И они не жестоки. Они просто равнодушны и дисциплинированны. Им внушили, что за них отвечает десятник, сотник и далее – по восходящей. Они же – только исполнители.
Голос Иса был спокоен, разве чуть подрагивал, как паровая магистраль под высоким давлением. Впрочем, его собеседник, не знакомый с подобными системами, вряд ли замечал это.
– А человек – если он человек, – еще тише и спокойнее продолжал гость, – должен отвечать за себя. А ведь они, как и вы, кстати, считают себя избранным народом. И разница между считающими так лишь в том, что у одних есть возможность брать кого-то за горло, а у других ее нет. А ну как такая возможность появится? Нет, Ртеп, презирая других, никогда не поднимешься до человеческой высоты. И если у вас не пройдет мания своей исключительности – нет вам спасения.
– Что же, до поры лобызаться с этими скотами?
– Кого ты имеешь в виду, рабов или Империю?
– Рабов. Варваров. Говорящих ослов, делающих работу, недостойную людей!
– По мне – всякая работа достойная.
Ис поднялся и прошел к краю крыши, вдоль кромки которой был парапет, служивший продолжением ограды. Он остановился, и впрямь похожий на пророка. В свете луны из внешности исчезло все лишнее. Изодранная одежда обрела величественность, да и манера держать руки схваченными на груди, задумчиво наклонять голову, и вся фигура его, очерченная ночным сиянием, настраивали на торжественный лад. Нужно было совсем немного воображения, чтобы увидеть нимб вокруг головы. Даже волосы казались расчесанными и умащенными благовониями, хотя хозяин волос успел забыть, когда была потеряна последняя гребенка.
Таким видела его со двора сестра хозяина.
– Учитель, ты несправедлив к моему народу!
– Вот те на! – изумился гость, подойдя к Ртепу и усаживаясь рядом. – Я ему про Фому, а он – про Ерему! Я ненавижу всякое притеснение любого народа, И меня удивляет, что требование одинакового отношения к себе и другим, по твоему мнению небогоизбранным народам, ты считаешь умалением национального достоинства своего народа. Но как же можно превозносить себя, мешая с грязью «небогоизбранных»? Нет ничего омерзительнее, чем судить о людях не по делам, а по форме носа и губ, по цвету кожи или языку. И что интересно, ты же сам знаешь, как подлы и угодливы ваши жрецы. Да только ли они? А ростовщики? Так неужели честный варвар хуже мерзавца-соплеменника?
Он передохнул. Гостю явно не хватало комфорта – хотя бы стакана и графина с водой.
– Значит, этот вонючий раб…
– А вот здесь из тебя прет рабовладелец. И если рухнет это смрадное здание, не пощадят и тебя! – рубанув рукой по воздуху, закончил гость. Вероятно, он полагал, что стена мрака, окружающая сознание каменщика, если не полностью рухнула, то дала солидные трещины.
– Если хочешь – поговорим с рабами, – с сомнением почесал за ухом каменщик. Теории он предпочитал практику, не зная классического положения об их взаимосвязи.
– До полуночи еще далеко – поговорим. Хотя вряд ли они будут откровенны – слишком дорого для рабов это удовольствие.
4
Учитель привык к разным ароматам Благословенной земли, но когда рабы стали рядом, его шатнуло: от них действительно пахло не розами. И рубища расползались на острых выступах их плеч. При свете факела они казались особенно заспанными, нечесаными и стихийно-бородатыми.
«Какой же зверинец в этих шевелюрах!» – мелькнуло и погасло в мозгу – гость устыдился своих мыслей. Хозяин усмехнулся, словно уловил мимолетную мысль Иса, – он был неплохой физиономист. Рабы смотрели тупо, отчужденно. Сестра хозяина, приведшая их, зажгла еще одну смолистую ветвь и приблизила огонь к попятившимся рабам.
– Здесь высоко, осторожней, – торопливо предупредил Ис.
