Он побежал по коридору, увлекая их за собой, выскочил наружу.
— Все это текучка и текучка! Я вправляю вывихнутые мослы, зашиваю рваные бока, но это не решает вопроса. Нужны кардинальные меры, нужна профилактика животного травматизма. Вот смотрите!
В громадном вольере дружно, без драк, гонялись за курами петухи. Они были в нагрудных панцирях и шлемах с забралами. Видимость из-под забрал была плоха, и петухи порой с лязгом сталкивались. Тогда они замирали на секунду-другую, обменивались ненавидящими взглядами, раскланивались, низко приседая, и снова продолжали беготню. У вольера, склонив набок голову, сидел Гром и восторженно вздрагивал при каждом столкновении дребезжащих пернатых.
— Бойцовые петухи, — прокомментировал Айболит. — Хулиганы. Каждый мечтает пустить из соседа кровя. А в доспехах дуэль не имеет успеха. Когда привыкнут жить мирно, будут снова ходить голыми… Но это еще не все.
Айболит провел их на детскую площадку — обширный, на десяток гектаров, изолированный глухим забором парк. Здесь обитали животные разных пород — одногодки. ИРП вел широкий эксперимент по изучению поведения животных в условиях, когда изобилие пищи и совместное, с раннего возраста, воспитание исключали побудительные причины для проявления агрессивных инстинктов.
Отсюда не хотелось уходить. Лужайки пестрели от звериной детворы. Боролся медвежонок с двумя щенками динго, взрослая шимпанзе кормила молоком из бутылки с соской замурзанного тигренка, а рядом слоненок отгонял веткой мух. Выбежал из зарослей коричневый лосенок, облизал Нури руку и умчался в погоню за жеребенком зебры. За ноги доктора хватался, просился на руки маленький барсук, а за бородатой, с большим выменем козой следовали, как привязанные, лобастые непуганые волчата, — стоило козе остановиться, как волчата тут же присасывались к ней. Бегая по кругу, играли в пятнашки цыпленок страуса и такого же роста сайгак.
— Конечно, — вздохнул Айболит, — неудобно сегодня есть того, кого вчера сосал, но… не знаю, что получится.
Он высвободил ус из цепких лапок барсучка, похлопал животное по животику и опустил его на землю.
— Мы, естественно, не собираемся переделывать саму природу хищника и не предполагаем, что у каждого в квартире будет персональный волк. Но иметь общественного квартального тигра — это вещь! Представьте, утром вы спускаетесь со своего тридцатого этажа и видите: на клумбе сидит он, весь полосатый, и нюхает розу. Ныряете вы в дворовый бассейн, а рядом резвятся два жэковских тюленя… И я вас спрашиваю — что это будет, а?
— Зверинец?
— Это будет удивительная жизнь. Тигр проводит вас до гаража и даст вам зарядку бодрости на целый день.
— Действительно… — только и смог сказать Нури, ошеломленный раскрывшейся перспективой.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что не далее как вчера гракула более двух часов любовалась обитателями детской площадки.
— Она была вот здесь, на заборе. И мне кажется, иногда даже хихикала, — сказал Айболит.
— И вы не пытались ее задержать?
— Зачем? Ведь, судя по инею под мышками, она была вполне здорова.
За следующий день они прошли километров двадцать. Олле явно не спешил. Его, по сути, больше интересовали животные, которых встречали во множестве, чем поиск. На частых привалах он посылал Грома вперед, и тот привычно выгонял на них то антилопу странной окраски, то похожую на маленького медведя росомаху. Тогда Олле щелкал затвором аппарата, и они подолгу любовались голографическими изображениями зверей.
— Завтра мы будем у Художника, — устраиваясь на ночлег, объяснил Олле, — а послезавтра, такое у меня предчувствие, мы найдем ее. Думаешь, она от нас убегает? Ничего похожего. Она просто знакомится с Землей и ее обитателями. И все, что она видела, ей понравилось.
