Я прочел объявление в газете, поймал ее и…
— Я поняла, что ты хочешь сказать. Наши воспоминания различаются не только в крупных событиях, так?
Почти во всем. — Она уставилась на меня. — Мы кое-что выясняем, но я не уверена, что хочу это выяснять.
У меня мелькнула догадка.
— Позволь спросить кое о чем, имеющем к этому более прямое отношение. Ты когда-нибудь отказывалась от возможности научиться хорошо стрелять из пистолета или владеть тем арсеналом, с которым ты так лихо управлялась вчера вечером?
Она уставилась на меня и ответила:
— Да, отказывалась, теперь я вспоминаю. Когда я училась на втором курсе магистратуры и подумывала о том, чтобы дальше заниматься изучением Рейха, как-то, оказавшись совсем без денег, попробовала устроиться на работу в контрразведку. Они не хотели брать меня в качестве аналитика и предложили воспользоваться случаем и заняться физической подготовкой. Потом я нашла подходящую работу, бросила учебу и проработала год, так что физ-подготовка мне не пригодилась. Думаю, что, если бы не нашла тогда работу, наверное, пошла бы тестироваться и стала шпионом, полицейским или кем-нибудь в этом роде и научилась бы пользоваться ножами, пистолетами и прочим оружием. — Она встала, сделала глоток вина, подошла к окну, пристально всматриваясь в темноту. — Вот так оно и было, правда? Незначительное событие в моей жизни могло сделать из меня женщину, которая умеет обращаться с оружием так же хорошо, как ты видел два дня назад. Но как же все это проявилось и почему я здесь? Я помню, что в тебя стреляли, Лайл, и думаю, что это так. По крайней мере частично.
Повисла долгая неловкая пауза, а потом Хелен разрыдалась, скорчившись на диване.
— Знаешь, у меня ужасное чувство, что где-то там ты уже умер, и поэтому я плачу. И это кажется нечестным, потому что та я, которая убила Билли Биард, спасла твою жизнь, и, возможно, ты жив. Она должна была плакать. И это кажется таким несправедливым, что ты у меня есть, а я так ничего до сих пор и не сделала…
Я встал, взял руки Хелен в свои и принялся целовать заплаканные глаза, стараясь успокоить ее; в моем представлении именно так всегда поступали любовники, утешая своих возлюбленных. Хелен склонила голову мне на плечо, и ее губы мягко коснулись моей кожи. Возможно, это был просто стресс, или отчаянное желание приободрить друг друга, или же мы действительно хотели заняться любовью, но в конце концов именно этим мы и занялись.
Позже, бессильно раскинувшись на кровати, я сказал:
— Какое забавное наблюдение. Тебе не кажется, что люди стали меньше говорить о прошлом? То есть я стал замечать, что когда детишки начинают говорить о том, что было в прошлом году или месяце, то матери стараются утихомирить их, как будто дети говорят о чем-то неприличном, об испражнениях или половых партнерах своих родителей. Не помню, как это происходило в детстве, а ты?
— Нет, но подумаю.
Хелен перекатилась на другую сторону и положила голову мне на грудь.
— А я думаю, что никогда не задавала подобных вопросов, не потому что считала неприличным, а просто не возникало желания. То и дело кто-нибудь из взрослых принимался рассказывать о том, что он увидел или услышал много лет назад, и я обнаружила, что меня раздражают подобные разговоры, поэтому я старалась уклониться от них. Довольно странно для историка, верно? То же самое с памятью. Перед каждой лекцией я иду в библиотеку и еще раз просматриваю то, что, казалось бы, знаю уже наизусть, и только после этого пишу лекцию. Странно, что я до сих пор этого не замечала, правда?
— Странно. Или же это тоже часть общей картины, которая проясняется по мере того, как мы с тобой все обсуждаем; у нас становится меньше пробелов, разрывов в воспоминаниях и чего бы там ни было. Как будто практика позволяет чаще задумываться над проблемой.
— Интересно, сколько людей блуждали в этих дебрях и из каких других миров они были? — спросила Хелен.
— Других миров? — удивился я. А потом страшно разболелась голова, и я потерял сознание.
Спустя минуту я пришел в себя. Голова все еще болела. Хелен, придерживая меня, дала аспирин и обеспокоенно спросила:
— Ты в порядке?
