но имеете ли вы понятие о том мире и той гармонии, какие дают сосредоточение и молчание, молитвы в одиночестве, забвение самого себя и строгая дисциплина души и тела? Посмотрите на меня: я кажусь одних лет с вами, а между тем, мне уже около шестидесяти, и я тридцать лет прожил на Афонской горе. Вот что значит чистая жизнь, освобожденная от страстей!
— Вы хотите, чтобы я сделался монахом? — пробормотал Иван Федорович.
— Да сохрани меня Господь требовать это! Хорошим монахом можно сделаться только по призванию; худых же у нас и без того много. Я хотел только привести вам пример.
Видя, что глаза Ивана Федоровича сделались влажны, а губы дрожат, монах снял с себя старый почерневший деревянный крест и вложил его в руку выздоравливающего.
— Этот крест завещал мне один старец-анахорет Афонской горы, который в течение пятидесяти лет молился, держа его в руке. В нем сосредоточена странная и благотворная сила, и, я никогда не расстаюсь с ним. Но вам я его оставлю до завтра. Пусть душа старца Иринея поддержит вас и поможет вам найти путь к Господу!
Монах, не дожидаясь ответа, встал и вышел из комнаты.
Оставшись один, Иван Федорович почти с суеверным чувством смотрел на маленький крест.
В долгие годы своей рассеянной жизни, весь поглощенный удовольствиями и любовными приключениями, он окончательно забыл Бога, и религия для него была наружной формальностью. В течение нескольких минут он тщетно старался припомнить какую-нибудь молитву и вдруг, почти бессознательно, с его губ полились чудные слова молитвы Господней: «Отче Наш, иже еси на небесах».
Но по мере того, как с уст его лилась молитва, выражавшая все нужды и все обязанности человека, в нем все росла потребность вознестись душой и достигнуть тогда Источника Небесного милосердия, о котором говорил монах.
Нетвердыми шагами он подошел к двери и запер ее на задвижку. Потом, став перед образом Спасителя, висевшем в углу, и прижав к груди крест анахорета, он опустился на колени и стал молиться. Первый раз в жизни он смирился в глубине души, осудил себя и молил Создателя о милосердии, преклоняясь пред поразившей его Правосудной рукой.
Когда на следующий день пришел отец Алексей, Иван Федорович обнял его и попросил, чтобы он ежедневно уделял ему час для наставительных бесед.
— Я выхожу в отставку и хочу серьезно заняться религиозными вопросами. Когда же я немного успокоюсь, то решу свое будущее.
Вечером приехал Ричард Федорович и был глубоко обрадован серьезным спокойствием брата и нежностью, с какою тот принял его. Он сообщил ему, что скоро уезжает с семейством в Крым с целью лечения.
— Вероятно Ольга и Ксения больны? — тихо спросил Иван Федорович.
— Ты угадал: Ольга была очень больна, но теперь она на пути к выздоровлению. Мы надеемся, что она окончательно поправится в новой среде, где ничто не будет напоминать ей о прошлом.
— Когда она будет в силах вынести все это, скажи ей, что ее отец умоляет ее простить его и просит молиться за него.
— Я уверен, что она уже простила и молится за тебя, так как у нее ангельская душа, а ты и так достаточно наказан за невольное преступление. Могу сообщить тебе еще одну новость: презренную женщину, похитившую твою дочь, разбил паралич, когда она узнала, что ее преступление открыто, и у нее отнялись руки и ноги. Да, Божественное правосудие приходит иногда поздно, но никогда ни одна вина не остается ненаказанной!
ЭПИЛОГ.
В прекрасное утро конца сентября мы застаем Ксению Александровну со всем семейством на террасе чудной виллы близ Ялты на морском берегу.
Прошло три года со времени вышеописанных событий, и эти годы оставили видимый след на наружности Ксении Александровны. Волосы ее побелели и точно серебряным ореолом окружают все еще молодое и красивое лицо, хотя на него и лег оттенок покорной меланхолии. Леон и Лили играют на ступеньках террасы с Борисом.
Борису уже двадцать лет; за исключением светлых волос, он живой портрет Ивана Федоровича.
Глаза Ксении Александровны с любовью покоятся на этой группе, и на ее губах появляется улыбка всякий раз, как до нее доносится серебристый детский смех. Но еще чаще взгляд ее обращается в глубину террасы, где у балюстрады сидит на каменной скамейке Ольга. Молодая девушка устремила печальный и задумчивый взгляд на дорогу, которая тянется по берегу моря в город. Около нее стоял Ричард Федорович и тоже смотрел в бинокль на дорогу.