* * *
Художника они вспугнули в полдень. Оставив мольберт и мелькая пятнами камуфляжного костюма, он умчался от них и скрылся в дверях низкого строения у самой кромки леса.
— Совпадение, — сказал Олле. — Видно, кто-то заболел.
— Ну да, и он кинулся ставить банки?
Прибавив ходу, они через минуту-другую уже входили в небольшой, хорошо ухоженный дворик. В дверях дома стоял ослепительный красавец в смокинге и мизинцем разглаживал тонкие усики.
— Где Художник? — закричал Нури.
— Простите, — красавец поправил пробор. — Не понял?
— Художник где? Что с человеком? Почему он так быстро бежал?
— Волчьим наметом, — добавил Олле. — По пересеченной местности.
Красавец потупился:
— Не мог же я встретить вас небритым.
— Так это были вы? Не может быть!
Красавец заблестел зубами. Его синие глаза ласково светились.
— Я прошу прощения, — он смущенно взмахнул пушистыми ресницами, — я не успел сменить запонки.
— Не может быть, — тупо повторил Нури.
— Увы, действительно не успел… Дело в том, что я вас ждал завтра. Располагайтесь, прошу. О, какой конь, сколь прекрасны его формы, сколь неотразим взгляд его фиолетовых глаз! Вы позволите, Олле, я коснусь его? — Он поднял ладонь, и конь уткнулся в нее бархатными ноздрями. — Спасибо, милый, я потом нарисую тебя… Это ваш знаменитый пес?
Плавная речь Художника прервалась, он пригляделся к собаке.
— Мутант, да?
— Вы кинолог?
— Я анималист. На мутантах собаку съел… Что с ним?
Гром ощетинился и присел, обнажились страшные клыки, послышался низкий рык. Олле стремительно обернулся и схватил пса за голову.
— Однако у вас реакция! — с восхищением сказал Художник.
— Спокойно, Гром. Он не ест собак. Это идиома.
— Р-рад, — выдохнул пес. Потом, косясь на Художника, вышел за изгородь.
— Я же сказал, мутант! Обычный пес, он что? Он ориентируется на интонацию, жест, на психологический настрой хозяина. А этот, не спорю, хорош, зверовиден, силен, верен, но… псовости не хватает. Как вам объяснить? Ну, самомнения много. А псовость — она исключает самомнение. Давно он у вас разговаривать научился?
Олле засмеялся:
— Давай, добрый хозяин, показывай свой вернисаж, а то о твоем таланте каждая муха в саванне жужжит. А Гром, к сожалению, говорить не может, не так устроен. Понимает почти все, но слишком буквально.
Бревенчатые стены большого помещения с матово светящимся потолком были сплошь увешаны полотнами. На них во всех мыслимых ракурсах были изображены животные. Художник почти не уделял внимания пейзажу — он лишь угадывался, но животные были выписаны тщательно, в почти забытой манере — лессировками.
Нури долго стоял у двух картин. На первой был изображен гепард в спокойной позе. Изящный и ленивый, он казался воплощением безразличия, зеленые глаза равнодушно смотрели на Нури и сквозь него. На второй — тот же гепард в беге. Загривок, спина и хвост образуют прямую линию, хотя тело сжато в комок и кажется вдвое короче, чем на первой картине, а задние ноги вскинуты вперед и дальше короткой морды. Пейзажа нет, только какие-то удлиненные пятна, на фоне которых почти физически ощущается стремительность бега-полета.
— Нравится? — спросил потерявший многословие Художник.
— Очень. Но в нем что-то не то. Зверь, но какой-то не такой. Очаровательный и… не страшный.
Художник хмыкнул и промолчал. Гости разглядывали картины и в каждом животном замечали что-то неуловимо ненастоящее. Иногда нарочитость проглядывала в самом облике зверя. Тигр с ласковой мордой, спящая в траве выдра — и на боках у нее маленькие ласты, свисающий с ветки боа имел грустные коровьи глаза, а гигантский муравьед был спереди и сзади совершенно одинаков.
