Мне надо было найти выход из пещеры, ведь как-то выходят подросшие ящеры! Фильтр на шлеме немного скрадывал запах, но все равно меня мутило.
Приглядевшись, я заметил, что по мере моего продвижения возраст и размеры детенышей увеличивались. Я встретил целую бригаду нимзиян, отгонявших тех, кто постарше, к другому концу пещеры. Там молодые ящеры уже кормились сами, разрывали туши на куски и заглатывали их не жуя. Людей, правда вооруженных палками, они почему-то слушались. Выхода я не нашел, обнаружил только большие отверстия в своде на пятиметровой высоте. Видимо, для вентиляции, но через них и солнце заглядывало. Ничего, разберусь помаленьку.
В шлеме послышался озабоченный голос капитана:
— Лев, уже сутки от тебя ни слова.
— Не поверите, капитан, меня трахнули головой о камень, и я сижу в пещере, где меня обратили в рабство в динозавровом инкубаторе.
— Инкубаторе, — мурлыкнул капитан. — Какая прелесть.
— С познавательной точки зрения…
— Только с нее конечно. Я вижу, ты оклемался. Давай дальше познавай…
— Капитан, как там Вася?
— Васю тоже в плен взяли.
— Динозавры?
— Если бы, — непонятно сказал капитан и отключился.
В общем, причин для тревоги не было. Ну украли, ну взяли в плен, может, на Нимзе так принято, может, здесь такие обычаи… И нечего горячку пороть, на то и поиск, чтобы попадать в дурацкие положения. Так думал я, исследуя цепочку пещер в поисках выхода или общежития, что ли. Места, где мужики отдыхают, спят, смывают с себя жир и пот. Выхода не нашел, а сравнительно населенное место обнаружил. С костром из сухих веток и с нимзиянами, сидящими на корточках вокруг него. Числом пятнадцать. На палках у них были насажены куски мяса, и каждый держал свой кусок над костром. Мясо, собственно, не жарилось, а обугливалось в коптящем пламени. И тут неожиданно разрешился давно мучающий меня вопрос: а кто этим всем командует? Кто следит, чтобы яйца вовремя перемещались, чтобы динозаврьи дети были накормлены и чтобы, наконец, детская пещера не переполнялась воспитанниками? От костра поднялся мужик и, неся перед собой прут с куском, подал его начальнику, а лежал он в сторонке на боку, и я его сначала не заметил. Начальник взял прут вместе с куском. Другой рукой он чесал чресла, и это расположило меня к нему: мог бы и приказать, а ведь чесал сам!
Я подошел поближе и между нами состоялся разговор; нимзиянскую сторону представлял мой кибертолмач, и если что не так, то это на его совести.
— Мне сказали, ты отказываешься работать? — Зубы у него были желтые, широкие и росли наружу. Кусал он, не сняв куска с прута.
— Я отказываюсь яйца носить. И мне здесь не нравится.
— Не будешь носить, на дадим ням-ням. И вообще, обнажи голову, сними с себя шкуру и отдай ее мне. Видимо, ты не здешний, да?
Он страшно удивился, что я не снял шлема и скафандра, с виду напоминающего куртку и штаны. Но мне без них нельзя. Повторять начальник не стал. Он просто велел меня раздеть. Позже я узнал, что и Васю тоже пытались оголить.
Мне стало смешно, когда на мне повисли четыре нимзиянина. Они безуспешно тормошили меня и кряхтели. Ну не заниматься же мне перевоспитанием взрослых мужиков. Я стряхнул их.
— Где здесь выход, я спрашиваю?
Сзади меня стукнули палкой по шлему, но после удара яйцом я уже больше ничего не боялся. Я вроде не спешил, но успел перехватить руку с занесенной вторично палкой, поднял нимзиянина и положил рядом с начальником. Оба со страхом смотрели на меня, неуязвимого.
— Отсюда нет выхода.
— Как это? Яйца все прибывают, а количество детенышей не возрастает. Ты же видишь, со мной вам не справиться. Говори правду.