Ольга тоже очень изменилась. Она выросла, но нежный румянец ее сменился болезненной бледностью. Рука ее, лежавшая на белом платье, была так тонка и прозрачна, что, казалось, сквозь ее можно было видеть.
Сначала Ольга, по-видимому, оправилась от тяжелой болезни и даже нашла душевный покой в окружавшей ее атмосфере любви и нежности. Она боготворила мать и Ричарда Федоровича, которого называла отцом. Леон и Лили были ее радостью. Когда она играла с ними, к ней возвращались ее прежняя веселость и смех. Борис сделался ее самым верным товарищем. А между тем, это нравственное и физическое здоровье молодой девушки было только кажущимся. Через год сделалось ясно, что в глубине ее души остался червь, подтачивавший ее. Ни жизнь в Крыму, ни две зимы, проведенные в Италии не могли остановить медленного, но беспрестанного угасания молодого организма, жизненный сок которого, казалось, иссяк.
На боязливые вопросы матери Ольга неизменно отвечала, что у нее ничего не болит и что она чувствует себя хорошо. Доктора тоже не находили в ней никакой болезни. А между тем, Ольга все худела и становилась прозрачнее. Глаза ее необыкновенно увеличились и начали принимать зловещий лихорадочный блеск. Было ясно, что если не произойдет какая-нибудь неожиданная реакция, то это постоянное угасание жизненных сил должно неизбежно привести к роковому концу.
За исключением родных, Ольга никого не хотела видеть. Никакие убеждения не могли заставить ее решиться съездить в театр или показаться в свете. Она совершенно перестала петь и не дотрагивалась до пианино. Зато она с жаром занялась живописью под руководством Ричарда Федоровича, который прекрасно рисовал.
И Ксения Александровна, и Ричард Федорович избегали называть при Ольге Ивана Федоровича, но с интересом и удивлением следили за странным переворотом, происшедшим в его душе. Их как громом поразило, когда вернувшись из Неаполя, они узнали, что Иван Федорович хочет поступить в монастырь на Афонской горе, подворье которого находилось в Петербурге.
Ричард Федорович поехал к брату с целью отговорить его от такого решения, которое считал поспешным, неосторожным и слишком тяжелым для него, но Иван Федорович был непоколебим и после двухлетнего послушания произнес монашеский обет.
Когда его друга, отца Алексея, отозвали из Петербурга, Иван Фёдорович, сделавшийся отцом Иринеем, решил сопровождать его на Афон. Прежде чем сесть в Одессе на пароход, он выразил желание съездить в Ялту, чтобы проститься с родными.
Этих-то двух путников и ждали к завтраку с вполне понятным волнением.
— Одолжи мне на минуту бинокль, папа, — неожиданно сказала Ольга.
— Охотно, дитя мое! Только еще ничего не видно, — ответил Ричард Федорович.
Молодая девушка взяла бинокль и облокотилась на балюстраду, но через несколько минут быстро опустила руку. Лицо ее то бледнело, то краснело, когда она произнесла нерешительным голосом:
— Они едут! Через пять минут ландо будет здесь. Позвольте мне, мама, уйти в свою комнату. Я не могу завтракать с вами, так как не в силах справиться со своими нервами.
Не говоря ни слова, Ксения Александровна встала и, взяв дочь под руку, увела в ее комнату,
— Молись, дорогая моя, и Бог дарует мир твоей душе, — сказала она, целуя Ольгу. — Но если он пожелает видеть тебя и проститься с тобой, неужели ты откажешь ему?
— Нет, нет, конечно я с ним прощусь; ты после позови меня.
Когда Ксения Александровна вернулась назад, оба монаха в сопровождении Ричарда Федоровича поднимались по ступенькам террасы.
С присущим ему изяществом, которого не могла отнять у него даже ряса, Иван Федорович подошел к Ксении и крепко пожал ей руку; потом он поцеловал Бориса и детей. С минуту взгляд его блуждал по террасе, точно он искал кого-то; однако он не задал ни одного вопроса и молча сел за стол. Завязался разговор, но в нем принимали участие только Ричард Федорович и отец Алексей, Иван Федорович был задумчив и имел сосредоточенный вид; Ксения же смотрела на него, с любопытством изучая происшедшую в нем глубокую перемену.