И все-таки – они разные! Куг – черноволос, Улук – рыж. У обоих, это Ис рассмотрел с трудом, голубые глаза. И если у Улука брови были тяжелы и размашисты, как широкий удар кисти при работе маслом, то над Кугом словно поработали акварелью. Впрочем, у каменщика не возникало подобных ассоциаций – ему до них не хватало нескольких тысяч лет.
– Рассказывай, – на непонятном Ртепу языке обратился Ис к сумрачному Улуку.
– Что рассказывать? – спросил тот, оценивающе взглянув на незнакомца, заговорившего на его родном языке.
– Все, что помнишь и знаешь.
– Слушай. И разреши сесть. Мне и товарищу.
Ис кивнул, остановив жестом вскочившего хозяина:
– Я разрешил.
Ошеломленный каменщик принял это как должное. Видимо, короткие выступления лучше удавались гостю.
– Слушаю, – поудобней устроился Ис.
Улук не принял подачки – начал медленно на языке Благословенной земли, на языке Ртепа. Потом разошелся, стал всматриваться в прошлое, почувствовал интерес собеседника. Особенно четко виделся конец пути…
Их сводили на берег по двум широким, связанным вместе шершавым доскам. Идущие были привязаны к одной веревке, которая, как ветвь, делила их на левых и правых. До сходен они прошлепали босиком по обжигающей палубе мимо спущенного паруса, лежащего под единственной мачтой – темной, как кожа невольников, что привозили с юга из-за песчаного пояса. Потом ступили на доски, ведущие с борта на берег. Доски пружинили в такт шагам. Покачивались на ленивой зыби длинные рулевые весла, да и сам полувытащенный на песок корабль покачивался – высокая корма оставалась на плаву. Вразнобой торчали с бортов другие весла, на них по двое на каждое во время плавания налегали гребцы.
Набег закончился. Пираты свели добычу на берег. Теперь – торг. И – в новый набег щипать Империю. Их – гребцов-невольников – взяли на имперское судно. Улук не осуждал пиратов – каждый работает как умеет! На корабле? Нет, не роптали – строптивых вздергивали на мачте.
Но пираты учли не все! Едва последний человек сошел с борта, а на корабле не осталось даже вахты – с порядком у них было все-таки слабовато! – как с двух сторон из-за пальм, в раскаленной бронзе доспехов, наклонив короткие копья с длинными, как ножи, железными наконечниками, вышли имперские солдаты. И в четверть часа все было кончено. Рабы переменили хозяев, веревка, к которой они были привязаны, удлинилась, и к ней, также попарно, привязали оставшихся незаколотыми незадачливых мореплавателей во главе с поникшим и утратившим свирепость капитаном. А корабль после разграбления занялся неярким дневным огнем. Потом густо повалил дым. И все скрылось за пальмами.
– Завтра здесь будут наши люди, – глядя во двор вслед уходящим рабам, негромко сказал Ртеп, – а Улук не глуп.
Скатилась звезда.
«Можно отпустить рабов. Игра большая идет. Не повезет – снимут голову и они не понадобятся. А если – выигрыш?» – Ртеп гнал эти мысли, стыдясь их, ибо он любил Учителя и рад был пострадать за него. Но он любил и себя. И в подсознании копошилось, что себя забывать не следует.
Так мучился бедный Ртеп, раздираемый непримиримыми противоречиями.
– Что будет, товарищеский ужин или заседание тайного общества?
– Дело не в названии.
– Есть программа?
– Установить царство справедливости.
– О-о-о! Это, вероятно, программа-максимум, а что конкретно?
– Скинуть хомут Империи. И очистить от скверны храм.
– А я тут при чем? – чуть слукавил Ис, он уже, не желая признаться себе в этом, плыл по течению этого бурного и не очень прозрачного потока.
– Сказано: «В начале было слово». А слово твое весомо.
– С хомутом – ясно. А храм – не по моей специальности. К тому же для меня нет ни жителя Благословенной земли, ни варвара.
