Мусульманские богословы предсказывали правоверным, что падение знамен христиан возвестит о победе халифа. И тот все направлял войска на штурм, чтобы сорвать эти славные лохмотья. Король с пышными белыми волосами, спадающими на кольчугу, спрятался за крепостной стеной перед большим Тау, и массы неверных неоднократно отступали.
Колдунья, которая поднялась на холм Хиттим и прокляла христиан, была сражена стрелой. Она скатилась к подножию холма, где арабы подожгли до этого сухую траву, чтобы дым разъедал глаза неприятелю, и сгорела, испуская страшные крики.
В двух шагах от этого места защищал шатер короля Гуго Монферратский, возвышаясь над сражающимися. Огромный и одинокий (почти все командиры погибли), он наносил страшные удары. Все было просто и ясно сейчас. Все его усилия, направленные на примирение народов, оказались напрасными, он вновь стал тем, кем был на Земле: проклятым рыцарем-монахом, который сражался последний раз. Струйки крови, стекавшие с бровей, делали его лицо похожим на страшную красно-черную маску.
Но варвары Жильбера создали железный клин в полчищах мусульман, и Дест устремился вперед:
— Тау и Триполи!
Он почувствовал радость, когда увидел улыбающегося Гуго. Над равниной стоял раскаленный полдень, когда по приказу Абд-эль-Малека протрубили семьдесят семь фанфар. Перед янычарами извивались в танце, резали себе лица и что-то горланили дервиши. В красном от хамсина воздухе черные и пурпурные хоругви напоминали огромные крылья. Проезжая у холма, где находились золотистые носилки Саламандры, атабек на секунду остановился и протянул к ней руки: он дарил Эсклармонде эту дикую схватку. Она отвернулась.
И тут, продолжает другой летописец, на этот раз христианский, который подписался Герговиусом из Триполи, случилось большое чудо. «Мы были измотаны и изнурены. Оставалось мало рыцарей Храма, госпитальеры не могли помочь раненым. Умирающие от жажды паломники были почти все уничтожены неграми из Занзибара. Сарацинские разведчики подползли к возведенному для короля шатру и подпилили его колышки так, что королевские хоругви наклонились: они упали бы при первом же толчке. Но к нам снизошла Дева Мария: пустыня стала сотрясаться до глубин, где покоились кости Адама, ослепительный луч света пронзил занавес из пыли, поднятой хамсином».
Блеснули тысячи копий. С востока приближались нечеловеческого вида всадники. Не ожидавшие атаки с фланга, неверные дрогнули. Лавина обрушилась на них.
Всадники были совсем близко; мираж, который увеличивал их до небес, рассеялся, но они оставались ужасными: почти голые, опаленные пустыней, они были как из преисподней, с косматыми головами и покрытыми язвами телами. Вооруженные топорами, баграми, кривыми саблями, они сидели на лошадях без седел. На их знамени был изображен кровавый Тау. Громкое пение подчиняло ритму их напор:
Соленая вода! Ветер тело нам ласкает,
Кнут на части разрывает!
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
Тот, кто вел эту толпу, напоминал ростом и манерами Великого Магистра тамплиеров. Его доспехи сверкали. Когда он снял свой шлем, над его белокурыми волосами появилось пурпурное сияние. Вот таким, в момент, когда победитель еще не определился, и появился между двумя лагерями овеянный славой рыцарь. Это было последнее осознанное видение Деста на Анти-Земле: копье янычара пробило его кольчугу. Потеряв своего командующего, трипольцы отступили.
Все вокруг смешалось; каторжники Конрада устремились вперед. Под ударами абордажных сабель летели головы. Халиф, обрезав себе бороду, чтобы его нельзя было узнать, сбежал с остатками войска в пустыню…
Соленая вода! Ветер тело нам ласкает,
Кнут на части разрывает!…
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
Огромный, золотистого цвета хищник бежал перед астронавтом с Земли. Он вцепился в горло атабеку из Заиорданья.