По настоянию брата, он выпил стакан чаю с медом и съел немного винограда, но отказался от всех остальных блюд. По окончании завтрака, он обратился к Ксении Александровне и спросил ее глухим голосом:
— Где Ольга? Я хотел бы видеть ее и проститься с ней.
— Пойдемте! Я провожу вас к . ней. Сегодня она очень была взволнованна. И, вообще, здоровье её очень меня беспокоит, — со вздохом ответила Ксения Александровна.
Иван Федорович опустил голову и последовал за ней. Затем, по молчаливому приглашению своей проводницы, он вошел в комнату, где Ольга продолжала молиться перед образом Пресвятой Девы Марии.
При шуме открывшейся двери Ольга быстро обернулась и замерла на месте с нервно сложенными руками. Со времени рокового открытия, отец и дочь виделись в первый раз.
Оба слишком понадеялись на свои силы. С минуту монах с настоящим ужасом смотрел на бледное, исхудавшее личико Ольги и на ее прозрачную и дрожащую фигуру. Потом он тяжело опустился в кресло, стоявшее у двери.
С минуту еще Ольга стояла неподвижно, не сводя с него глаз; но услышав его тяжелое, прерывистое дыхание и видя, как дрожит его рука, которой он провел по лбу, молодая девушка быстро бросилась к нему и, упав на колени, прижалась лицом к его монашеской рясе.
Иван Федорович поднял было руку, чтобы положить ее ей на голову, но рука его тотчас же опустилась. Он не смел прикоснуться к этому ребенку, которого не спас его отцовский инстинкт и которого он обольстил в ночь оргии и бури, не вняв грозному голосу Господа.
— Прости меня! — вскричал он глухим голосом.
Ольга схватила его руку и прижала ее к своим губам.
— Уже давно, я простила тебя и от всей души молюсь, чтобы Господь даровал мир твоей душе и силы достойно вынести тяжелое искупление, которое ты добровольно наложил на себя.
Взволнованный, дрожа всем телом, Иван Федорович привлек к себе молодую девушку и поцеловал ее в лоб.
— Будь благословенна, бедное дитя мое! Думай обо мне без гнева. Сегодня я прощаюсь с тобой на всю жизнь!
Когда Ольга конвульсивно разрыдалась, он прибавил, с трудом владея собой:
— Не плачь, дорогая моя! Не делай мне этот час еще тяжелее! Если моя последняя просьба имеет для тебя какую-нибудь цену, старайся жить и быть счастливой, чтобы меня не терзало ужасное угрызение совести, что я окончательно погубил тебя.
— Не мучай себя такими мыслями! Я буду жить и буду счастлива, — с внезапной энергией
сказала Ольга.
Увлекаемый волнением и признательностью, он вторично прижал молодую девушку к своей груди. Потом быстро оттолкнул ее и вышел из комнаты.
Прощание с другими было коротко. Иван-Федорович нервно, без слов, обнял брата и поцеловал Бориса и детей. Только пожимая руку Ксении, он пробормотал:
— Прости меня за всю горечь и горе, которыми я отравил твою жизнь.
Ксения Александровна едва успела ответить ему теплым и добрым взглядом, так как он быстро повернулся и стал спускаться по лестнице. Отец Алексей следовал за ним, взволнованный и опечаленный страшным волнением своего друга.
Обеспокоенная последствиями этого свидания для Ольги, Ксения Александровна поспешила в комнату дочери. Ольга стояла на балконе и, прижав руки к груди, не сводила глаз с дороги, по которой удалялась коляска с обоими путниками.
В последний раз мелькнули высокие черные клобуки монахов, и экипаж исчез за поворотом дороги.
Заливаясь слезами, Ольга бросилась в объятия матери. Когда же та пыталась успокоить ее, она покачала головой.
— Дай мне поплакать, мама, эти слезы облегчают меня. Мне кажется, точно железный обруч, сдавливавший мне сердце, распускается... Потом я буду спокойна. Я, видишь ли, обещала ему жить и быть счастливой, и я хочу постараться сдержать свое обещание, чтобы он не мучился угрызениями совести. Я буду жить с тобой, дорогая мама! Но когда Лили вырастет, ты позволишь мне, конечно, уйти в монастырь. Нигде нельзя лучше молиться, как там, и я буду молиться за всех вас, чтобы Господь даровал вам счастье. Как и он, я искуплю свою вину и буду счастлива.
Ксения Александровна крепко прижала дочь к своей груди.
