я воскрешаю мертвых и камни превращаю в золото. Но прежде чем начать эту решительную борьбу, я предлагаю тебе выгодную сделку. Вы хотите спасать души? Хорошо, хорошо. Скажи, во сколько душ оцениваешь ты свое пребывание здесь, и я добровольно дам их тебе. Хочешь пять тысяч?… Десять?… Пятьдесят?… Только берите их и уходите, не стойте на моем пути.
– Предложение твое блестяще, но неприемлемо, потому что я не могу брать души; они должны сами прийти ко мне. Только в борьбе очистятся они и с полной свободой сделают выбор между добром и злом.
Глаза Шелома гневно сверкнули.
– Я знаю, на что вы рассчитываете, – на чудодейственную силу первобытной эссенции, которую вы, «бессмертные», считаете своей исключительной собственностью. Ну, так вы ошибаетесь; я нашел то, что вы так тщательно скрывали, и совершу больше чудес, чем вы,- скупцы, недостойные хранители предания, лишившие людей этого сокровища. На ваших глазах, так сказать, перемерло множество людских поколений, но вы не пошевелились; а я каждому дам возможность наслаждаться бесценным даром – жизнью. Вы предсказываете близкий конец мира и будто ничто не может предотвратить это разрушение? А вот я… – он горделиво выпрямился и затрепетал. – Я остановлю разложение планеты; я покрою землю цветущей растительностью, и плодородие станет неистощимым, а люди, вечно здоровые и молодые, одаренные планетной жизнью, будут наслаждаться всеми ее радостями и боготворить меня как своего благодетеля.
– Смотри, Шелом Иезодот, чтобы лекарство не оказалось хуже самого недуга. Берегись, как бы вместо того, чтобы повелевать космическими, установленными Богом законами, они не обрушились на тебя!
При имени Предвечного отвратительная судорога исказила лицо Шелома; затем вдруг, придя в неистовство, он закричал:
– Я признаю одного лишь владыку, законам которого подчиняюсь, – сатану, отца моего!… Последнее слово еще не сказано, никто не знает, он победит или Тот!…
– Безумец, невежда и слепец! – неодобрительно заметил Супрамати. – Одурманенный своей ненавистью и пороками, ты забываешь, что и сам сатана, каков он ни есть, тоже – сын Божий. Никакой мятеж, никакая хула, ни отцененавистничество – ничто не может изъять из него сущность Отца его; она останется в нем до скончания веков, ибо то, что создано Богом, – нерушимо. И сам ты – недостойный отпрыск Божества. Под корой грязи, преступлений и мятежа, там, в самой глубине твоего существа, таится пламень, давший тебе жизнь. И пламень этот священен, он – дыхание Предвечного, твоего и моего Отца, а эту священную искру ты не в состоянии ни загрязнить, ни уничтожить.
Пока говорил Супрамати, Шелом согнулся, охваченный нервной дрожью. Он был гадок, лицо его исказилось и кровавая пена выступила на губах. А буря снаружи, казалось, еще усилилась. В порывах ветра слышались словно жалобы и стоны. Не оплакивал ли ад свое бессилие в борьбе с небесным светом?…
Вдруг Шелом выпрямился и погрозил сжатыми кулаками Супрамати, по-прежнему спокойно и ясно, с состраданием смотревшему на него.
– Брось свои увещевания, гималайский отшельник: я не для того пришел сюда, чтобы слушать твои наставления. Ты не пожелал мира, так будем бороться и увидим, кто кому уступит. Испытаем наши силы перед народом, и пусть он решит, кому из нас должно принадлежать господство.
– Я вовсе не намерен царствовать в этом умирающем мире, но не имею оснований и отказываться от твоего вызова. Только предупреждаю тебя, чтобы ты не вооружался против предстоящей катастрофы. Ты говоришь, что обладаешь первобытной эссенцией? Хорошо. Но ты ведь не знаешь способа ее употребления, а потому будь осторожен. Иначе, еще раз повторяю, лекарство окажется хуже болезни,- спокойно ответил Супрамати.
– Не беспокойся об этом, я отвечаю за свои поступки. Но раз ты принимаешь мой «вызов», как ты его называешь, то прими также и мое приглашение, принц Супрамати, и пожалуй на празднество, которое я вскоре устрою.
Загадочная улыбка мелькнула на устах Супрамати.
– Если ты, Шелом Иезодот, не боишься моего присутствия в твоем доме, то я, конечно, буду.
– И ты будешь один, как и я?