— Наверное. Что с тобой случилось, когда ты произнесла «других миров»?
При этих словах у меня засосало под ложечкой, и голова заболела еще сильнее.
— Ничего, когда я это произносила. Сначала я подумала и в этот момент ощутила нечто похожее на головокружение. Так что я решила, что это — одна из тех Тем, как.., как те, на которые мы не могли говорить. Ну вот, многие из нас родом из разных версий прошлого…
Она дышала с трудом.
— Ох, теперь больно от одной лишь мысли. Значит, судя по нашему индикатору, я поняла нечто важное. Не многие из нас. Мы все.
Я проглотил аспирин и ответил:
— Эта мысль не причиняет мне боли, потому что я не понимаю, что ты имеешь в виду. Но мне действительно очень интересно.
Хелен сделала глубокий вдох и продолжила:
— Хорошо. Дело вот в чем. Предположим, люди соединяют одну историю с другой, и все эти истории перемешаны, как спагетти. Чаще всего, когда ты пересекав ешься с другой историей, это оказывается ближайшая к ней ветвь, так что разница в деталях незначительна — например, как мы встретились или как долго жила моя кошка, и так далее. Но довольно часто человек совершает большой прыжок, как я, когда приехала в Окленд, в этот исторический период. И чем бы ни были вызваны подобные пересечения, их частота резко возрастает в самом недалеком прошлом, поэтому у людей все больше и больше разногласий по поводу прошлого. Знаешь, когда вопрос становится спорным, особенно если он становится одновременно и неразрешимым…
— Точно! — На этот раз мне показалось, будто голову зажали в тиски. — Вежливые люди стараются избежать его. Никто не хочет оказаться грубияном, поднявшим этот вопрос. Увиливают, темнят.., значит, в последние несколько лет — может, двадцать или около того — миры начали дрейфовать вместе…
Хелен опять рыдала, и я, перекатившись на другую сторону кровати, мягко обнял ее. На этот раз до меня дошло.
— Твоя мать?
— Да! — Хелен обернулась и вцепилась в меня что было сил. — Да, и если мы правы, то после всех этих лет я наконец пойму, что не сошла с ума.
Наверное, мы могли бы еще поговорить, но силы нас покинули, и хотя мне показалось, что я закрыл глаза всего на мгновение, но, когда проснулся, было уже почти темно. Хелен по-прежнему лежала в моих объятиях; на ее лице остались мокрые дорожки от слез, губы были влажные и мягкие. Она выглядела невозможно юной, и я лежал и смотрел на нее, пока она не заворочалась и не открыла глаза.
* * *
За завтраком мы старались вести обычную, нормальную беседу, но обнаружили, что еще не можем о многом говорить.
— В этом есть какой-то особый смысл, — предположила Хелен, — поскольку Контек принадлежит Ифвину, а Контек, возможно, составляет порядка одной десятой мировой экономики. Он настолько велик, что ему приходится управлять внутренними рынками и определить торговую политику между собственными холдингами. Вряд ли найдутся какие-то способы уничтожить его лобовой атакой, но если ты можешь каким-то образом сделать жизнь менее предсказуемой, наполнить ее неожиданностями, разрушить причинно-следственные связи внутри компании, то это все меняет. С определенной точки зрения это не сильно отличается от случайного повреждения, как бомбежки в двадцатом веке или рассылка взрывчатки в письмах руководству компании, когда неизвестно точно, кто вскроет письмо. Но с другой стороны, это намного хуже, ибо как можно планировать появление определенного количества временных перестановок? Либо появятся отгрузки, которые никогда не были заказаны, от несуществующих компаний, либо случится то, что случилось в Мехико, где отгрузили девяносто тонн специальной стали и доставили сорок тысяч пижамных комплектов. В большинстве других видов атак можно контролировать степень риска при помощи страховки, потому что известны пределы того, что может произойти, и примерная вероятность. Беспорядочная бомбежка очень пугает, но она — лишь очередное неприятное событие из большого списка возможных, и вероятность ее весьма велика. Но когда случайная перестановка двух событий — область того, что может произойти, и мера вероятности, с которой это случится, — тогда с этим точно нельзя бороться.
— Допустим, враг — Мерфи, — предположил я, еще не успев как следует проанализировать свою мысль.
— Кто такой Мерфи?
