш, — чтобы Джои набрался сил, чтобы окреп душой и телом, и тогда он станет моей защитой и опорой. Пускай я истратил две дюжины, не буду надеяться — в сознании Джои я посадил сейчас гораздо больше семян».
Пшеница и кукуруза — и они, как собака и лошадь, шли рядом с человеком и делили вместе с ним его беды и радости — друзья и помощники на долгом пути… В далеких сухих углах Старого Мира низкорослая травка с золотистым венчиком разрослась густо вокруг стойбища человека, там, где более рыхлая и удобренная земля оказалась, именно такая, какую любила эта травка. Значит, сначала она признала человека, а потом человек признал ее. И чем больше благодарно возвращала ему за заботу, тем больше ухаживал за ней человек. И чем больше ухаживал за ней человек, тем выше и сильнее становилась травка и больше семян отдавала человеку, но взамен требовала вспаханной, освобожденной от соперников и соперниц земли. В первый год, когда уже никто не вспахивал землю, она по собственной воле взошла на тысячах акров, но на следующий год ее меньше стало, и с каждым последующим годом тоже — все меньше и меньше. С той же яростью, с какой волки накидывались на овец, некогда изгнанная с этих полей дикая трава накинулась на незваную пришелицу. Дикая трава образовала крепкий дерн, каждый новый год вырастала из своих прежних корней и с каждым новым годом захватывала все новые пахотные земли, превращая их в целину. А через какое-то время не осталось нигде пшеницы, разве где-то на удаленных засушливых территориях Азии и Африки встречалась она порой — на землях, откуда пришла и потом покорила мир за тот короткий период, что назывался «Земледелие»… Такая же в точности история и с маисом приключилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65