— Выхода нет. А детеныши выкарабкиваются… — так перевел толмач. Ладно, это увижу — как и куда они выкарабкиваются. Я отошел в сторонку, нашел местечко почище и лег, включив малую защиту. Начальник меня больше не интересовал — тоже мне, философ пещерный: «не дам ням-ням»!
Когда проснулся, в пещеру сверху уже проникал утренний свет. Не мешкая, я прошел в детскую, туда, где скапливались старшие. Я присел между ними, и они вскоре перестали обращать на меня внимание. И я увидел, как потемнела дыра в своде пещеры и оттуда спустился к нам… хвост динозавра. Не знаю, что за порода, но хвост был удобен для выкарабкивания: по нему поднимались наверх и исчезали в свете дыры детеныши, что постарше. Некоторые падали вниз, — значит, еще не дозрели для выхода во взрослый мир.
Цепляясь за роговые выступы, я вылез на поверхность. И стало мне светло и просторно, и хватило ума немедленно смотаться в сторону, чтобы не увидел меня чадолюбивый зверь, что сидел на холме, опустив хвост в дыру. Детеныши тоже не задерживались рядом с ним, уж больно страшен был, а детская психика уязвима.
Я оказался в совершенно незнакомой местности. Плато, усеянное скалами, обломками скал и утыканное невысокими холмами, какие-то похожие на воронки провалы, наверняка те самые дыры в сводах пещеры, в которые проникает свет и куда сбрасывают еду. А в пределах видимости болото необозримое, заросшее древовидными хвощами, гнездилище ихтиозавров и земноводных ящеров. Интересно, есть ли в пещере их детеныши, или ее монополизировали тираннозавры? Далеко меня утащили, оглушенного. Совсем рядом кошмарные гиганты скандалили за право присесть возле дыры и снести в нее яйцо. Стоял громоподобный с раскатами рык, от топота дрожали скалы, десятки динозавров толпились на сравнительно небольшой площадке между холмов. Они не имели понятия об очереди, царило право сильного. Но, как я заметил, того, кто уже угнездился над дырой, не трогали, ждали, пока сам, или сама, слезет.
Я ухватился за этот факт как за главное звено, потянул всю цепь на себя и ужаснулся результату. Не пройдет и десятка миллионов лет, и они научатся соблюдать очередь — что явится началом цивилизации. В очереди возникнет счет, ибо каждому интересно знать, сколько ему еще осталось ждать. А там, в силу необходимости вести запись очередников, изобретут письменность. После и десятка тысяч лет не пройдет, появятся города, промышленность, энергетика, электронная вычислительная техника — сначала для учета очередников, а потом и для расчета орбит спутников. А там и неизбежный выход в космос. Трудно представить автобус, заполненный игуанодонами, а уж космический корабль длиной в сотню километров… А людям на Нимзе делать будет нечего, только в инкубаторах вкалывать.
Я восхитился мощью своего анализа. Из пустякового наблюдения — сидит динозавриха, тужится, и в спину ее не толкают — я сделал вселенского масштаба вывод о грядущем выходе динозавров в космос и рабском будущем человечества Нимзы.
А все почему? Я за главное звено ухватился. Правда, каждое звено в любой цепи — главное, иначе цепь распадется. Так что в принципе при диалектическом подходе не имеет значения, за что хвататься.
И тут мне стало стыдно. Я, значит, на воле, свободный, а они в подземелье; я смотрю на солнце, а они в смраде и гнуси динозавровы яйца таскают и будут таскать до конца дней своих. А выхода из пещеры нет, а чтоб выкарабкаться — до этого они не додумаются… Надо спасать мужиков.
Залез я в расщелину, стал ждать. Действительно, к ночи динозавры разошлись, я подобрался к дыре, нырнул в нее ногами вперед и выпал в пещере на знакомую кучу. Было темно, я отполз в сторонку и прилег, дожидаясь утра. А то вздумается кому-нибудь снести яйцо среди ночи, пришибет ненароком.