– Ты же явился со своим секретарем Мадимом. Я вижу, он дрожит от холода за дверью. Так и я приду с моим секретарем, Ниварой.
– Которого я тоже вижу надутого гордостью за другой дверью, – насмешливым тоном возразил Шелом. – За обещание благодарю, принц. Буду ждать на праздник и без всякой борьбы уступаю тебе в подарок несколько сотен душ, которых вы можете вдоволь спасать в своих уютных убежищах.
– Благодарю, ты очень великодушен, но я не привык получать что-либо без труда, в том числе и преступные души. Сладок лишь плод труда.
Шелом сухо расхохотался.
– Как хочешь. Пока же вели стихиям успокоиться, а слугам твоим прекратить воевать с моими, чтобы я мог свободно и безболезненно выйти из твоего дворца.
Супрамати обернулся к окну и, подняв руку, начертал в воздухе несколько фосфоресцировавших знаков. Почти мгновенно раздался глухой шум, порывы сильного ветра точно смели черные свинцовые тучи, просветлело, и лучи солнца залили комнату. В то же время послышалась удивительно нежная, словно из-
далека донесшаяся музыка, а за большим окном столпились призрачные, легкие существа, которые колебались подобно волнуемому ветром газу.
Улыбка бесконечного счастья озарила прекрасное лицо мага, а мертвенно-бледный Шелом Иезодот с поникшей головой, как ураган, вылетел из дворца в сопровождении Мадима. Странная тоска охватила сердце царя зла и затрудняла дыхание. Щемящее чувство ненависти, горечи и зависти терзало его. Откуда явилось это чувство? Ужели в нем шевелилось и заставляло его действительно страдать то проклятое «нечто», таившееся в глубине его существа, то божественное наследие Отца Небесного, которое не поддавалось уничтожению и смущало торжество сатаны, когда тот останавливал восхождение душ к свету?…
Супрамати едва заметил уход Шелома; восторженный взор его был прикован к дивному видению. Далеко, далеко, в широком золотом сиянии видел он отражение дорогого руководителя своего, Эбрамара; с наслаждением вдыхал он ароматы озарявшего его золотистыми каскадами чистого света, чувствовал живительную теплоту могучих токов добра, которые притягивал к нему порыв его души, и невыразимое чувство счастья и благодарности охватило его. Подняв руки по направлению света, он воскликнул:
– О! Какое блаженство, когда сознаешь в себе силу добра и располагаешь гармонией сфер. Борьба, страдания, вековая работа; за все в тысячу раз вознаграждает одна такая минута невыразимого счастья! Вперед, вперед, без остановки, к свету!
По уходу Шелома Нивара тихонько вошел и замер, увидав учителя и друга в глубокой сосредоточенности. Никогда еще Супрамати не казался ему таким прекрасным и обаятельным, как в эту минуту восторженного самозабвения. Услыхав произнесенные им шепотом слова, Нивара опустился на колени и со слезами на глазах прижал к губам руку мага. Супрамати вздрогнул и потом ласково положил руку на голову ученика:
– Да, Нивара, счастливы мы и бесконечна милость Создателя, дарующего нам созерцать и постигать великие тайны творения. А какую славную судьбу сулит нам впереди эта сила добра, достигнутая путем нашего труда. Сначала нам предстоит борьба, в которой я надеюсь вырвать у зла не одну тысячу душ; а затем нам будет дано проповедовать слово Божие и положить начало законам Господним в новом свете. Вперед, вперед, Нивара! Путь к светлой цели всезнания еще долог, но мы уже чувствуем свои крылья. Останемся лишь покорными перед величием бесконечного и твердыми в вере, а крылья эти понесут нас с одной ступени на другую по лестнице совершенства. Не велик наш мир, еще менее значительны дела наши, но Бог в своем милосердии и мудрости оценивает лишь размеры наших усилий и с любовью судит нас, соразмеряя силы наши с приобретенным знанием…
Супрамати умолк, и оба они, глубоко взволнованные, вернулись в лабораторию.
На следующий день, работая с учеником в своём кабинете, Супрамати неожиданно спросил его:
– Достаточно ли ты вооружен, Нивара, чтобы смело идти на пир Шелома? Ведь нас будут всячески искушать там.