Вместе с тем эти несообразности отнюдь не портили впечатления. Более того, они казались вполне естественными.
— Это что, фантазия? — Олле остановился возле картины, изображающей бегемота с раскрытой пастью: на резцах его красовались две золотые коронки.
— Необходимость. — Художник подровнял белоснежные манжеты. — Полагаю, пора объяснить. Вот вы, Нури… Ваше увлечение — механик-фаунист. А скажите, каких животных вы делали?
— Почти всегда чешуйчатых чертей.
— А почему не бурундука или, скажем, зайца?
Нури задумался, пожал плечами:
— Не знаю. Как-то сделал щенка, он у меня пищал, когда наступишь на хвост, и уползал под стол. Потом больше не хотелось. Но чертей я наделал порядочно. Люди рассказывают, они до сих пор обитают в песках на Марсе.
— Еще вопрос. Представьте, что этот механический щенок лизал бы вам руку?
— Нет! — Нури передернуло. — Это было бы жутко и отвратительно.
— Отвратительно… Очень точное определение, — задумчиво сказал Художник. — Это как если бы ребенок играл с куклой, у которой настоящие живые глаза и которая чувствует боль. Нет! Игрушка должна быть игрушкой независимо от того, кто с ней играет — взрослый или ребенок. В этом смысле мои картины имеют сугубо утилитарную цель. Я ищу то единственное, что придает животному образ игрушки, не нарушая ощущения подлинности. Вообще, это область психологии, а я не силен в ней. Знаю только, что мои работы используют профессионалы механики-фаунисты, что люди с большей охотой приобретают зверей, сделанных по моим эскизам, нежели точные копии.
Нури словно взвешивал каждое слово Художника. Этот синеглазый красавец, который сокрушался по поводу запонок, — кстати, Нури так и не понял, зачем надо было менять в манжетах великолепные александриты, — был вдохновенным мастером. И если то, что они видели, называлось эскизами, то каковы же законченные работы?
Облик Художника, его исполненные непринужденного изящества движения странно гармонировали с удивительными картинами в темных рамках, создавая немного грустное ощущение когда-то виденной и забытой красоты. Интересно, как Олле воспринял этот совершенный жест — протянутую и потом раскрытую руку, в нее ткнулся носом конь, и было видно, что Художник принял это как подарок…
Нури покосился на руки Художника, и тот, уловив взгляд, поднял к лицу обе ладони, покрытые ороговевшими мозолями.
— Что вы, Нури! Я ведь надеюсь когда-нибудь стать вашим коллегой. Если буду достоин. И… разве можно допустить, чтобы кто-то работал за тебя? И этот дом, и все остальное я сделал сам.
— Простите, — вмешался в беседу Олле. — Что это? Почему вдруг голография?
Квадратная рама окаймляла объемное изображение поляны в закатном свете и темную стену леса, а над ней, над самыми верхушками деревьев, розовело нечто вроде аэростата, но с короткими толстыми отростками по бокам.
— Не успел зарисовать, пришлось заснять… Это гракула, которую вы ищете. Она была здесь вчера. Выкатилась на поляну, имея форму диска. Были сумерки, и она стала накачиваться. Знаете, у нее в подошвах клапаны. Она вытягивает ногу, набирает в нее воздух, а потом сжимает, как гармонь, и перегоняет его внутрь. Она лежала на спине и, работая двумя ногами, порядком накачала себя. Потом она грызла хворост, и у нее в глубине, возле пупка, засветилось что-то похожее на гаснущие в костре угли. И она стала округляться. Пока я бегал за аппаратом, она раздулась и поднялась над лесом. Ветер унес ее от меня.
— Вот и все, — сказал Олле. — Тебе ясно?
— Вполне, — ответил Нури. — Если она способна нагревать в себе воздух и пользоваться законом Архимеда для передвижения, то уж принять вид матраца… Это я сам вынес ее из изолятора, когда пришел менять матрац!