Едва, по моим часам, начался восход солнца, я встал и возопил:
Выйду д'я на улицу, пойду д'на село -
Девки гуляют, и мне весело!
С этим романсом — а он, вы сами знаете, мне всегда удавался — я пошел по переходам и поклялся, если не соберу их, брошу петь. Разбуженные нимзияне, недоуменно зевая, присоединялись ко мне, и к тому времени, как я добрался до логова начальника и успел закончить три первых куплета, за мной шли не менее тридцати мужиков. Да в логове еще с десяток набралось. Это, наверное, был весь штат инкубатора. Они молча таращились на меня, ошеломленные мощью и мелодичностью моего голоса. Когда они столпились вокруг, я закончил куплет и сказал:
— Благородные нимзияне! — Тут я вспомнил, что они еще не знают названия своей планеты. Пришлось перестраиваться: — Мужики! Э-э… благородные мужики! Мир ваш уныл и страшен. Мгла в вашей норе, и вы здесь сталкиваетесь лбами. Ваши голоса как вопли похоронные среди косных стен проклятой пещеры, где и дня не видно. Когда вы смотрели на небо, когда последний раз видели звезды, слышали голос птицы, жужжание пчелы над цветком, дышали запахом ягод? Тоска — вот ваш удел здесь. Доколе вам служить врагам, гнусным ящерам, покрытым броней, колючками и слизью? Вас губит зловоние, исходящее от их детенышей, которых вы кормите несвежим мясом, открывая куски своими могучими руками, руками мужей и отцов. По вас плачут дети, а вы здесь, содрогаясь от унижения, таскаете чужие яйца. Доколе, я спрашиваю!
Я перевел дыхание. Аплодисментов не было. Начальник чесал спину изогнутым сучком, нимзияне тоже скреблись и, похоже, стали терять ко мне интерес, видимо, им больше нравилось, когда я пел. Мой пафос, похоже, не затронул их заскорузлых душ. Вы помните, мы вместе анализировали мою речь. И даже Вася согласился, что она была нетривиальна и убедительна, что экспромтом такую даже он, Вася, произнести не смог бы. Увы, она убедительна для землянина, но кому из нас знакома психология неандертальца? И речь моя была гласом вопиющего в пустыне. Однако молодец не тот, кто начал, а тот" кто кончил. Пришлось кончать:
— Разве для такой жизни, о благородные мужики, вы родились на свет? На свет, а не на тьму. Нет и еще раз нет! Так восстаньте, и я поведу вас к солнцу, туда, на поверхность, где росяные травы, где светло и просто, где воды ручьев сладки, а вечера сини. Идемте со мной. Я знаю выход!
Нимзияне переглядывались, и больше никакой реакции. Нет, может, их лица что-то выражали, но для меня они все были на одно лицо: скошенные подбородки, головы, заросшие колтунным волосом так, что ушей не видно. Потом вождь отложил палку и произнес:
— Ты много слов сказал, о прикрывший голову и не снявший шкуру, глупых и лишних слов, не имеющих к нам отношения. Здесь всегда тепло, а ты говоришь, пойдем отсюда наверх, где дождь и ветер, где мы мерзнем и мокнем ночами, держась за непрочные ветви. Ты говоришь, пойдем отсюда, чтобы не служить врагам нашим. А разве велик труд перенести яйцо с места на место и накормить детеныша? Здесь мы всегда сыты и нас никто не ест. Мы не понимаем, что такое содрогаться от унижения, но мы знаем, как это дрожать от страха, когда на тебя смотрит зверь. Ты дурак, прикрывший голову и не снявший шкуру. Ты не хочешь тунга, хочешь ням-ням. Но согута тунга ци ням-ням. Уходи!