— Какой бы путь ты ни избрала, чтобы быть спокойной и счастливой, я благословляю тебя! А пока, дорогая моя, мы будем жить вместе.
КОНЕЦ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Вы хотите, чтобы я сделался монахом? — пробормотал Иван Федорович.
— Да сохрани меня Господь требовать это! Хорошим монахом можно сделаться только по призванию; худых же у нас и без того много. Я хотел только привести вам пример.
Видя, что глаза Ивана Федоровича сделались влажны, а губы дрожат, монах снял с себя старый почерневший деревянный крест и вложил его в руку выздоравливающего.
— Этот крест завещал мне один старец-анахорет Афонской горы, который в течение пятидесяти лет молился, держа его в руке. В нем сосредоточена странная и благотворная сила, и, я никогда не расстаюсь с ним. Но вам я его оставлю до завтра. Пусть душа старца Иринея поддержит вас и поможет вам найти путь к Господу!
Монах, не дожидаясь ответа, встал и вышел из комнаты.
Оставшись один, Иван Федорович почти с суеверным чувством смотрел на маленький крест.
В долгие годы своей рассеянной жизни, весь поглощенный удовольствиями и любовными приключениями, он окончательно забыл Бога, и религия для него была наружной формальностью. В течение нескольких минут он тщетно старался припомнить какую-нибудь молитву и вдруг, почти бессознательно, с его губ полились чудные слова молитвы Господней: «Отче Наш, иже еси на небесах».
Но по мере того, как с уст его лилась молитва, выражавшая все нужды и все обязанности человека, в нем все росла потребность вознестись душой и достигнуть тогда Источника Небесного милосердия, о котором говорил монах.
Нетвердыми шагами он подошел к двери и запер ее на задвижку. Потом, став перед образом Спасителя, висевшем в углу, и прижав к груди крест анахорета, он опустился на колени и стал молиться. Первый раз в жизни он смирился в глубине души, осудил себя и молил Создателя о милосердии, преклоняясь пред поразившей его Правосудной рукой.
Когда на следующий день пришел отец Алексей, Иван Федорович обнял его и попросил, чтобы он ежедневно уделял ему час для наставительных бесед.
— Я выхожу в отставку и хочу серьезно заняться религиозными вопросами. Когда же я немного успокоюсь, то решу свое будущее.
Вечером приехал Ричард Федорович и был глубоко обрадован серьезным спокойствием брата и нежностью, с какою тот принял его. Он сообщил ему, что скоро уезжает с семейством в Крым с целью лечения.
— Вероятно Ольга и Ксения больны? — тихо спросил Иван Федорович.
— Ты угадал: Ольга была очень больна, но теперь она на пути к выздоровлению. Мы надеемся, что она окончательно поправится в новой среде, где ничто не будет напоминать ей о прошлом.
— Когда она будет в силах вынести все это, скажи ей, что ее отец умоляет ее простить его и просит молиться за него.
— Я уверен, что она уже простила и молится за тебя, так как у нее ангельская душа, а ты и так достаточно наказан за невольное преступление. Могу сообщить тебе еще одну новость: презренную женщину, похитившую твою дочь, разбил паралич, когда она узнала, что ее преступление открыто, и у нее отнялись руки и ноги. Да, Божественное правосудие приходит иногда поздно, но никогда ни одна вина не остается ненаказанной!
ЭПИЛОГ.
В прекрасное утро конца сентября мы застаем Ксению Александровну со всем семейством на террасе чудной виллы близ Ялты на морском берегу.
Прошло три года со времени вышеописанных событий, и эти годы оставили видимый след на наружности Ксении Александровны. Волосы ее побелели и точно серебряным ореолом окружают все еще молодое и красивое лицо, хотя на него и лег оттенок покорной меланхолии. Леон и Лили играют на ступеньках террасы с Борисом.
Борису уже двадцать лет; за исключением светлых волос, он живой портрет Ивана Федоровича.
Глаза Ксении Александровны с любовью покоятся на этой группе, и на ее губах появляется улыбка всякий раз, как до нее доносится серебристый детский смех. Но еще чаще взгляд ее обращается в глубину террасы, где у балюстрады сидит на каменной скамейке Ольга. Молодая девушка устремила печальный и задумчивый взгляд на дорогу, которая тянется по берегу моря в город. Около нее стоял Ричард Федорович и тоже смотрел в бинокль на дорогу.