– Отныне для меня – тоже, – помедлив, твердо сказал Ртеп.
– «Сначала – Империю, остальное – увидим потом», – подумалось каменщику.
– А твои рабы?
– Утром распилю им ошейники.
5
На следующий вечер, с первой звездой – темнело здесь быстро, – загремели засовы, и приоткрылась могучая дверь в глинобитной ограде, пропуская гостей.
«Конспирация не на высоте, – отметил про себя Ис, – видимо, здешняя охранка плохо работает».
Он знал, как это должно делаться – в студенческие времена в вагонах метро, да и на скучных лекциях он проглотил немало книжек в мягких обложках – он не опускался до «морского боя»!
В дом не пошли – все равно с улицы из-за высоких стен никого не было видно. На террасе расстелили кошмы и поставили низкий стол. По углам его воткнули четыре факела – один – в середине. Сестра хозяина принесла глиняные чаши и мех вина, потом корзину винограда и лепешки. И растаяла в густоте виноградника и подступающей тьмы.
«Полный комплект», – Ис оглядел присутствующих. Их было двенадцать. Учитель, разумеется, оказался в середине стола. По правую руку от него сел хозяин, по левую – широкоплечий кузнец Геф. Неверное пламя выхватывало из тьмы шишковатые лбы и могучие бороды. Глубокие тени прятались в рукавах широких и грубых одежд.
«Им бы фокусниками работать», – мелькнула у Иса коварная мысль. Он взял протянутую лепешку, разломил и отдал половинки налево и направо в ждущие руки – самому есть не хотелось. Едва он пригубил чашу – она оказалась больше других, – как Ртеп взял из рук недоумевающего Учителя сей сосуд и пустил по кругу.
«Ритуал, – догадался Ис, – и я в этом милом обществе – предмет культа».
Не хотелось бы говорить, но это на минуту польстило самолюбию гостя. Все молчали, ожидая первого слова от Иса. Ртеп был настолько уверен в интеллектуальных способностях своего гостя, что не мог даже помыслить о необходимости вступления к его речи, тем более хотя бы о намеке на конспект выступления Учителя. Приходилось расхлебывать. Темы у него не было, и он понес первое пришедшее в голову, строя фразы с принятой тяжеловесностью:
– Ртеп, где же сестра твоя, Мер? Разве недостойна она вкушать хлеб за этим столом? Или это противно вашим обычаям?
Он понимал, что при такой конспирации не только сестра, но и осел хозяина знает все о планах этого союза. И не боялся разглашения.
– Сказанное тобой станет нашим обычаем! – воззвал в темноту Ртеп. Как гость и ожидал, любопытная Мер была недалеко. И гости, подтверждая слова хозяина, наклонили головы. Но если бороды и лысины сделали это величественно и неторопливо, то одна курчавая голова, белокурая и безбородая, метнулась по-мальчишески восторженно и задорно.
– Нави, пастух, – перехватил взгляд Учителя каменщик. – Горяч и неосмотрителен.
Сестра хозяина робко присела в самом малоосвещенном месте, где лишь изредка открывало ее, вспыхнув при каком-либо движении, дымное пламя. Но и вспыхнув, оно, как кисть художника, наносило лишь главное – тяжелые косы да бездонные глаза под густыми бровями. А Учитель по роду своей деятельности интересовался безднами.
– Слушаем тебя, Учитель, – вывел его из задумчивости густой голос Гефа.
– Мне бы вас послушать – сегодня впервые я прошелся по Священному городу. И ничем не занимался, только убедил дикарей у храмовых врат, которые хотели благочестиво побить каменьями несчастную женщину, отречься от своего намерения.
– Не мир, но меч нужен этому миру, – поднялся каменщик, он решился побыстрей подвести к делу замешкавшегося Учителя. – Каменные стопы Империи попирают нас. Жрецы, проповедуя покорность нечестивой власти, готовы делить с ней наше рубище. Помоги нам в нашей борьбе!