— Закон Мерфи.
— Не слышала о таком.
— Ну да это не столь важно. Я вот к чему веду: как часто ты обсуждаешь прошлое с друзьями таким образом, чтобы для них это было важно? Сколько человек часами спорят с супругой или супругом по поводу двух правдоподобных событий, случившихся с ними в далеком прошлом? Может состояться огромное количество случайных разговоров о прошлом, прежде чем кто-нибудь заметит определенную закономерность в происходящем. Возможно, небольшие нарушения причинности объясняются действием закона Мерфи: «Если что-то не может пойти наперекосяк, оно обязательно пойдет наперекосяк». Я хочу сказать, что здесь имеет место нарушение причинности.
— Кто такой был этот Мерфи? — поинтересовалась Хелен.
— Забавно. Я слышал о нем как минимум десять разных историй. Изобретатель парашюта, но не тот, что совершил первый удачный прыжок. Тот, кто придумал безопасные люки для подводных лодок; предполагалось, что это не позволит субмарине уйти под воду с открытым люком, но на самом деле вышло так, что в конце погружения все люки открывались. Человек, который занимался шантажом по почте, и был пойман во время цунами 2002 года, который не позволил ему лично зайти на почту, зато позволил работникам почты остаться и отослать корреспонденцию. Штурман «Титаника». О нем рассказывают кучу всяких небылиц. В конце концов я выяснял, что большинство из них относится к фольклору, а не к реальным событиям. Может быть, в истории существовал всего один Мерфи с разным прошлым, однако каждый раз его жизнь заканчивалась созданием одного и того же закона; примерно то же самое с множеством вариантов прошлого Америки — в каждом есть «Янки» и братья Райт.
— И ты думаешь, что…
— Это может быть искаженная, перверсивная антипричинность — назовем ее перверсией, — такой же физический фактор вселенной, как энтропия или гравитация. Может статься, что обычно она возникает на столь низком уровне, что люди, столкнувшиеся с ней, особо не задумываются о природе этого явления; или же замечают, подобно Мерфи, но не пытаются систематизировать. То, что происходит сейчас, означает, что либо увеличивается фоновый уровень перверсии, либо сам Ифвин является причиной возникновения подобного явления. Возможно, он получил первую экономическую единицу, являющуюся одновременно достаточно крупной и способной к самоанализу, чтобы обнаружить перверсию, так что он может наблюдать процесс в действии в отличие от других рынков.
— Как мы проверим эти предположения?
— Не знаю, — признался я. — Я как раз размышлял, есть ли основания ставить под вопрос сделанное нами предположение: где-то существовал реальный враг, который что-то делал, а не просто система, генерирующая события. Но с таким же успехом это может быть как система, так и реальный противник. Будучи избитым Билли Биард, я уже не могу воспринимать ее как системный артефакт или выражение закона перверсии. — Я посмотрел на часы. — Наверное, уже пора снова идти в офис. Думаю, следует решить, какой эксперимент позволит нам отличить физический закон от физического противника. Однако здесь все зависит от информации о возможных действиях противника. Еще три дня назад я ни за что бы не поверил, что кто-то способен повлиять причинность.
Когда мы пришли в офис, единственная инструкция предлагала нам продолжить эксперименты любыми средствами; также был расчет бюджета, из которого следовало, что в нашем распоряжении до нелепости много денег.
— Как тебе идея целый год проводить исследования на островах Фиджи? — с ухмылкой спросила Хелен.
— Боюсь, как бы меня не пристрелили. Может, лучше сперва разберемся с этими негодяями, а уж потом — медовый — месяц на Фиджи?
— Ох, ну ладно. Тебе никто не говорил, что у тебя слишком развито чувство ответственности?
— Почти каждый. Давай посмотрим. Во-первых, мы можем попытаться сделать карту всех вариантов прошлого, которые мы обнаружили; они встречаются в семьях, как, например, у Терри, которая, как и я, родилась в мире, где были Рейхи и Империи, или же эта Келли и ты — обе из Диего Гарсиа; у каждого — своя история, запутанная настолько, что когда мы пытаемся совместить их, то невозможно разобраться. Таким образом, получается, что все мы из разных миров, но неравномерно распределенных — поскольку, будь распределение равномерным, в столь малой группе не возникло бы такого количества совпадений даже при бесконечном числе возможностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Я поняла, что ты хочешь сказать. Наши воспоминания различаются не только в крупных событиях, так?