— Вас ждут загорелые жены! — жалким голосом закричал я, уходя и еще надеясь, что хоть кто-нибудь последует за мной. Тщетно, — видимо, институт брака был им еще неизвестен… И материальные прелести рабства перевесили все мои доводы. Буду самокритичен: меня не устраивал эволюционный путь развития человечества Нимзы. Мне захотелось революции, и волосатый, покрытый насекомыми вождь, не напрягаясь, ткнул меня мордой в стол. И правильно сделал. Может, у них каждый с детства мечтает в рабство попасть…
ВАСЯ РАМОДИН
Васю мы высадили на холмистой равнине километрах в двухстах от лагеря и в стороне от динозавровых болот. Он сказал, что будет вести бродячий образ жизни. Ходить, смотреть… Но из этого ничего не вышло. День он действительно проходил, разглядывая окружающую красоту, а на ночь расположился на вершинке холма, рюкзак под голову — и проснулся только под утро. Уже не один: вокруг сидели и лежали и осторожно, стараясь не шуметь, что-то свое делали местные жители, скорее, жительницы. Детишки тихо играли неподалеку. Те, которые сидели рядом, смотрели не мигая на Васю с восторженным выражением на лицах. Вася застеснялся.
— Если б это на Земле, — говорил потом Вася, — тогда понятно. Известность, слава первопроходца, то-се. Вполне естественно. Но они с меня буквально глаз не сводили. Когда я пошел к ручью умыться, они всей толпой пошли за мной. И уж когда я стал зубы чистить, вообще скисли от восторга. Надев рюкзак, я, не прощаясь, сбежал. Они гнались за мной по пересеченной местности, и я долго слышал, как угасали вдали их взволнованные вопли. С горестным оттенком. Я так и не понял, какого черта им от меня надо было. Конечно, внешность у меня что надо. И фигурой Бог не обидел. — Тут Вася постучал себя по гулкой груди. — Но это не повод гнаться за мужиком таким большим коллективом. Короче, сбежал я от них навсегда.
Местность мне очень нравилась, я вообще люблю, когда тихие озера, и рыба плещется, и что-то вроде камышей на берегах. Это вам не вредное болото с лежащими стволами хвощей и гадами, кишащими в жиже. Хорошо! Только крабы беспокоили, выходили на берег и все норовили в рюкзак залезть. А рыба была очень даже съедобная, я ее зажарил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Приглядевшись, я заметил, что по мере моего продвижения возраст и размеры детенышей увеличивались. Я встретил целую бригаду нимзиян, отгонявших тех, кто постарше, к другому концу пещеры. Там молодые ящеры уже кормились сами, разрывали туши на куски и заглатывали их не жуя. Людей, правда вооруженных палками, они почему-то слушались. Выхода я не нашел, обнаружил только большие отверстия в своде на пятиметровой высоте. Видимо, для вентиляции, но через них и солнце заглядывало. Ничего, разберусь помаленьку.
В шлеме послышался озабоченный голос капитана:
— Лев, уже сутки от тебя ни слова.
— Не поверите, капитан, меня трахнули головой о камень, и я сижу в пещере, где меня обратили в рабство в динозавровом инкубаторе.
— Инкубаторе, — мурлыкнул капитан. — Какая прелесть.
— С познавательной точки зрения…
— Только с нее конечно. Я вижу, ты оклемался. Давай дальше познавай…
— Капитан, как там Вася?
— Васю тоже в плен взяли.
— Динозавры?
— Если бы, — непонятно сказал капитан и отключился.
В общем, причин для тревоги не было. Ну украли, ну взяли в плен, может, на Нимзе так принято, может, здесь такие обычаи… И нечего горячку пороть, на то и поиск, чтобы попадать в дурацкие положения. Так думал я, исследуя цепочку пещер в поисках выхода или общежития, что ли. Места, где мужики отдыхают, спят, смывают с себя жир и пот. Выхода не нашел, а сравнительно населенное место обнаружил. С костром из сухих веток и с нимзиянами, сидящими на корточках вокруг него. Числом пятнадцать. На палках у них были насажены куски мяса, и каждый держал свой кусок над костром. Мясо, собственно, не жарилось, а обугливалось в коптящем пламени. И тут неожиданно разрешился давно мучающий меня вопрос: а кто этим всем командует? Кто следит, чтобы яйца вовремя перемещались, чтобы динозаврьи дети были накормлены и чтобы, наконец, детская пещера не переполнялась воспитанниками? От костра поднялся мужик и, неся перед собой прут с куском, подал его начальнику, а лежал он в сторонке на боку, и я его сначала не заметил. Начальник взял прут вместе с куском. Другой рукой он чесал чресла, и это расположило меня к нему: мог бы и приказать, а ведь чесал сам!