Итог подвел Художник:
— Одно предсказание Волхва сбылось, — сказал он. — Дело за вторым.
* * *
Этот дуб был не из тех, что вытягивались за год-другой, подгоняемые стимуляторами. Покрытый мхом, раскидистый, с толстым неровным стволом, он был естественно стар и громаден. Стоял дуб на отшибе, возвышаясь над рощицей дубков. У подножия его копошились полосатые поросята, и, угнездившись на нижней развилке, их рассматривала гракула.
Гром улегся неподалеку, положив голову на вытянутые лапы. Морда его выражала сознание выполненного долга и гармонии с окружающей действительностью. Олле, стоя на спине у коня, объезжал рощицу кругом, непрерывно щелкал затвором аппарата.
Нури возился с прибором связи. Сориентировав створки антенны на еле различаемую в невозможной дали иглу башни ИРП, он подозвал Олле.
— Рельеф позволяет использовать лазерную связь. Прямая видимость. Вызываю деда.
Метрах в трех от земли возникло туманное пятно и оформилось в привычный образ директора ИРП. Сатон сидел в кресле, видимый по пояс. Изображение не имело четких границ. В ИРП над столом директора спроецировалось такое же изображение стоящих рядом Олле и Нури.
Сатон поднял голову, дернул себя за бороду.
— Мы нашли ее, профессор, — сказал Нури.
— Я так и подумал. Как там она?
— Висит на дубе. Сменила расцветку. Сейчас она бледно-сиреневая по краям, а серединка в незабудках по зеленому полю.
— Ага! И что вы собираетесь предпринять?
— Ничего. Вернемся домой.
— А она?
— Я полагаю, пусть висит, — сказал Олле. — Пусть катается диском, или бегает козой, или плавает моржом. В конце концов, мы убедились, что она на Земле акклиматизировалась. Ей здесь хорошо, и пусть живет Нуриным и прочим ползункам и ходячим на забаву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Все это текучка и текучка! Я вправляю вывихнутые мослы, зашиваю рваные бока, но это не решает вопроса. Нужны кардинальные меры, нужна профилактика животного травматизма. Вот смотрите!
В громадном вольере дружно, без драк, гонялись за курами петухи. Они были в нагрудных панцирях и шлемах с забралами. Видимость из-под забрал была плоха, и петухи порой с лязгом сталкивались. Тогда они замирали на секунду-другую, обменивались ненавидящими взглядами, раскланивались, низко приседая, и снова продолжали беготню. У вольера, склонив набок голову, сидел Гром и восторженно вздрагивал при каждом столкновении дребезжащих пернатых.
— Бойцовые петухи, — прокомментировал Айболит. — Хулиганы. Каждый мечтает пустить из соседа кровя. А в доспехах дуэль не имеет успеха. Когда привыкнут жить мирно, будут снова ходить голыми… Но это еще не все.
Айболит провел их на детскую площадку — обширный, на десяток гектаров, изолированный глухим забором парк. Здесь обитали животные разных пород — одногодки. ИРП вел широкий эксперимент по изучению поведения животных в условиях, когда изобилие пищи и совместное, с раннего возраста, воспитание исключали побудительные причины для проявления агрессивных инстинктов.
Отсюда не хотелось уходить. Лужайки пестрели от звериной детворы. Боролся медвежонок с двумя щенками динго, взрослая шимпанзе кормила молоком из бутылки с соской замурзанного тигренка, а рядом слоненок отгонял веткой мух. Выбежал из зарослей коричневый лосенок, облизал Нури руку и умчался в погоню за жеребенком зебры. За ноги доктора хватался, просился на руки маленький барсук, а за бородатой, с большим выменем козой следовали, как привязанные, лобастые непуганые волчата, — стоило козе остановиться, как волчата тут же присасывались к ней. Бегая по кругу, играли в пятнашки цыпленок страуса и такого же роста сайгак.