Ольга тоже очень изменилась. Она выросла, но нежный румянец ее сменился болезненной бледностью. Рука ее, лежавшая на белом платье, была так тонка и прозрачна, что, казалось, сквозь ее можно было видеть.
Сначала Ольга, по-видимому, оправилась от тяжелой болезни и даже нашла душевный покой в окружавшей ее атмосфере любви и нежности. Она боготворила мать и Ричарда Федоровича, которого называла отцом. Леон и Лили были ее радостью. Когда она играла с ними, к ней возвращались ее прежняя веселость и смех. Борис сделался ее самым верным товарищем. А между тем, это нравственное и физическое здоровье молодой девушки было только кажущимся. Через год сделалось ясно, что в глубине ее души остался червь, подтачивавший ее. Ни жизнь в Крыму, ни две зимы, проведенные в Италии не могли остановить медленного, но беспрестанного угасания молодого организма, жизненный сок которого, казалось, иссяк.
На боязливые вопросы матери Ольга неизменно отвечала, что у нее ничего не болит и что она чувствует себя хорошо. Доктора тоже не находили в ней никакой болезни. А между тем, Ольга все худела и становилась прозрачнее. Глаза ее необыкновенно увеличились и начали принимать зловещий лихорадочный блеск. Было ясно, что если не произойдет какая-нибудь неожиданная реакция, то это постоянное угасание жизненных сил должно неизбежно привести к роковому концу.
За исключением родных, Ольга никого не хотела видеть. Никакие убеждения не могли заставить ее решиться съездить в театр или показаться в свете. Она совершенно перестала петь и не дотрагивалась до пианино. Зато она с жаром занялась живописью под руководством Ричарда Федоровича, который прекрасно рисовал.
И Ксения Александровна, и Ричард Федорович избегали называть при Ольге Ивана Федоровича, но с интересом и удивлением следили за странным переворотом, происшедшим в его душе. Их как громом поразило, когда вернувшись из Неаполя, они узнали, что Иван Федорович хочет поступить в монастырь на Афонской горе, подворье которого находилось в Петербурге.
Ричард Федорович поехал к брату с целью отговорить его от такого решения, которое считал поспешным, неосторожным и слишком тяжелым для него, но Иван Федорович был непоколебим и после двухлетнего послушания произнес монашеский обет.
Когда его друга, отца Алексея, отозвали из Петербурга, Иван Фёдорович, сделавшийся отцом Иринеем, решил сопровождать его на Афон. Прежде чем сесть в Одессе на пароход, он выразил желание съездить в Ялту, чтобы проститься с родными.
Этих-то двух путников и ждали к завтраку с вполне понятным волнением.
— Одолжи мне на минуту бинокль, папа, — неожиданно сказала Ольга.
— Охотно, дитя мое! Только еще ничего не видно, — ответил Ричард Федорович.
Молодая девушка взяла бинокль и облокотилась на балюстраду, но через несколько минут быстро опустила руку. Лицо ее то бледнело, то краснело, когда она произнесла нерешительным голосом:
— Они едут! Через пять минут ландо будет здесь. Позвольте мне, мама, уйти в свою комнату. Я не могу завтракать с вами, так как не в силах справиться со своими нервами.
Не говоря ни слова, Ксения Александровна встала и, взяв дочь под руку, увела в ее комнату,
— Молись, дорогая моя, и Бог дарует мир твоей душе, — сказала она, целуя Ольгу. — Но если он пожелает видеть тебя и проститься с тобой, неужели ты откажешь ему?
— Нет, нет, конечно я с ним прощусь; ты после позови меня.
Когда Ксения Александровна вернулась назад, оба монаха в сопровождении Ричарда Федоровича поднимались по ступенькам террасы.
С присущим ему изяществом, которого не могла отнять у него даже ряса, Иван Федорович подошел к Ксении и крепко пожал ей руку; потом он поцеловал Бориса и детей. С минуту взгляд его блуждал по террасе, точно он искал кого-то; однако он не задал ни одного вопроса и молча сел за стол. Завязался разговор, но в нем принимали участие только Ричард Федорович и отец Алексей, Иван Федорович был задумчив и имел сосредоточенный вид; Ксения же смотрела на него, с любопытством изучая происшедшую в нем глубокую перемену.
По настоянию брата, он выпил стакан чаю с медом и съел немного винограда, но отказался от всех остальных блюд. По окончании завтрака, он обратился к Ксении Александровне и спросил ее глухим голосом:
— Где Ольга? Я хотел бы видеть ее и проститься с ней.