Почти во всем. — Она уставилась на меня. — Мы кое-что выясняем, но я не уверена, что хочу это выяснять.
У меня мелькнула догадка.
— Позволь спросить кое о чем, имеющем к этому более прямое отношение. Ты когда-нибудь отказывалась от возможности научиться хорошо стрелять из пистолета или владеть тем арсеналом, с которым ты так лихо управлялась вчера вечером?
Она уставилась на меня и ответила:
— Да, отказывалась, теперь я вспоминаю. Когда я училась на втором курсе магистратуры и подумывала о том, чтобы дальше заниматься изучением Рейха, как-то, оказавшись совсем без денег, попробовала устроиться на работу в контрразведку. Они не хотели брать меня в качестве аналитика и предложили воспользоваться случаем и заняться физической подготовкой. Потом я нашла подходящую работу, бросила учебу и проработала год, так что физ-подготовка мне не пригодилась. Думаю, что, если бы не нашла тогда работу, наверное, пошла бы тестироваться и стала шпионом, полицейским или кем-нибудь в этом роде и научилась бы пользоваться ножами, пистолетами и прочим оружием. — Она встала, сделала глоток вина, подошла к окну, пристально всматриваясь в темноту. — Вот так оно и было, правда? Незначительное событие в моей жизни могло сделать из меня женщину, которая умеет обращаться с оружием так же хорошо, как ты видел два дня назад. Но как же все это проявилось и почему я здесь? Я помню, что в тебя стреляли, Лайл, и думаю, что это так. По крайней мере частично.
Повисла долгая неловкая пауза, а потом Хелен разрыдалась, скорчившись на диване.
— Знаешь, у меня ужасное чувство, что где-то там ты уже умер, и поэтому я плачу. И это кажется нечестным, потому что та я, которая убила Билли Биард, спасла твою жизнь, и, возможно, ты жив. Она должна была плакать. И это кажется таким несправедливым, что ты у меня есть, а я так ничего до сих пор и не сделала…
Я встал, взял руки Хелен в свои и принялся целовать заплаканные глаза, стараясь успокоить ее; в моем представлении именно так всегда поступали любовники, утешая своих возлюбленных. Хелен склонила голову мне на плечо, и ее губы мягко коснулись моей кожи. Возможно, это был просто стресс, или отчаянное желание приободрить друг друга, или же мы действительно хотели заняться любовью, но в конце концов именно этим мы и занялись.
Позже, бессильно раскинувшись на кровати, я сказал:
— Какое забавное наблюдение. Тебе не кажется, что люди стали меньше говорить о прошлом? То есть я стал замечать, что когда детишки начинают говорить о том, что было в прошлом году или месяце, то матери стараются утихомирить их, как будто дети говорят о чем-то неприличном, об испражнениях или половых партнерах своих родителей. Не помню, как это происходило в детстве, а ты?
— Нет, но подумаю.
Хелен перекатилась на другую сторону и положила голову мне на грудь.
— А я думаю, что никогда не задавала подобных вопросов, не потому что считала неприличным, а просто не возникало желания. То и дело кто-нибудь из взрослых принимался рассказывать о том, что он увидел или услышал много лет назад, и я обнаружила, что меня раздражают подобные разговоры, поэтому я старалась уклониться от них. Довольно странно для историка, верно? То же самое с памятью. Перед каждой лекцией я иду в библиотеку и еще раз просматриваю то, что, казалось бы, знаю уже наизусть, и только после этого пишу лекцию. Странно, что я до сих пор этого не замечала, правда?
— Странно. Или же это тоже часть общей картины, которая проясняется по мере того, как мы с тобой все обсуждаем; у нас становится меньше пробелов, разрывов в воспоминаниях и чего бы там ни было. Как будто практика позволяет чаще задумываться над проблемой.
— Интересно, сколько людей блуждали в этих дебрях и из каких других миров они были? — спросила Хелен.
— Других миров? — удивился я. А потом страшно разболелась голова, и я потерял сознание.
Спустя минуту я пришел в себя. Голова все еще болела. Хелен, придерживая меня, дала аспирин и обеспокоенно спросила:
— Ты в порядке?