– Садись, Ртеп. И давайте будем беседовать сидя. Мех с вином – полон, а ночь – длинна. Верить же прежде всего надлежит в себя. Кто с вами? Народ? Какой – хлебопашцы, пастухи, ремесленники? А как с купцами и землевладельцами? Тоже проповедуете? И успешно? Значит, не очень… А вы бы еще с имперским наместником поговорили, – не сдержался Ис.
Все-таки внимание пьянило его. Как ни старался он себя обуздать, что-то заставляло говорить несвойственным ему языком и брать на себя такое, на что его никто не уполномочивал. Ему нравились эти люди, неосмотрительные и смелые. Ведь при неудаче – вялиться им на столбах вдоль дорог, покачиваясь на горячем ветру.
– Храм ждет повода, чтобы бросить нас на корм имперским шакалам. Империя же нас не очень боится, ей Даже нравится, что мы покусываем жрецов, – им она тоже не слишком доверяет, так что наместника устраивает наша грызня. Пока он думает, что нас интересует только очищение храма. И пока мы слабы, – казалось, без эмоций, неторопливо высказался кузнец Геф.
– Это понятно. Но я так и не уяснил, что же думает народ. Вы бродите по земле, проповедуете, должны же вы знать мысли, настроения, наконец – решимость!
– Так ведь по-разному мыслят, – закряхтел лысый плоскобородый рыбак по имени Сав. – Только я мыслю, покуда лодку с берега спихнешь – живот надорвать можно. А уж потом – не остановить! И здесь так. Семена брошены. И всходы есть. Да сорняков много – прополка нужна.
– Довольно иносказаний, – взмолился Ис, – дельного-то что ты предлагаешь?
– Идти и проповедовать слово твое, – невозмутимо ответствовал Сав.
– Тьфу, – обернулся и плюнул в темноту Ртеп, – с ним всегда так. И еще болтает: «потом не остановить»! Да через год проповедей мы на всех столбах висеть будем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Голос Иса был спокоен, разве чуть подрагивал, как паровая магистраль под высоким давлением. Впрочем, его собеседник, не знакомый с подобными системами, вряд ли замечал это.
– А человек – если он человек, – еще тише и спокойнее продолжал гость, – должен отвечать за себя. А ведь они, как и вы, кстати, считают себя избранным народом. И разница между считающими так лишь в том, что у одних есть возможность брать кого-то за горло, а у других ее нет. А ну как такая возможность появится? Нет, Ртеп, презирая других, никогда не поднимешься до человеческой высоты. И если у вас не пройдет мания своей исключительности – нет вам спасения.
– Что же, до поры лобызаться с этими скотами?
– Кого ты имеешь в виду, рабов или Империю?
– Рабов. Варваров. Говорящих ослов, делающих работу, недостойную людей!
– По мне – всякая работа достойная.
Ис поднялся и прошел к краю крыши, вдоль кромки которой был парапет, служивший продолжением ограды. Он остановился, и впрямь похожий на пророка. В свете луны из внешности исчезло все лишнее. Изодранная одежда обрела величественность, да и манера держать руки схваченными на груди, задумчиво наклонять голову, и вся фигура его, очерченная ночным сиянием, настраивали на торжественный лад. Нужно было совсем немного воображения, чтобы увидеть нимб вокруг головы. Даже волосы казались расчесанными и умащенными благовониями, хотя хозяин волос успел забыть, когда была потеряна последняя гребенка.
Таким видела его со двора сестра хозяина.
– Учитель, ты несправедлив к моему народу!