— Пойдемте! Я провожу вас к . ней. Сегодня она очень была взволнованна. И, вообще, здоровье её очень меня беспокоит, — со вздохом ответила Ксения Александровна.
Иван Федорович опустил голову и последовал за ней. Затем, по молчаливому приглашению своей проводницы, он вошел в комнату, где Ольга продолжала молиться перед образом Пресвятой Девы Марии.
При шуме открывшейся двери Ольга быстро обернулась и замерла на месте с нервно сложенными руками. Со времени рокового открытия, отец и дочь виделись в первый раз.
Оба слишком понадеялись на свои силы. С минуту монах с настоящим ужасом смотрел на бледное, исхудавшее личико Ольги и на ее прозрачную и дрожащую фигуру. Потом он тяжело опустился в кресло, стоявшее у двери.
С минуту еще Ольга стояла неподвижно, не сводя с него глаз; но услышав его тяжелое, прерывистое дыхание и видя, как дрожит его рука, которой он провел по лбу, молодая девушка быстро бросилась к нему и, упав на колени, прижалась лицом к его монашеской рясе.
Иван Федорович поднял было руку, чтобы положить ее ей на голову, но рука его тотчас же опустилась. Он не смел прикоснуться к этому ребенку, которого не спас его отцовский инстинкт и которого он обольстил в ночь оргии и бури, не вняв грозному голосу Господа.
— Прости меня! — вскричал он глухим голосом.
Ольга схватила его руку и прижала ее к своим губам.
— Уже давно, я простила тебя и от всей души молюсь, чтобы Господь даровал мир твоей душе и силы достойно вынести тяжелое искупление, которое ты добровольно наложил на себя.
Взволнованный, дрожа всем телом, Иван Федорович привлек к себе молодую девушку и поцеловал ее в лоб.
— Будь благословенна, бедное дитя мое! Думай обо мне без гнева. Сегодня я прощаюсь с тобой на всю жизнь!
Когда Ольга конвульсивно разрыдалась, он прибавил, с трудом владея собой:
— Не плачь, дорогая моя! Не делай мне этот час еще тяжелее! Если моя последняя просьба имеет для тебя какую-нибудь цену, старайся жить и быть счастливой, чтобы меня не терзало ужасное угрызение совести, что я окончательно погубил тебя.
— Не мучай себя такими мыслями! Я буду жить и буду счастлива, — с внезапной энергией
сказала Ольга.
Увлекаемый волнением и признательностью, он вторично прижал молодую девушку к своей груди. Потом быстро оттолкнул ее и вышел из комнаты.
Прощание с другими было коротко. Иван-Федорович нервно, без слов, обнял брата и поцеловал Бориса и детей. Только пожимая руку Ксении, он пробормотал:
— Прости меня за всю горечь и горе, которыми я отравил твою жизнь.
Ксения Александровна едва успела ответить ему теплым и добрым взглядом, так как он быстро повернулся и стал спускаться по лестнице. Отец Алексей следовал за ним, взволнованный и опечаленный страшным волнением своего друга.
Обеспокоенная последствиями этого свидания для Ольги, Ксения Александровна поспешила в комнату дочери. Ольга стояла на балконе и, прижав руки к груди, не сводила глаз с дороги, по которой удалялась коляска с обоими путниками.
В последний раз мелькнули высокие черные клобуки монахов, и экипаж исчез за поворотом дороги.
Заливаясь слезами, Ольга бросилась в объятия матери. Когда же та пыталась успокоить ее, она покачала головой.
— Дай мне поплакать, мама, эти слезы облегчают меня. Мне кажется, точно железный обруч, сдавливавший мне сердце, распускается... Потом я буду спокойна. Я, видишь ли, обещала ему жить и быть счастливой, и я хочу постараться сдержать свое обещание, чтобы он не мучился угрызениями совести. Я буду жить с тобой, дорогая мама! Но когда Лили вырастет, ты позволишь мне, конечно, уйти в монастырь. Нигде нельзя лучше молиться, как там, и я буду молиться за всех вас, чтобы Господь даровал вам счастье. Как и он, я искуплю свою вину и буду счастлива.
Ксения Александровна крепко прижала дочь к своей груди.
— Какой бы путь ты ни избрала, чтобы быть спокойной и счастливой, я благословляю тебя! А пока, дорогая моя, мы будем жить вместе.
КОНЕЦ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28