Угрызения совести
— Госпожа, — сказал брат Бертхольд Шварц, — надо бежать. Люди в обоих лагерях измотаны, да и ночь благоприятна для побега.
Бросив носилки Саламандры, так как нести их было уже некому, они пошли вдоль русла пересохшей реки. Среди нагромождения мертвых тел и сломанного оружия текли струйки красной жидкости. Сильная усталость свалила воинов, они спали там, где упали. Победители смешались с побежденными. Слышались прерывистое хрипение умирающих, осторожные шаги шакала, смех гиены.
Эсклармонда шла как в бреду. Она потеряла свои золотые сандалии; пола ее туники была в крови. Иногда они останавливались; брат Бертхольд подносил флягу к губам умирающего, отпускал ему грехи или закрывал глаза мертвому.
— Иезус Мария! Какой ужас! — стонал он.
А Саламандра кричала:
— Замолчи! Это лишь микроорганизм.
— О госпожа! Волки в пустыне не разрывают друг друга так жестоко! Посмотрите на этих двоих…
Он не узнал Абд-эль-Малека, который, умирая, вонзил свои клыки в горло корсара Тьерри. Саламандра равнодушно глядела на восковые лица.
— Принцесса, — сказал монах, — это тоже ваше деяние? Признайтесь!
— Думаю, что да, — ответила она серьезно. — Я не могла высадиться на планету, не совершив при этом какого-нибудь зверства; но эта жестокость худшая из всех. Что ты хочешь? Это моя природа: я все сжигаю! И моя разрушительная сила все возрастает, особенно после этого турнира, где я встретила его… Кажется, это и есть любовь Саламандры! Если бы он обнял меня, я сожгла бы и его как соломинку.
— Вам следовало бы отказаться от этой несущей смерть страсти!
— Разве я не пыталась? Я сбежала, лгала, довела его до отчаяния… все напрасно. Он сказал мне, что преследует меня от своей Галактики и что никогда не откажется от своей цели.
— Однако, принц Д'Эст…
— Ты полагаешь, он похож на Жильбера? Он чист и тверд, как бриллиант… О! Эти проклятые земляне удачно выбрали своего Охотника! А мы идем в космическом пространстве, оставляя каждой планете мои чудовищные дары… Я проклята!
— Господи, — взмолился Бертхольд, — прости ее, ибо она не знает, что говорит!
— А ты, что ты делаешь, следуя за мной? — спросила ставшая вдруг раздраженной Эсклармонда.
— Ничего, — сказал монах. — Я следую за вами и собираю ваши дары. Самые маленькие из тех, что можно собрать. Вы сжигаете, но вы и озаряете…
Я никогда вам в этом не признавался: сейчас я нахожусь в поиске выхода, продвигаюсь на ощупь. Раз люди не прекращают убивать друг друга, я придумаю такое ужасное оружие, что оно испугает и образумит их всех: оно уничтожит их, разрушит крепостные стены и башни… Тот, кто будет обладать им, получит власть. Никто не осмелится больше нападать на слабых и несчастных, так как я, разумеется, предназначаю свое оружие для службы справедливости. И на Анти-Земле воцарится вечный мир.
— Я уже слышала нечто подобное, — возразила она, потеряв терпение. — Как выглядит твое оружие?
Она уже с ужасом представляла себе молодую планету, боровшуюся с ядерными силами…
— Я вижу сорт серого пороха… — скромно ответил брат Бертхольд.
Вдруг она упала на колени. Мягкая поверхность холма была усеяна трупами, вторая, зеленая, луна освещала белые, как мел, лица и застывшие в крике открытые рты. Закричал шакал, встревоженный во время своего обеда. Вздутое тело какого-то янычара скатилось к подножию холма.
Лежавший среди этих безобразных трупов Жильбер Дест был еще жив. В его глазах горели странный свет, нечеловеческая тревога. Он протянул руки в темноту.