— Наверное. Что с тобой случилось, когда ты произнесла «других миров»?
При этих словах у меня засосало под ложечкой, и голова заболела еще сильнее.
— Ничего, когда я это произносила. Сначала я подумала и в этот момент ощутила нечто похожее на головокружение. Так что я решила, что это — одна из тех Тем, как.., как те, на которые мы не могли говорить. Ну вот, многие из нас родом из разных версий прошлого…
Она дышала с трудом.
— Ох, теперь больно от одной лишь мысли. Значит, судя по нашему индикатору, я поняла нечто важное. Не многие из нас. Мы все.
Я проглотил аспирин и ответил:
— Эта мысль не причиняет мне боли, потому что я не понимаю, что ты имеешь в виду. Но мне действительно очень интересно.
Хелен сделала глубокий вдох и продолжила:
— Хорошо. Дело вот в чем. Предположим, люди соединяют одну историю с другой, и все эти истории перемешаны, как спагетти. Чаще всего, когда ты пересекав ешься с другой историей, это оказывается ближайшая к ней ветвь, так что разница в деталях незначительна — например, как мы встретились или как долго жила моя кошка, и так далее. Но довольно часто человек совершает большой прыжок, как я, когда приехала в Окленд, в этот исторический период. И чем бы ни были вызваны подобные пересечения, их частота резко возрастает в самом недалеком прошлом, поэтому у людей все больше и больше разногласий по поводу прошлого. Знаешь, когда вопрос становится спорным, особенно если он становится одновременно и неразрешимым…
— Точно! — На этот раз мне показалось, будто голову зажали в тиски. — Вежливые люди стараются избежать его. Никто не хочет оказаться грубияном, поднявшим этот вопрос. Увиливают, темнят.., значит, в последние несколько лет — может, двадцать или около того — миры начали дрейфовать вместе…
Хелен опять рыдала, и я, перекатившись на другую сторону кровати, мягко обнял ее. На этот раз до меня дошло.
— Твоя мать?
— Да! — Хелен обернулась и вцепилась в меня что было сил. — Да, и если мы правы, то после всех этих лет я наконец пойму, что не сошла с ума.
Наверное, мы могли бы еще поговорить, но силы нас покинули, и хотя мне показалось, что я закрыл глаза всего на мгновение, но, когда проснулся, было уже почти темно. Хелен по-прежнему лежала в моих объятиях; на ее лице остались мокрые дорожки от слез, губы были влажные и мягкие. Она выглядела невозможно юной, и я лежал и смотрел на нее, пока она не заворочалась и не открыла глаза.
* * *
За завтраком мы старались вести обычную, нормальную беседу, но обнаружили, что еще не можем о многом говорить.
— В этом есть какой-то особый смысл, — предположила Хелен, — поскольку Контек принадлежит Ифвину, а Контек, возможно, составляет порядка одной десятой мировой экономики. Он настолько велик, что ему приходится управлять внутренними рынками и определить торговую политику между собственными холдингами. Вряд ли найдутся какие-то способы уничтожить его лобовой атакой, но если ты можешь каким-то образом сделать жизнь менее предсказуемой, наполнить ее неожиданностями, разрушить причинно-следственные связи внутри компании, то это все меняет. С определенной точки зрения это не сильно отличается от случайного повреждения, как бомбежки в двадцатом веке или рассылка взрывчатки в письмах руководству компании, когда неизвестно точно, кто вскроет письмо. Но с другой стороны, это намного хуже, ибо как можно планировать появление определенного количества временных перестановок? Либо появятся отгрузки, которые никогда не были заказаны, от несуществующих компаний, либо случится то, что случилось в Мехико, где отгрузили девяносто тонн специальной стали и доставили сорок тысяч пижамных комплектов. В большинстве других видов атак можно контролировать степень риска при помощи страховки, потому что известны пределы того, что может произойти, и примерная вероятность. Беспорядочная бомбежка очень пугает, но она — лишь очередное неприятное событие из большого списка возможных, и вероятность ее весьма велика. Но когда случайная перестановка двух событий — область того, что может произойти, и мера вероятности, с которой это случится, — тогда с этим точно нельзя бороться.
— Допустим, враг — Мерфи, — предположил я, еще не успев как следует проанализировать свою мысль.
— Кто такой Мерфи?
— Закон Мерфи.