Я подошел поближе и между нами состоялся разговор; нимзиянскую сторону представлял мой кибертолмач, и если что не так, то это на его совести.
— Мне сказали, ты отказываешься работать? — Зубы у него были желтые, широкие и росли наружу. Кусал он, не сняв куска с прута.
— Я отказываюсь яйца носить. И мне здесь не нравится.
— Не будешь носить, на дадим ням-ням. И вообще, обнажи голову, сними с себя шкуру и отдай ее мне. Видимо, ты не здешний, да?
Он страшно удивился, что я не снял шлема и скафандра, с виду напоминающего куртку и штаны. Но мне без них нельзя. Повторять начальник не стал. Он просто велел меня раздеть. Позже я узнал, что и Васю тоже пытались оголить.
Мне стало смешно, когда на мне повисли четыре нимзиянина. Они безуспешно тормошили меня и кряхтели. Ну не заниматься же мне перевоспитанием взрослых мужиков. Я стряхнул их.
— Где здесь выход, я спрашиваю?
Сзади меня стукнули палкой по шлему, но после удара яйцом я уже больше ничего не боялся. Я вроде не спешил, но успел перехватить руку с занесенной вторично палкой, поднял нимзиянина и положил рядом с начальником. Оба со страхом смотрели на меня, неуязвимого.
— Отсюда нет выхода.
— Как это? Яйца все прибывают, а количество детенышей не возрастает. Ты же видишь, со мной вам не справиться. Говори правду.
— Выхода нет. А детеныши выкарабкиваются… — так перевел толмач. Ладно, это увижу — как и куда они выкарабкиваются. Я отошел в сторонку, нашел местечко почище и лег, включив малую защиту. Начальник меня больше не интересовал — тоже мне, философ пещерный: «не дам ням-ням»!
Когда проснулся, в пещеру сверху уже проникал утренний свет. Не мешкая, я прошел в детскую, туда, где скапливались старшие. Я присел между ними, и они вскоре перестали обращать на меня внимание. И я увидел, как потемнела дыра в своде пещеры и оттуда спустился к нам… хвост динозавра. Не знаю, что за порода, но хвост был удобен для выкарабкивания: по нему поднимались наверх и исчезали в свете дыры детеныши, что постарше. Некоторые падали вниз, — значит, еще не дозрели для выхода во взрослый мир.
Цепляясь за роговые выступы, я вылез на поверхность. И стало мне светло и просторно, и хватило ума немедленно смотаться в сторону, чтобы не увидел меня чадолюбивый зверь, что сидел на холме, опустив хвост в дыру. Детеныши тоже не задерживались рядом с ним, уж больно страшен был, а детская психика уязвима.
Я оказался в совершенно незнакомой местности. Плато, усеянное скалами, обломками скал и утыканное невысокими холмами, какие-то похожие на воронки провалы, наверняка те самые дыры в сводах пещеры, в которые проникает свет и куда сбрасывают еду. А в пределах видимости болото необозримое, заросшее древовидными хвощами, гнездилище ихтиозавров и земноводных ящеров. Интересно, есть ли в пещере их детеныши, или ее монополизировали тираннозавры? Далеко меня утащили, оглушенного. Совсем рядом кошмарные гиганты скандалили за право присесть возле дыры и снести в нее яйцо. Стоял громоподобный с раскатами рык, от топота дрожали скалы, десятки динозавров толпились на сравнительно небольшой площадке между холмов. Они не имели понятия об очереди, царило право сильного. Но, как я заметил, того, кто уже угнездился над дырой, не трогали, ждали, пока сам, или сама, слезет.