— Конечно, — вздохнул Айболит, — неудобно сегодня есть того, кого вчера сосал, но… не знаю, что получится.
Он высвободил ус из цепких лапок барсучка, похлопал животное по животику и опустил его на землю.
— Мы, естественно, не собираемся переделывать саму природу хищника и не предполагаем, что у каждого в квартире будет персональный волк. Но иметь общественного квартального тигра — это вещь! Представьте, утром вы спускаетесь со своего тридцатого этажа и видите: на клумбе сидит он, весь полосатый, и нюхает розу. Ныряете вы в дворовый бассейн, а рядом резвятся два жэковских тюленя… И я вас спрашиваю — что это будет, а?
— Зверинец?
— Это будет удивительная жизнь. Тигр проводит вас до гаража и даст вам зарядку бодрости на целый день.
— Действительно… — только и смог сказать Нури, ошеломленный раскрывшейся перспективой.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что не далее как вчера гракула более двух часов любовалась обитателями детской площадки.
— Она была вот здесь, на заборе. И мне кажется, иногда даже хихикала, — сказал Айболит.
— И вы не пытались ее задержать?
— Зачем? Ведь, судя по инею под мышками, она была вполне здорова.
За следующий день они прошли километров двадцать. Олле явно не спешил. Его, по сути, больше интересовали животные, которых встречали во множестве, чем поиск. На частых привалах он посылал Грома вперед, и тот привычно выгонял на них то антилопу странной окраски, то похожую на маленького медведя росомаху. Тогда Олле щелкал затвором аппарата, и они подолгу любовались голографическими изображениями зверей.
— Завтра мы будем у Художника, — устраиваясь на ночлег, объяснил Олле, — а послезавтра, такое у меня предчувствие, мы найдем ее. Думаешь, она от нас убегает? Ничего похожего. Она просто знакомится с Землей и ее обитателями. И все, что она видела, ей понравилось.
* * *
Художника они вспугнули в полдень. Оставив мольберт и мелькая пятнами камуфляжного костюма, он умчался от них и скрылся в дверях низкого строения у самой кромки леса.
— Совпадение, — сказал Олле. — Видно, кто-то заболел.
— Ну да, и он кинулся ставить банки?
Прибавив ходу, они через минуту-другую уже входили в небольшой, хорошо ухоженный дворик. В дверях дома стоял ослепительный красавец в смокинге и мизинцем разглаживал тонкие усики.
— Где Художник? — закричал Нури.
— Простите, — красавец поправил пробор. — Не понял?
— Художник где? Что с человеком? Почему он так быстро бежал?
— Волчьим наметом, — добавил Олле. — По пересеченной местности.
Красавец потупился:
— Не мог же я встретить вас небритым.
— Так это были вы? Не может быть!
Красавец заблестел зубами. Его синие глаза ласково светились.
— Я прошу прощения, — он смущенно взмахнул пушистыми ресницами, — я не успел сменить запонки.
— Не может быть, — тупо повторил Нури.
— Увы, действительно не успел… Дело в том, что я вас ждал завтра. Располагайтесь, прошу. О, какой конь, сколь прекрасны его формы, сколь неотразим взгляд его фиолетовых глаз! Вы позволите, Олле, я коснусь его? — Он поднял ладонь, и конь уткнулся в нее бархатными ноздрями. — Спасибо, милый, я потом нарисую тебя… Это ваш знаменитый пес?
Плавная речь Художника прервалась, он пригляделся к собаке.
— Мутант, да?
— Вы кинолог?
— Я анималист. На мутантах собаку съел… Что с ним?
Гром ощетинился и присел, обнажились страшные клыки, послышался низкий рык. Олле стремительно обернулся и схватил пса за голову.
— Однако у вас реакция! — с восхищением сказал Художник.
— Спокойно, Гром. Он не ест собак. Это идиома.
— Р-рад, — выдохнул пес. Потом, косясь на Художника, вышел за изгородь.