— Ты здесь, Эсклармонда? Видишь, я сдержал свое последнее обещание. Я умираю за Анти-Землю.
— Я пришла, — растерянно сказала она, — я тут…
Он простонал:
— Я тебя больше не вижу. Я не чувствую больше твоего тепла. Я холодею…
Она склонилась над ним, она больше не могла ему причинить боль: он так быстро умирал! Она прижала к себе безжизненное тело. Убаюканный, согретый звездным монстром, исследователь Дест заканчивал свое последнее путешествие, а брат Бертхольд отпускал ему грехи.
— Я здесь, — шептал нежный голос, который струился, как язычки пламени. — Я обнимаю, держу тебя, я уношу тебя с собой. Ты чувствуешь мои волосы? Они обвились вокруг тебя, словно золотой шатер, благоухающие амброй и сандалом. Мои руки — это два озера огня… Сейчас я могу поцеловать тебя, Жильбер, но это уже неважно, ты не чувствуешь боли. Я поднялась к тебе из звездной бездны; меня зовут Лилит, Урания. Я — Кровь Звезд! Я сдержала слово. Я люблю тебя. Вот и приближается вечное лето…
Брат Бертхольд отошел в сторону и стоял, перебирая свои четки. Когда он обернулся, Саламандра все еще стояла на коленях, но руки ее уже никого не сжимали. Только маленький язычок пламени пробегал по земле, по горсти пепла.
«Может быть, это ее душа?» — спросил себя в ужасе монах.
Эсклармонда поднялась.
— Бесполезно бежать, — сказала она. — Есть только один выход. Отведи меня к Гуго Монферратскому.
Гуго боялся погони и, не расседлывая лошадей и не останавливаясь нигде на отдых, прибыл в Иерушалаим. Сионский патриарх был поднят с постели дрожащим от страха пронотарием.
— Ваше Блаженство, — сказал тот. — Вернулся генерал Святого Ордена Храма. Он привел нам пленницу и… Монсеньор! Это она!
— Его преосвященство, Монферратский, пленил женщину! — воскликнул верховный прелат. — Да вы с ума сошли!
«Блаженство… преосвященство… речь идет о пылающем демоне!»
Охваченный ужасными сомнениями, патриарх побежал по коридорам, где мерцали свечи. Он спустился в узкий двор, заполненный стражниками с факелами; на ветру развевались хоругви, во всех бойницах горели факелы. Звонили колокола всех церквей Иерушалаима, от крипты на Голгофе до часовенки королевы. Патриарх окаменел от страха… Он закрыл глаза, вновь открыл их: да, это была она! Ее волосы и глаза горели невыносимо ослепительным блеском; за ней шел Гуго Монферратский.
— Святая эльмов, Эсклармонда! — воскликнул патриарх.
— Да, — равнодушно ответила она. — И повелительница неверных и, кажется, еще многое другое. Я сдалась этому человеку, который привез меня, чтобы я предстала перед судом. Позаботьтесь о брате Бертхольде, который считает себя священником: это он подсказал мне идею об искуплении.
— Знаете ли вы, что вас ожидает? — спросил испуганный патриарх. — Я предвижу страшный суд! Говорят, что вы вызвали засуху, голод и войну!
Она пожала плечами и сказала:
— Если бы только это! Вы надоели мне с вашим микроскопическим миром.
— Безумная! — загремел голос Великого Магистра. — Она безумная! Конечно, мы одержали победу, но из-за нее мы потеряли цвет нашей кавалерии! Пал Жослин, ни фландрийцы, ни Дест не вернутся к своим невестам… Не рассчитывайте соблазнить этот город, который кровоточит от ваших деяний!
— Как вы меня ненавидите! — воскликнула Саламандра. — Однако я сделала вам хороший подарок… Разве вы смогли бы без меня разбить Абд-эль-Малека?
Партиарх перекрестился.
— Да поможет вам Бог! — прошептал он. — Почему же вы не остались у неверных? Вам нет ни жалости, ни пощады!