Я ухватился за этот факт как за главное звено, потянул всю цепь на себя и ужаснулся результату. Не пройдет и десятка миллионов лет, и они научатся соблюдать очередь — что явится началом цивилизации. В очереди возникнет счет, ибо каждому интересно знать, сколько ему еще осталось ждать. А там, в силу необходимости вести запись очередников, изобретут письменность. После и десятка тысяч лет не пройдет, появятся города, промышленность, энергетика, электронная вычислительная техника — сначала для учета очередников, а потом и для расчета орбит спутников. А там и неизбежный выход в космос. Трудно представить автобус, заполненный игуанодонами, а уж космический корабль длиной в сотню километров… А людям на Нимзе делать будет нечего, только в инкубаторах вкалывать.
Я восхитился мощью своего анализа. Из пустякового наблюдения — сидит динозавриха, тужится, и в спину ее не толкают — я сделал вселенского масштаба вывод о грядущем выходе динозавров в космос и рабском будущем человечества Нимзы.
А все почему? Я за главное звено ухватился. Правда, каждое звено в любой цепи — главное, иначе цепь распадется. Так что в принципе при диалектическом подходе не имеет значения, за что хвататься.
И тут мне стало стыдно. Я, значит, на воле, свободный, а они в подземелье; я смотрю на солнце, а они в смраде и гнуси динозавровы яйца таскают и будут таскать до конца дней своих. А выхода из пещеры нет, а чтоб выкарабкаться — до этого они не додумаются… Надо спасать мужиков.
Залез я в расщелину, стал ждать. Действительно, к ночи динозавры разошлись, я подобрался к дыре, нырнул в нее ногами вперед и выпал в пещере на знакомую кучу. Было темно, я отполз в сторонку и прилег, дожидаясь утра. А то вздумается кому-нибудь снести яйцо среди ночи, пришибет ненароком.
Едва, по моим часам, начался восход солнца, я встал и возопил:
Выйду д'я на улицу, пойду д'на село -
Девки гуляют, и мне весело!
С этим романсом — а он, вы сами знаете, мне всегда удавался — я пошел по переходам и поклялся, если не соберу их, брошу петь. Разбуженные нимзияне, недоуменно зевая, присоединялись ко мне, и к тому времени, как я добрался до логова начальника и успел закончить три первых куплета, за мной шли не менее тридцати мужиков. Да в логове еще с десяток набралось. Это, наверное, был весь штат инкубатора. Они молча таращились на меня, ошеломленные мощью и мелодичностью моего голоса. Когда они столпились вокруг, я закончил куплет и сказал:
— Благородные нимзияне! — Тут я вспомнил, что они еще не знают названия своей планеты. Пришлось перестраиваться: — Мужики! Э-э… благородные мужики! Мир ваш уныл и страшен. Мгла в вашей норе, и вы здесь сталкиваетесь лбами. Ваши голоса как вопли похоронные среди косных стен проклятой пещеры, где и дня не видно. Когда вы смотрели на небо, когда последний раз видели звезды, слышали голос птицы, жужжание пчелы над цветком, дышали запахом ягод? Тоска — вот ваш удел здесь. Доколе вам служить врагам, гнусным ящерам, покрытым броней, колючками и слизью? Вас губит зловоние, исходящее от их детенышей, которых вы кормите несвежим мясом, открывая куски своими могучими руками, руками мужей и отцов. По вас плачут дети, а вы здесь, содрогаясь от унижения, таскаете чужие яйца. Доколе, я спрашиваю!