— Я же сказал, мутант! Обычный пес, он что? Он ориентируется на интонацию, жест, на психологический настрой хозяина. А этот, не спорю, хорош, зверовиден, силен, верен, но… псовости не хватает. Как вам объяснить? Ну, самомнения много. А псовость — она исключает самомнение. Давно он у вас разговаривать научился?
Олле засмеялся:
— Давай, добрый хозяин, показывай свой вернисаж, а то о твоем таланте каждая муха в саванне жужжит. А Гром, к сожалению, говорить не может, не так устроен. Понимает почти все, но слишком буквально.
Бревенчатые стены большого помещения с матово светящимся потолком были сплошь увешаны полотнами. На них во всех мыслимых ракурсах были изображены животные. Художник почти не уделял внимания пейзажу — он лишь угадывался, но животные были выписаны тщательно, в почти забытой манере — лессировками.
Нури долго стоял у двух картин. На первой был изображен гепард в спокойной позе. Изящный и ленивый, он казался воплощением безразличия, зеленые глаза равнодушно смотрели на Нури и сквозь него. На второй — тот же гепард в беге. Загривок, спина и хвост образуют прямую линию, хотя тело сжато в комок и кажется вдвое короче, чем на первой картине, а задние ноги вскинуты вперед и дальше короткой морды. Пейзажа нет, только какие-то удлиненные пятна, на фоне которых почти физически ощущается стремительность бега-полета.
— Нравится? — спросил потерявший многословие Художник.
— Очень. Но в нем что-то не то. Зверь, но какой-то не такой. Очаровательный и… не страшный.
Художник хмыкнул и промолчал. Гости разглядывали картины и в каждом животном замечали что-то неуловимо ненастоящее. Иногда нарочитость проглядывала в самом облике зверя. Тигр с ласковой мордой, спящая в траве выдра — и на боках у нее маленькие ласты, свисающий с ветки боа имел грустные коровьи глаза, а гигантский муравьед был спереди и сзади совершенно одинаков.
Вместе с тем эти несообразности отнюдь не портили впечатления. Более того, они казались вполне естественными.
— Это что, фантазия? — Олле остановился возле картины, изображающей бегемота с раскрытой пастью: на резцах его красовались две золотые коронки.
— Необходимость. — Художник подровнял белоснежные манжеты. — Полагаю, пора объяснить. Вот вы, Нури… Ваше увлечение — механик-фаунист. А скажите, каких животных вы делали?
— Почти всегда чешуйчатых чертей.
— А почему не бурундука или, скажем, зайца?
Нури задумался, пожал плечами:
— Не знаю. Как-то сделал щенка, он у меня пищал, когда наступишь на хвост, и уползал под стол. Потом больше не хотелось. Но чертей я наделал порядочно. Люди рассказывают, они до сих пор обитают в песках на Марсе.
— Еще вопрос. Представьте, что этот механический щенок лизал бы вам руку?
— Нет! — Нури передернуло. — Это было бы жутко и отвратительно.
— Отвратительно… Очень точное определение, — задумчиво сказал Художник. — Это как если бы ребенок играл с куклой, у которой настоящие живые глаза и которая чувствует боль. Нет! Игрушка должна быть игрушкой независимо от того, кто с ней играет — взрослый или ребенок. В этом смысле мои картины имеют сугубо утилитарную цель. Я ищу то единственное, что придает животному образ игрушки, не нарушая ощущения подлинности. Вообще, это область психологии, а я не силен в ней. Знаю только, что мои работы используют профессионалы механики-фаунисты, что люди с большей охотой приобретают зверей, сделанных по моим эскизам, нежели точные копии.
Нури словно взвешивал каждое слово Художника. Этот синеглазый красавец, который сокрушался по поводу запонок, — кстати, Нури так и не понял, зачем надо было менять в манжетах великолепные александриты, — был вдохновенным мастером. И если то, что они видели, называлось эскизами, то каковы же законченные работы?