Гуго был еще более неумолимым:
— Мы не воюем с женщинами, но вы — исчадие ада!
— Если бы вы смогли вернуть меня туда, — сказала она, — я была бы вам очень признательна! Ведь именно поэтому я и сдалась. Поймите меня: я не могу уничтожить себя, я продолжаю сжигать и все увеличиваю опустошения! Я попала в сложное положение, а брат Бертхольд только собирается изобрести эту вещь… Бог знает, что он сможет расщепить завтра! Изолируйте меня, закройте меня, поставьте караул, а главное — постарайтесь покончить с этой неразберихой!
Эти слова потрясли присутствующих. Саламандру отвели в подвал. Брат Бертхольд просил разрешения следовать за ней и получил его, так как был ее исповедником. Подземелье было заполнено водой. Она, забавляясь, осушила его и стала играть с пауками и жабами, которые лопались, как пузыри.
Мрачный, с перевязанной головой (сарацинская секира рассекла ему кожу у бровей), Гуго Монферратский знал, что сын никогда не простит ему этот день. Но он был полон решимости идти до конца. Он потребовал созвать трибунал, состоявший из духовных лиц и ученых Иерушалаимского Университета, среди которых были и раввины.
Эти седые головы собрались в зале капитулярия. Гуго попытался объяснить им действие особой стихии — Огня. Это было сложной задачей, так как он не мог говорить ни о Меркуриусс, ни об эльмах. Он нарисовал картину всех бед, обрушившихся на Святое королевство, об эпидемии холеры в Баодаде и о ярости воинов в сражениях.
— Она — нечеловеческое существо, — говорил он, — и сила ее такова, что окружающий ее мир превращается в пепел. Я своими глазами видел, как христиане и неверные бросались в атаку друг на друга и впивались зубами в живое тело. Другие разделяли на части раненых, как оленей, и пили их кровь! Эта девка довела нас до состояния хищников! Она должна понести наказание за это.
Но епископ in partibus из Триполи, узнав, что Саламандра, подданная принца Д'Эста, является его прихожанкой, захотел позаботиться о ее душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Колдунья, которая поднялась на холм Хиттим и прокляла христиан, была сражена стрелой. Она скатилась к подножию холма, где арабы подожгли до этого сухую траву, чтобы дым разъедал глаза неприятелю, и сгорела, испуская страшные крики.
В двух шагах от этого места защищал шатер короля Гуго Монферратский, возвышаясь над сражающимися. Огромный и одинокий (почти все командиры погибли), он наносил страшные удары. Все было просто и ясно сейчас. Все его усилия, направленные на примирение народов, оказались напрасными, он вновь стал тем, кем был на Земле: проклятым рыцарем-монахом, который сражался последний раз. Струйки крови, стекавшие с бровей, делали его лицо похожим на страшную красно-черную маску.
Но варвары Жильбера создали железный клин в полчищах мусульман, и Дест устремился вперед:
— Тау и Триполи!
Он почувствовал радость, когда увидел улыбающегося Гуго. Над равниной стоял раскаленный полдень, когда по приказу Абд-эль-Малека протрубили семьдесят семь фанфар. Перед янычарами извивались в танце, резали себе лица и что-то горланили дервиши. В красном от хамсина воздухе черные и пурпурные хоругви напоминали огромные крылья. Проезжая у холма, где находились золотистые носилки Саламандры, атабек на секунду остановился и протянул к ней руки: он дарил Эсклармонде эту дикую схватку. Она отвернулась.
И тут, продолжает другой летописец, на этот раз христианский, который подписался Герговиусом из Триполи, случилось большое чудо. «Мы были измотаны и изнурены. Оставалось мало рыцарей Храма, госпитальеры не могли помочь раненым. Умирающие от жажды паломники были почти все уничтожены неграми из Занзибара. Сарацинские разведчики подползли к возведенному для короля шатру и подпилили его колышки так, что королевские хоругви наклонились: они упали бы при первом же толчке. Но к нам снизошла Дева Мария: пустыня стала сотрясаться до глубин, где покоились кости Адама, ослепительный луч света пронзил занавес из пыли, поднятой хамсином».