– Вот те на! – изумился гость, подойдя к Ртепу и усаживаясь рядом. – Я ему про Фому, а он – про Ерему! Я ненавижу всякое притеснение любого народа, И меня удивляет, что требование одинакового отношения к себе и другим, по твоему мнению небогоизбранным народам, ты считаешь умалением национального достоинства своего народа. Но как же можно превозносить себя, мешая с грязью «небогоизбранных»? Нет ничего омерзительнее, чем судить о людях не по делам, а по форме носа и губ, по цвету кожи или языку. И что интересно, ты же сам знаешь, как подлы и угодливы ваши жрецы. Да только ли они? А ростовщики? Так неужели честный варвар хуже мерзавца-соплеменника?
Он передохнул. Гостю явно не хватало комфорта – хотя бы стакана и графина с водой.
– Значит, этот вонючий раб…
– А вот здесь из тебя прет рабовладелец. И если рухнет это смрадное здание, не пощадят и тебя! – рубанув рукой по воздуху, закончил гость. Вероятно, он полагал, что стена мрака, окружающая сознание каменщика, если не полностью рухнула, то дала солидные трещины.
– Если хочешь – поговорим с рабами, – с сомнением почесал за ухом каменщик. Теории он предпочитал практику, не зная классического положения об их взаимосвязи.
– До полуночи еще далеко – поговорим. Хотя вряд ли они будут откровенны – слишком дорого для рабов это удовольствие.
4
Учитель привык к разным ароматам Благословенной земли, но когда рабы стали рядом, его шатнуло: от них действительно пахло не розами. И рубища расползались на острых выступах их плеч. При свете факела они казались особенно заспанными, нечесаными и стихийно-бородатыми.
«Какой же зверинец в этих шевелюрах!» – мелькнуло и погасло в мозгу – гость устыдился своих мыслей. Хозяин усмехнулся, словно уловил мимолетную мысль Иса, – он был неплохой физиономист. Рабы смотрели тупо, отчужденно. Сестра хозяина, приведшая их, зажгла еще одну смолистую ветвь и приблизила огонь к попятившимся рабам.
– Здесь высоко, осторожней, – торопливо предупредил Ис.
И все-таки – они разные! Куг – черноволос, Улук – рыж. У обоих, это Ис рассмотрел с трудом, голубые глаза. И если у Улука брови были тяжелы и размашисты, как широкий удар кисти при работе маслом, то над Кугом словно поработали акварелью. Впрочем, у каменщика не возникало подобных ассоциаций – ему до них не хватало нескольких тысяч лет.
– Рассказывай, – на непонятном Ртепу языке обратился Ис к сумрачному Улуку.
– Что рассказывать? – спросил тот, оценивающе взглянув на незнакомца, заговорившего на его родном языке.
– Все, что помнишь и знаешь.
– Слушай. И разреши сесть. Мне и товарищу.
Ис кивнул, остановив жестом вскочившего хозяина:
– Я разрешил.
Ошеломленный каменщик принял это как должное. Видимо, короткие выступления лучше удавались гостю.
– Слушаю, – поудобней устроился Ис.
Улук не принял подачки – начал медленно на языке Благословенной земли, на языке Ртепа. Потом разошелся, стал всматриваться в прошлое, почувствовал интерес собеседника. Особенно четко виделся конец пути…
Их сводили на берег по двум широким, связанным вместе шершавым доскам. Идущие были привязаны к одной веревке, которая, как ветвь, делила их на левых и правых. До сходен они прошлепали босиком по обжигающей палубе мимо спущенного паруса, лежащего под единственной мачтой – темной, как кожа невольников, что привозили с юга из-за песчаного пояса. Потом ступили на доски, ведущие с борта на берег. Доски пружинили в такт шагам. Покачивались на ленивой зыби длинные рулевые весла, да и сам полувытащенный на песок корабль покачивался – высокая корма оставалась на плаву. Вразнобой торчали с бортов другие весла, на них по двое на каждое во время плавания налегали гребцы.
Набег закончился. Пираты свели добычу на берег. Теперь – торг. И – в новый набег щипать Империю. Их – гребцов-невольников – взяли на имперское судно. Улук не осуждал пиратов – каждый работает как умеет! На корабле? Нет, не роптали – строптивых вздергивали на мачте.