– О! С тобой я не боюсь ничего; к тому же нас поддержит и Эбрамар! – смело ответил Нивара. – Не говорил ли ты мне много раз, дорогой учитель, что со светочем истины в руках – не страшен никакой мрак, потому что свет указывает все западни и озаряет все бездны? Благодаря твоим урокам и моему личному труду духовные очи мои открылись; я вижу невидимое и слышу гармонию сфер, а заразные запахи порока и животных чувств внушают мне отвращение. Могу ли я после этого поддаться пошлым искушениям?
– Браво, Нивара! Я вижу, что глаза твои действительно открыты и ты будешь осторожен. Но, друг мой, не пренебрегай никогда врагом, как бы ничтожен он ни казался; он может стать опасным в тот момент, когда мы уснем, убаюканные убеждением своей неуязвимости. Лучше предполагать, что броня твоя может иметь свои недостатки, а потому бдительно следи за тем, чтобы никакая стрела не открыла ее недочеты.
Увидав, что молодой адепт вспыхнул, он прибавил дружески:
– Тебе нечего краснеть. Я уверен, что ты был и останешься тверд. А так как Шелом, наверно, пожелает «отдохнуть» после визита ко мне, раньше чем устроит чудный пир и приготовит все западни, которыми он украсит его в честь нас, то я полагаю, что мы успеем навестить Дахира с Нарайяной. Мы расскажем им про свое приключение и приглашение Шелома, а кстати увидим, какое поле для своих действий избрали они, и взглянем на их подготовительные работы.
Спустя несколько часов воздушное судно Супрамати уносило его и Нивару по направлению древней Москвы, потому что Дахир и Нарайяна избрали прежнюю Россию и окружающие ее местности поприщем для работы.
С головокружительной быстротой летели они, и через несколько часов под ними уже расстилалась широкая Русская равнина. Однообразна она была всегда, но теперь имела совсем унылый и плачевный вид. Громадные, бесплодные песчаные поля представляли пустыню; обширные и кудряво-зеленые леса исчезли, а среди тощей и малорослой попадавшейся еще местами растительности не виднелось уже более нигде синих или зеленых церковных маковок с золотыми крестами, оживлявших в прежнее время сельский простор. Вблизи городов тянулись на необозримое пространство огромные теплицы, в которых теперь сосредоточивалось все земледелие; но общая картина была невыразимо мертвенной и унылой.
– И это была некогда Святая Русь! – подумал со вздохом Супрамати, грустным взором окидывая город, над которым они пролетали.
– Да, – ответил Нивара на мысль учителя, – кресты и купола всюду снесены, и все, что только напоминало религию предков, безжалостно уничтожено. Не слыхать больше колокольного звона, который созывал верующих на божественную службу, и под древними сводами не звучит уже священнопение; всякое религиозное чувство умерло. Но нигде в ином месте подобное явление не производило на меня столь гнетущего впечатления, как именно здесь, потому что русский народ одушевляла некогда горячая и трогательно чистая вера.
– Знаю, я был здесь с Эбрамаром и наблюдал потрясающие картины богомольцев, стекавшихся в разные святые места. Бедные, в лохмотьях, с каким-нибудь грошом в кармане, шли странники из дальних концов страны, изнуренные долгой дорогой и голодные, но полные такой горячей веры, что всякая усталость и невзгоды забывались, едва они припадали к мощам святого или чудотворной иконе; а уж как затеплят бывало свою тоненькую свечку или держат в руке крошечную просвиру, для них наступал подлинный праздник. И как же чиста и сильна была молитва, возносившаяся из сердца этих обиженных судьбой! А сколько милостей изливали на них те, кого они приходили молить. Очищенные, ободренные, с новыми силами уходили они вновь на свое тяжелое земное странствование.
– Ах, учитель, есть ли достаточно суровая кара, чтобы наказать тех испорченных и лукавых, которые по слабости ли, беспечности, тщеславию или развращенности вырвали у этого народа поддерживавшую его веру, порвали связь его с Божеством, а благочестивых, добрых людей превратили в разбойников и ренегатов!
– Да, тяжкую ответственность взяли они на себя. Недаром говорил Христос: «Горе человеку, через которого соблазн приходит», и указал, что будет тому, «кто соблазнит одного из малых сих», – заметил Супрамати. – Но я удивляюсь все же, как мог так быстро пасть глубоко благочестивый народ и, не защищая, покинуть все, что целые века боготворил и почитал.
– Это было что-то вроде нравственной гангрены, но были и случаи сопротивления. Один из наших братьев, находившийся здесь во время последней революции, рассказывал мне, каким образом погибла Троице-Сергиева лавра. Возмущение разгоралось повсюду; людей обуяло безумие кощунства и ненависти к Богу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44