Блеснули тысячи копий. С востока приближались нечеловеческого вида всадники. Не ожидавшие атаки с фланга, неверные дрогнули. Лавина обрушилась на них.
Всадники были совсем близко; мираж, который увеличивал их до небес, рассеялся, но они оставались ужасными: почти голые, опаленные пустыней, они были как из преисподней, с косматыми головами и покрытыми язвами телами. Вооруженные топорами, баграми, кривыми саблями, они сидели на лошадях без седел. На их знамени был изображен кровавый Тау. Громкое пение подчиняло ритму их напор:
Соленая вода! Ветер тело нам ласкает,
Кнут на части разрывает!
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
Тот, кто вел эту толпу, напоминал ростом и манерами Великого Магистра тамплиеров. Его доспехи сверкали. Когда он снял свой шлем, над его белокурыми волосами появилось пурпурное сияние. Вот таким, в момент, когда победитель еще не определился, и появился между двумя лагерями овеянный славой рыцарь. Это было последнее осознанное видение Деста на Анти-Земле: копье янычара пробило его кольчугу. Потеряв своего командующего, трипольцы отступили.
Все вокруг смешалось; каторжники Конрада устремились вперед. Под ударами абордажных сабель летели головы. Халиф, обрезав себе бороду, чтобы его нельзя было узнать, сбежал с остатками войска в пустыню…
Соленая вода! Ветер тело нам ласкает,
Кнут на части разрывает!…
Поднимай, поднимай же, брат мой, весло!
Огромный, золотистого цвета хищник бежал перед астронавтом с Земли. Он вцепился в горло атабеку из Заиорданья.
Угрызения совести
— Госпожа, — сказал брат Бертхольд Шварц, — надо бежать. Люди в обоих лагерях измотаны, да и ночь благоприятна для побега.
Бросив носилки Саламандры, так как нести их было уже некому, они пошли вдоль русла пересохшей реки. Среди нагромождения мертвых тел и сломанного оружия текли струйки красной жидкости. Сильная усталость свалила воинов, они спали там, где упали. Победители смешались с побежденными. Слышались прерывистое хрипение умирающих, осторожные шаги шакала, смех гиены.
Эсклармонда шла как в бреду. Она потеряла свои золотые сандалии; пола ее туники была в крови. Иногда они останавливались; брат Бертхольд подносил флягу к губам умирающего, отпускал ему грехи или закрывал глаза мертвому.
— Иезус Мария! Какой ужас! — стонал он.
А Саламандра кричала:
— Замолчи! Это лишь микроорганизм.
— О госпожа! Волки в пустыне не разрывают друг друга так жестоко! Посмотрите на этих двоих…
Он не узнал Абд-эль-Малека, который, умирая, вонзил свои клыки в горло корсара Тьерри. Саламандра равнодушно глядела на восковые лица.
— Принцесса, — сказал монах, — это тоже ваше деяние? Признайтесь!
— Думаю, что да, — ответила она серьезно. — Я не могла высадиться на планету, не совершив при этом какого-нибудь зверства; но эта жестокость худшая из всех. Что ты хочешь? Это моя природа: я все сжигаю! И моя разрушительная сила все возрастает, особенно после этого турнира, где я встретила его… Кажется, это и есть любовь Саламандры! Если бы он обнял меня, я сожгла бы и его как соломинку.
— Вам следовало бы отказаться от этой несущей смерть страсти!
— Разве я не пыталась? Я сбежала, лгала, довела его до отчаяния… все напрасно. Он сказал мне, что преследует меня от своей Галактики и что никогда не откажется от своей цели.