Но пираты учли не все! Едва последний человек сошел с борта, а на корабле не осталось даже вахты – с порядком у них было все-таки слабовато! – как с двух сторон из-за пальм, в раскаленной бронзе доспехов, наклонив короткие копья с длинными, как ножи, железными наконечниками, вышли имперские солдаты. И в четверть часа все было кончено. Рабы переменили хозяев, веревка, к которой они были привязаны, удлинилась, и к ней, также попарно, привязали оставшихся незаколотыми незадачливых мореплавателей во главе с поникшим и утратившим свирепость капитаном. А корабль после разграбления занялся неярким дневным огнем. Потом густо повалил дым. И все скрылось за пальмами.
– Завтра здесь будут наши люди, – глядя во двор вслед уходящим рабам, негромко сказал Ртеп, – а Улук не глуп.
Скатилась звезда.
«Можно отпустить рабов. Игра большая идет. Не повезет – снимут голову и они не понадобятся. А если – выигрыш?» – Ртеп гнал эти мысли, стыдясь их, ибо он любил Учителя и рад был пострадать за него. Но он любил и себя. И в подсознании копошилось, что себя забывать не следует.
Так мучился бедный Ртеп, раздираемый непримиримыми противоречиями.
– Что будет, товарищеский ужин или заседание тайного общества?
– Дело не в названии.
– Есть программа?
– Установить царство справедливости.
– О-о-о! Это, вероятно, программа-максимум, а что конкретно?
– Скинуть хомут Империи. И очистить от скверны храм.
– А я тут при чем? – чуть слукавил Ис, он уже, не желая признаться себе в этом, плыл по течению этого бурного и не очень прозрачного потока.
– Сказано: «В начале было слово». А слово твое весомо.
– С хомутом – ясно. А храм – не по моей специальности. К тому же для меня нет ни жителя Благословенной земли, ни варвара.
– Отныне для меня – тоже, – помедлив, твердо сказал Ртеп.
– «Сначала – Империю, остальное – увидим потом», – подумалось каменщику.
– А твои рабы?
– Утром распилю им ошейники.
5
На следующий вечер, с первой звездой – темнело здесь быстро, – загремели засовы, и приоткрылась могучая дверь в глинобитной ограде, пропуская гостей.
«Конспирация не на высоте, – отметил про себя Ис, – видимо, здешняя охранка плохо работает».
Он знал, как это должно делаться – в студенческие времена в вагонах метро, да и на скучных лекциях он проглотил немало книжек в мягких обложках – он не опускался до «морского боя»!
В дом не пошли – все равно с улицы из-за высоких стен никого не было видно. На террасе расстелили кошмы и поставили низкий стол. По углам его воткнули четыре факела – один – в середине. Сестра хозяина принесла глиняные чаши и мех вина, потом корзину винограда и лепешки. И растаяла в густоте виноградника и подступающей тьмы.
«Полный комплект», – Ис оглядел присутствующих. Их было двенадцать. Учитель, разумеется, оказался в середине стола. По правую руку от него сел хозяин, по левую – широкоплечий кузнец Геф. Неверное пламя выхватывало из тьмы шишковатые лбы и могучие бороды. Глубокие тени прятались в рукавах широких и грубых одежд.
«Им бы фокусниками работать», – мелькнула у Иса коварная мысль. Он взял протянутую лепешку, разломил и отдал половинки налево и направо в ждущие руки – самому есть не хотелось. Едва он пригубил чашу – она оказалась больше других, – как Ртеп взял из рук недоумевающего Учителя сей сосуд и пустил по кругу.
«Ритуал, – догадался Ис, – и я в этом милом обществе – предмет культа».