Облик Художника, его исполненные непринужденного изящества движения странно гармонировали с удивительными картинами в темных рамках, создавая немного грустное ощущение когда-то виденной и забытой красоты. Интересно, как Олле воспринял этот совершенный жест — протянутую и потом раскрытую руку, в нее ткнулся носом конь, и было видно, что Художник принял это как подарок…
Нури покосился на руки Художника, и тот, уловив взгляд, поднял к лицу обе ладони, покрытые ороговевшими мозолями.
— Что вы, Нури! Я ведь надеюсь когда-нибудь стать вашим коллегой. Если буду достоин. И… разве можно допустить, чтобы кто-то работал за тебя? И этот дом, и все остальное я сделал сам.
— Простите, — вмешался в беседу Олле. — Что это? Почему вдруг голография?
Квадратная рама окаймляла объемное изображение поляны в закатном свете и темную стену леса, а над ней, над самыми верхушками деревьев, розовело нечто вроде аэростата, но с короткими толстыми отростками по бокам.
— Не успел зарисовать, пришлось заснять… Это гракула, которую вы ищете. Она была здесь вчера. Выкатилась на поляну, имея форму диска. Были сумерки, и она стала накачиваться. Знаете, у нее в подошвах клапаны. Она вытягивает ногу, набирает в нее воздух, а потом сжимает, как гармонь, и перегоняет его внутрь. Она лежала на спине и, работая двумя ногами, порядком накачала себя. Потом она грызла хворост, и у нее в глубине, возле пупка, засветилось что-то похожее на гаснущие в костре угли. И она стала округляться. Пока я бегал за аппаратом, она раздулась и поднялась над лесом. Ветер унес ее от меня.
— Вот и все, — сказал Олле. — Тебе ясно?
— Вполне, — ответил Нури. — Если она способна нагревать в себе воздух и пользоваться законом Архимеда для передвижения, то уж принять вид матраца… Это я сам вынес ее из изолятора, когда пришел менять матрац!
Итог подвел Художник:
— Одно предсказание Волхва сбылось, — сказал он. — Дело за вторым.
* * *
Этот дуб был не из тех, что вытягивались за год-другой, подгоняемые стимуляторами. Покрытый мхом, раскидистый, с толстым неровным стволом, он был естественно стар и громаден. Стоял дуб на отшибе, возвышаясь над рощицей дубков. У подножия его копошились полосатые поросята, и, угнездившись на нижней развилке, их рассматривала гракула.
Гром улегся неподалеку, положив голову на вытянутые лапы. Морда его выражала сознание выполненного долга и гармонии с окружающей действительностью. Олле, стоя на спине у коня, объезжал рощицу кругом, непрерывно щелкал затвором аппарата.
Нури возился с прибором связи. Сориентировав створки антенны на еле различаемую в невозможной дали иглу башни ИРП, он подозвал Олле.
— Рельеф позволяет использовать лазерную связь. Прямая видимость. Вызываю деда.
Метрах в трех от земли возникло туманное пятно и оформилось в привычный образ директора ИРП. Сатон сидел в кресле, видимый по пояс. Изображение не имело четких границ. В ИРП над столом директора спроецировалось такое же изображение стоящих рядом Олле и Нури.
Сатон поднял голову, дернул себя за бороду.
— Мы нашли ее, профессор, — сказал Нури.
— Я так и подумал. Как там она?
— Висит на дубе. Сменила расцветку. Сейчас она бледно-сиреневая по краям, а серединка в незабудках по зеленому полю.
— Ага! И что вы собираетесь предпринять?
— Ничего. Вернемся домой.
— А она?
— Я полагаю, пусть висит, — сказал Олле. — Пусть катается диском, или бегает козой, или плавает моржом. В конце концов, мы убедились, что она на Земле акклиматизировалась. Ей здесь хорошо, и пусть живет Нуриным и прочим ползункам и ходячим на забаву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67