— Однако, принц Д'Эст…
— Ты полагаешь, он похож на Жильбера? Он чист и тверд, как бриллиант… О! Эти проклятые земляне удачно выбрали своего Охотника! А мы идем в космическом пространстве, оставляя каждой планете мои чудовищные дары… Я проклята!
— Господи, — взмолился Бертхольд, — прости ее, ибо она не знает, что говорит!
— А ты, что ты делаешь, следуя за мной? — спросила ставшая вдруг раздраженной Эсклармонда.
— Ничего, — сказал монах. — Я следую за вами и собираю ваши дары. Самые маленькие из тех, что можно собрать. Вы сжигаете, но вы и озаряете…
Я никогда вам в этом не признавался: сейчас я нахожусь в поиске выхода, продвигаюсь на ощупь. Раз люди не прекращают убивать друг друга, я придумаю такое ужасное оружие, что оно испугает и образумит их всех: оно уничтожит их, разрушит крепостные стены и башни… Тот, кто будет обладать им, получит власть. Никто не осмелится больше нападать на слабых и несчастных, так как я, разумеется, предназначаю свое оружие для службы справедливости. И на Анти-Земле воцарится вечный мир.
— Я уже слышала нечто подобное, — возразила она, потеряв терпение. — Как выглядит твое оружие?
Она уже с ужасом представляла себе молодую планету, боровшуюся с ядерными силами…
— Я вижу сорт серого пороха… — скромно ответил брат Бертхольд.
Вдруг она упала на колени. Мягкая поверхность холма была усеяна трупами, вторая, зеленая, луна освещала белые, как мел, лица и застывшие в крике открытые рты. Закричал шакал, встревоженный во время своего обеда. Вздутое тело какого-то янычара скатилось к подножию холма.
Лежавший среди этих безобразных трупов Жильбер Дест был еще жив. В его глазах горели странный свет, нечеловеческая тревога. Он протянул руки в темноту.
— Ты здесь, Эсклармонда? Видишь, я сдержал свое последнее обещание. Я умираю за Анти-Землю.
— Я пришла, — растерянно сказала она, — я тут…
Он простонал:
— Я тебя больше не вижу. Я не чувствую больше твоего тепла. Я холодею…
Она склонилась над ним, она больше не могла ему причинить боль: он так быстро умирал! Она прижала к себе безжизненное тело. Убаюканный, согретый звездным монстром, исследователь Дест заканчивал свое последнее путешествие, а брат Бертхольд отпускал ему грехи.
— Я здесь, — шептал нежный голос, который струился, как язычки пламени. — Я обнимаю, держу тебя, я уношу тебя с собой. Ты чувствуешь мои волосы? Они обвились вокруг тебя, словно золотой шатер, благоухающие амброй и сандалом. Мои руки — это два озера огня… Сейчас я могу поцеловать тебя, Жильбер, но это уже неважно, ты не чувствуешь боли. Я поднялась к тебе из звездной бездны; меня зовут Лилит, Урания. Я — Кровь Звезд! Я сдержала слово. Я люблю тебя. Вот и приближается вечное лето…
Брат Бертхольд отошел в сторону и стоял, перебирая свои четки. Когда он обернулся, Саламандра все еще стояла на коленях, но руки ее уже никого не сжимали. Только маленький язычок пламени пробегал по земле, по горсти пепла.
«Может быть, это ее душа?» — спросил себя в ужасе монах.
Эсклармонда поднялась.
— Бесполезно бежать, — сказала она. — Есть только один выход. Отведи меня к Гуго Монферратскому.
Гуго боялся погони и, не расседлывая лошадей и не останавливаясь нигде на отдых, прибыл в Иерушалаим. Сионский патриарх был поднят с постели дрожащим от страха пронотарием.
— Ваше Блаженство, — сказал тот. — Вернулся генерал Святого Ордена Храма. Он привел нам пленницу и… Монсеньор! Это она!
— Его преосвященство, Монферратский, пленил женщину! — воскликнул верховный прелат. — Да вы с ума сошли!
«Блаженство… преосвященство… речь идет о пылающем демоне!»