Я перевел дыхание. Аплодисментов не было. Начальник чесал спину изогнутым сучком, нимзияне тоже скреблись и, похоже, стали терять ко мне интерес, видимо, им больше нравилось, когда я пел. Мой пафос, похоже, не затронул их заскорузлых душ. Вы помните, мы вместе анализировали мою речь. И даже Вася согласился, что она была нетривиальна и убедительна, что экспромтом такую даже он, Вася, произнести не смог бы. Увы, она убедительна для землянина, но кому из нас знакома психология неандертальца? И речь моя была гласом вопиющего в пустыне. Однако молодец не тот, кто начал, а тот" кто кончил. Пришлось кончать:
— Разве для такой жизни, о благородные мужики, вы родились на свет? На свет, а не на тьму. Нет и еще раз нет! Так восстаньте, и я поведу вас к солнцу, туда, на поверхность, где росяные травы, где светло и просто, где воды ручьев сладки, а вечера сини. Идемте со мной. Я знаю выход!
Нимзияне переглядывались, и больше никакой реакции. Нет, может, их лица что-то выражали, но для меня они все были на одно лицо: скошенные подбородки, головы, заросшие колтунным волосом так, что ушей не видно. Потом вождь отложил палку и произнес:
— Ты много слов сказал, о прикрывший голову и не снявший шкуру, глупых и лишних слов, не имеющих к нам отношения. Здесь всегда тепло, а ты говоришь, пойдем отсюда наверх, где дождь и ветер, где мы мерзнем и мокнем ночами, держась за непрочные ветви. Ты говоришь, пойдем отсюда, чтобы не служить врагам нашим. А разве велик труд перенести яйцо с места на место и накормить детеныша? Здесь мы всегда сыты и нас никто не ест. Мы не понимаем, что такое содрогаться от унижения, но мы знаем, как это дрожать от страха, когда на тебя смотрит зверь. Ты дурак, прикрывший голову и не снявший шкуру. Ты не хочешь тунга, хочешь ням-ням. Но согута тунга ци ням-ням. Уходи!
— Вас ждут загорелые жены! — жалким голосом закричал я, уходя и еще надеясь, что хоть кто-нибудь последует за мной. Тщетно, — видимо, институт брака был им еще неизвестен… И материальные прелести рабства перевесили все мои доводы. Буду самокритичен: меня не устраивал эволюционный путь развития человечества Нимзы. Мне захотелось революции, и волосатый, покрытый насекомыми вождь, не напрягаясь, ткнул меня мордой в стол. И правильно сделал. Может, у них каждый с детства мечтает в рабство попасть…
ВАСЯ РАМОДИН
Васю мы высадили на холмистой равнине километрах в двухстах от лагеря и в стороне от динозавровых болот. Он сказал, что будет вести бродячий образ жизни. Ходить, смотреть… Но из этого ничего не вышло. День он действительно проходил, разглядывая окружающую красоту, а на ночь расположился на вершинке холма, рюкзак под голову — и проснулся только под утро. Уже не один: вокруг сидели и лежали и осторожно, стараясь не шуметь, что-то свое делали местные жители, скорее, жительницы. Детишки тихо играли неподалеку. Те, которые сидели рядом, смотрели не мигая на Васю с восторженным выражением на лицах. Вася застеснялся.
— Если б это на Земле, — говорил потом Вася, — тогда понятно. Известность, слава первопроходца, то-се. Вполне естественно. Но они с меня буквально глаз не сводили. Когда я пошел к ручью умыться, они всей толпой пошли за мной. И уж когда я стал зубы чистить, вообще скисли от восторга. Надев рюкзак, я, не прощаясь, сбежал. Они гнались за мной по пересеченной местности, и я долго слышал, как угасали вдали их взволнованные вопли. С горестным оттенком. Я так и не понял, какого черта им от меня надо было. Конечно, внешность у меня что надо. И фигурой Бог не обидел. — Тут Вася постучал себя по гулкой груди. — Но это не повод гнаться за мужиком таким большим коллективом. Короче, сбежал я от них навсегда.
Местность мне очень нравилась, я вообще люблю, когда тихие озера, и рыба плещется, и что-то вроде камышей на берегах. Это вам не вредное болото с лежащими стволами хвощей и гадами, кишащими в жиже. Хорошо! Только крабы беспокоили, выходили на берег и все норовили в рюкзак залезть. А рыба была очень даже съедобная, я ее зажарил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67