— Не слышала о таком.
— Ну да это не столь важно. Я вот к чему веду: как часто ты обсуждаешь прошлое с друзьями таким образом, чтобы для них это было важно? Сколько человек часами спорят с супругой или супругом по поводу двух правдоподобных событий, случившихся с ними в далеком прошлом? Может состояться огромное количество случайных разговоров о прошлом, прежде чем кто-нибудь заметит определенную закономерность в происходящем. Возможно, небольшие нарушения причинности объясняются действием закона Мерфи: «Если что-то не может пойти наперекосяк, оно обязательно пойдет наперекосяк». Я хочу сказать, что здесь имеет место нарушение причинности.
— Кто такой был этот Мерфи? — поинтересовалась Хелен.
— Забавно. Я слышал о нем как минимум десять разных историй. Изобретатель парашюта, но не тот, что совершил первый удачный прыжок. Тот, кто придумал безопасные люки для подводных лодок; предполагалось, что это не позволит субмарине уйти под воду с открытым люком, но на самом деле вышло так, что в конце погружения все люки открывались. Человек, который занимался шантажом по почте, и был пойман во время цунами 2002 года, который не позволил ему лично зайти на почту, зато позволил работникам почты остаться и отослать корреспонденцию. Штурман «Титаника». О нем рассказывают кучу всяких небылиц. В конце концов я выяснял, что большинство из них относится к фольклору, а не к реальным событиям. Может быть, в истории существовал всего один Мерфи с разным прошлым, однако каждый раз его жизнь заканчивалась созданием одного и того же закона; примерно то же самое с множеством вариантов прошлого Америки — в каждом есть «Янки» и братья Райт.
— И ты думаешь, что…
— Это может быть искаженная, перверсивная антипричинность — назовем ее перверсией, — такой же физический фактор вселенной, как энтропия или гравитация. Может статься, что обычно она возникает на столь низком уровне, что люди, столкнувшиеся с ней, особо не задумываются о природе этого явления; или же замечают, подобно Мерфи, но не пытаются систематизировать. То, что происходит сейчас, означает, что либо увеличивается фоновый уровень перверсии, либо сам Ифвин является причиной возникновения подобного явления. Возможно, он получил первую экономическую единицу, являющуюся одновременно достаточно крупной и способной к самоанализу, чтобы обнаружить перверсию, так что он может наблюдать процесс в действии в отличие от других рынков.
— Как мы проверим эти предположения?
— Не знаю, — признался я. — Я как раз размышлял, есть ли основания ставить под вопрос сделанное нами предположение: где-то существовал реальный враг, который что-то делал, а не просто система, генерирующая события. Но с таким же успехом это может быть как система, так и реальный противник. Будучи избитым Билли Биард, я уже не могу воспринимать ее как системный артефакт или выражение закона перверсии. — Я посмотрел на часы. — Наверное, уже пора снова идти в офис. Думаю, следует решить, какой эксперимент позволит нам отличить физический закон от физического противника. Однако здесь все зависит от информации о возможных действиях противника. Еще три дня назад я ни за что бы не поверил, что кто-то способен повлиять причинность.
Когда мы пришли в офис, единственная инструкция предлагала нам продолжить эксперименты любыми средствами; также был расчет бюджета, из которого следовало, что в нашем распоряжении до нелепости много денег.
— Как тебе идея целый год проводить исследования на островах Фиджи? — с ухмылкой спросила Хелен.
— Боюсь, как бы меня не пристрелили. Может, лучше сперва разберемся с этими негодяями, а уж потом — медовый — месяц на Фиджи?
— Ох, ну ладно. Тебе никто не говорил, что у тебя слишком развито чувство ответственности?
— Почти каждый. Давай посмотрим. Во-первых, мы можем попытаться сделать карту всех вариантов прошлого, которые мы обнаружили; они встречаются в семьях, как, например, у Терри, которая, как и я, родилась в мире, где были Рейхи и Империи, или же эта Келли и ты — обе из Диего Гарсиа; у каждого — своя история, запутанная настолько, что когда мы пытаемся совместить их, то невозможно разобраться. Таким образом, получается, что все мы из разных миров, но неравномерно распределенных — поскольку, будь распределение равномерным, в столь малой группе не возникло бы такого количества совпадений даже при бесконечном числе возможностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42