Охваченный ужасными сомнениями, патриарх побежал по коридорам, где мерцали свечи. Он спустился в узкий двор, заполненный стражниками с факелами; на ветру развевались хоругви, во всех бойницах горели факелы. Звонили колокола всех церквей Иерушалаима, от крипты на Голгофе до часовенки королевы. Патриарх окаменел от страха… Он закрыл глаза, вновь открыл их: да, это была она! Ее волосы и глаза горели невыносимо ослепительным блеском; за ней шел Гуго Монферратский.
— Святая эльмов, Эсклармонда! — воскликнул патриарх.
— Да, — равнодушно ответила она. — И повелительница неверных и, кажется, еще многое другое. Я сдалась этому человеку, который привез меня, чтобы я предстала перед судом. Позаботьтесь о брате Бертхольде, который считает себя священником: это он подсказал мне идею об искуплении.
— Знаете ли вы, что вас ожидает? — спросил испуганный патриарх. — Я предвижу страшный суд! Говорят, что вы вызвали засуху, голод и войну!
Она пожала плечами и сказала:
— Если бы только это! Вы надоели мне с вашим микроскопическим миром.
— Безумная! — загремел голос Великого Магистра. — Она безумная! Конечно, мы одержали победу, но из-за нее мы потеряли цвет нашей кавалерии! Пал Жослин, ни фландрийцы, ни Дест не вернутся к своим невестам… Не рассчитывайте соблазнить этот город, который кровоточит от ваших деяний!
— Как вы меня ненавидите! — воскликнула Саламандра. — Однако я сделала вам хороший подарок… Разве вы смогли бы без меня разбить Абд-эль-Малека?
Партиарх перекрестился.
— Да поможет вам Бог! — прошептал он. — Почему же вы не остались у неверных? Вам нет ни жалости, ни пощады!
Гуго был еще более неумолимым:
— Мы не воюем с женщинами, но вы — исчадие ада!
— Если бы вы смогли вернуть меня туда, — сказала она, — я была бы вам очень признательна! Ведь именно поэтому я и сдалась. Поймите меня: я не могу уничтожить себя, я продолжаю сжигать и все увеличиваю опустошения! Я попала в сложное положение, а брат Бертхольд только собирается изобрести эту вещь… Бог знает, что он сможет расщепить завтра! Изолируйте меня, закройте меня, поставьте караул, а главное — постарайтесь покончить с этой неразберихой!
Эти слова потрясли присутствующих. Саламандру отвели в подвал. Брат Бертхольд просил разрешения следовать за ней и получил его, так как был ее исповедником. Подземелье было заполнено водой. Она, забавляясь, осушила его и стала играть с пауками и жабами, которые лопались, как пузыри.
Мрачный, с перевязанной головой (сарацинская секира рассекла ему кожу у бровей), Гуго Монферратский знал, что сын никогда не простит ему этот день. Но он был полон решимости идти до конца. Он потребовал созвать трибунал, состоявший из духовных лиц и ученых Иерушалаимского Университета, среди которых были и раввины.
Эти седые головы собрались в зале капитулярия. Гуго попытался объяснить им действие особой стихии — Огня. Это было сложной задачей, так как он не мог говорить ни о Меркуриусс, ни об эльмах. Он нарисовал картину всех бед, обрушившихся на Святое королевство, об эпидемии холеры в Баодаде и о ярости воинов в сражениях.
— Она — нечеловеческое существо, — говорил он, — и сила ее такова, что окружающий ее мир превращается в пепел. Я своими глазами видел, как христиане и неверные бросались в атаку друг на друга и впивались зубами в живое тело. Другие разделяли на части раненых, как оленей, и пили их кровь! Эта девка довела нас до состояния хищников! Она должна понести наказание за это.
Но епископ in partibus из Триполи, узнав, что Саламандра, подданная принца Д'Эста, является его прихожанкой, захотел позаботиться о ее душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30