Не хотелось бы говорить, но это на минуту польстило самолюбию гостя. Все молчали, ожидая первого слова от Иса. Ртеп был настолько уверен в интеллектуальных способностях своего гостя, что не мог даже помыслить о необходимости вступления к его речи, тем более хотя бы о намеке на конспект выступления Учителя. Приходилось расхлебывать. Темы у него не было, и он понес первое пришедшее в голову, строя фразы с принятой тяжеловесностью:
– Ртеп, где же сестра твоя, Мер? Разве недостойна она вкушать хлеб за этим столом? Или это противно вашим обычаям?
Он понимал, что при такой конспирации не только сестра, но и осел хозяина знает все о планах этого союза. И не боялся разглашения.
– Сказанное тобой станет нашим обычаем! – воззвал в темноту Ртеп. Как гость и ожидал, любопытная Мер была недалеко. И гости, подтверждая слова хозяина, наклонили головы. Но если бороды и лысины сделали это величественно и неторопливо, то одна курчавая голова, белокурая и безбородая, метнулась по-мальчишески восторженно и задорно.
– Нави, пастух, – перехватил взгляд Учителя каменщик. – Горяч и неосмотрителен.
Сестра хозяина робко присела в самом малоосвещенном месте, где лишь изредка открывало ее, вспыхнув при каком-либо движении, дымное пламя. Но и вспыхнув, оно, как кисть художника, наносило лишь главное – тяжелые косы да бездонные глаза под густыми бровями. А Учитель по роду своей деятельности интересовался безднами.
– Слушаем тебя, Учитель, – вывел его из задумчивости густой голос Гефа.
– Мне бы вас послушать – сегодня впервые я прошелся по Священному городу. И ничем не занимался, только убедил дикарей у храмовых врат, которые хотели благочестиво побить каменьями несчастную женщину, отречься от своего намерения.
– Не мир, но меч нужен этому миру, – поднялся каменщик, он решился побыстрей подвести к делу замешкавшегося Учителя. – Каменные стопы Империи попирают нас. Жрецы, проповедуя покорность нечестивой власти, готовы делить с ней наше рубище. Помоги нам в нашей борьбе!
– Садись, Ртеп. И давайте будем беседовать сидя. Мех с вином – полон, а ночь – длинна. Верить же прежде всего надлежит в себя. Кто с вами? Народ? Какой – хлебопашцы, пастухи, ремесленники? А как с купцами и землевладельцами? Тоже проповедуете? И успешно? Значит, не очень… А вы бы еще с имперским наместником поговорили, – не сдержался Ис.
Все-таки внимание пьянило его. Как ни старался он себя обуздать, что-то заставляло говорить несвойственным ему языком и брать на себя такое, на что его никто не уполномочивал. Ему нравились эти люди, неосмотрительные и смелые. Ведь при неудаче – вялиться им на столбах вдоль дорог, покачиваясь на горячем ветру.
– Храм ждет повода, чтобы бросить нас на корм имперским шакалам. Империя же нас не очень боится, ей Даже нравится, что мы покусываем жрецов, – им она тоже не слишком доверяет, так что наместника устраивает наша грызня. Пока он думает, что нас интересует только очищение храма. И пока мы слабы, – казалось, без эмоций, неторопливо высказался кузнец Геф.
– Это понятно. Но я так и не уяснил, что же думает народ. Вы бродите по земле, проповедуете, должны же вы знать мысли, настроения, наконец – решимость!
– Так ведь по-разному мыслят, – закряхтел лысый плоскобородый рыбак по имени Сав. – Только я мыслю, покуда лодку с берега спихнешь – живот надорвать можно. А уж потом – не остановить! И здесь так. Семена брошены. И всходы есть. Да сорняков много – прополка нужна.
– Довольно иносказаний, – взмолился Ис, – дельного-то что ты предлагаешь?
– Идти и проповедовать слово твое, – невозмутимо ответствовал Сав.
– Тьфу, – обернулся и плюнул в темноту Ртеп, – с ним всегда так. И еще болтает: «потом не остановить»! Да через год проповедей мы на всех столбах висеть будем!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26