Я ищу истины и утешения, как и множество таких же грешников! Если твой Сын рожден от Духа, я буду поклоняться Ему, но если Он только Человек, я буду думать о нем с состраданием, как о личности мужественной и благородной, погибшей от суда не праведного.
Вдруг Варавву охватил страх. Огненное сияние, похожее на два распростертых крыла, появилось за спиной Марии.
— Мне казалось, что я говорю с женщиной, — еле слышно произнес он, — а это — ангел!
Тень удивления проскользнула по лицу Марии. Она, видимо, не подозревала о таинственном сиянии, которое исчезло так же внезапно, как и появилось.
Наклонившись к Варавве и посмотрев в его глаза, она тихо, но твердо сказала:
— Завтра.
И неслышными шагами пошла в сторону склепа.
Завтра… В который уже раз слышал Варавва это обещание. Ему очень хотелось, чтобы завтрашний день уже настал. Но впереди была еще ночь…
Глава Х
— Каиафа, это странно и неслыханно! — говорил старый книжник с худым, умным лицом, половину которого занимал высокий лоб.
— Это приказ, — сказал Каиафа непреклонно. — Ты должен исполнить волю тех, кто поставлен над тобой. Да и зачем тебе непременно надо внести в летопись недолгую жизнь и позорную смерть сумасшедшего богохульника?
— Есть только один ответ на твое «зачем», — сказал книжник спокойно. — Таков вековой обычай. Мы все вписываем в наши книги, нам безразлично, касается это злых или добрых людей. История фанатика из Назарета достойна того, чтобы ее описали, хотя бы потому, что про Него ходят разные легенды…
Каиафа судорожно сжал резные ручки своего кресла.
— Ты не политик, — закричал он, — и не предвидишь того, что может случиться! Настроение народа уже изменилось. Теперь они сожалеют о смерти Пророка и говорят, что Он сделал много добра. Глубоко потрясла всех смерть Иуды Искариота. Узнали, что он удавился, мучимый угрызениями совести из-за того, что предал Учителя. Скоро весь синедрион прослывет жестокими убийцами, а распятого преступника превратят в невинного Мученика! Вот почему, Шебна, я не желаю, чтобы о Назорее упоминали в наших летописях. Пусть Его имя и Его учение будут забыты, чтобы никто никогда не мог заинтересоваться этим…
— Интерес возрастет, если кроме слухов, ничего не останется, — возразил Шебна. — Если хочешь навеки прославить человека, только допусти, чтобы сведения о нем передавали из уст в уста и чтобы не было записано ни одного факта. Я бы предпочел, чтобы обо мне говорили, а не писали… Если я беспристрастно изложу историю Иисуса Назорея, несчастного безумца, вообразившего Себя Сыном Бога и казненного за богохульство, это не привлечет особенного внимания потомков…
— Сказав "а", ты должен будешь продолжить, — раздражался Каиафа. — Ты напишешь про мрак и ужас землетрясения, а как объяснишь тот факт, что завеса храма вдруг разорвалась сверху донизу?
Шебна задумался.
— Да это было непостижимо и страшно, — пробормотал он, потом лукаво улыбнулся. — Землетрясение и буря — это явления природы, которые иногда случаются на земле… А завеса храма, пожалуй, пострадала из-за удара молнии. Если бы ты был спокоен, Каиафа, ты не видел бы в этом ничего такого, о чем нельзя написать.
Первосвященник резко встал. Его лицо исказила злоба.
— Ты не напишешь этого, упрямый книжный червь! — бешено закричал он. — Если ты только посмеешь вписать имя Назорея в свои свитки, я изрежу твой пергамент на клочки, а сам ты будешь просить милостыню у храма!
Шебна поверил угрозе.
— Я не противлюсь твоему приказу, Каиафа, — тихо сказал он. — Я только хотел высказать свои соображения. Но если ты настаиваешь, в наших документах не будет ни единого слова о так называемом Царе Иудейском.
— Так-то лучше, — несколько успокоившись, Каиафа сел в кресло. — Чего не напишет рука, того глаз не прочтет… Вы, книжники, большая сила. Если вы не запишете какой-нибудь победы, мир забудет о ней. Если вы в ваших летописях не упомянете про человека, то кто будет знать, что он существовал? Я не верю в силу легенд. Кто придает значение пустым байкам?
— Человек скорей усомнится в документе, а поверит нелепому слуху, переданному соседом… — снова пытался убедить первосвященника книжник. — Кроме того, Каиафа, есть и другие, кто могут написать про Назорея — последователей у Него много.
— Кто? — надменно сказал первосвященник. — Ленивые рыбаки из Галилеи, воры, прокаженные и прочий невежественный сброд? Да если бы они и написали, кто поверит им, когда в официальных хрониках ничего этого не будет!
Шебна больше не решался спорить. Собрав свои пергаментные свертки, он, низко кланяясь, вышел из покоев первосвященника.
Оставшись один, Каиафа погрузился в глубокое раздумье. Лицо его сильно осунулось, веки отяжелели — он уже давно недосыпал.
— Мозг мой утомился, — говорил он, устало вздыхая. — Меня беспокоят пустяки. Я не могу отделаться от мыслей о Назарянине. В Его умирающих глазах было что-то такое, от чего вся душа моя затрепетала. Но я уничтожил Его учение! Нам довольно одного Иеговы, при имени Которого дрожит весь мир. Если бы Всевышний был Богом любви, как уверял Назарянин, то человек слишком бы возгордился! Разве может червяк предположить, что Бог о нем заботится и печалится! Если бы верили такому сумасбродству, мы не могли бы держать в руках народ и даже презренные рабы вообразили бы, что они свободны и равны нам!
Каиафа усмехнулся, потом нахмурился.
— Ну и день был! Каждая минута с самого утра полна горечи. Обезумевший Искариот накинулся на меня с проклятиями, требуя возвращения своей дочери! А я сам не знаю, где она. Интересно, кто рассказал Искариоту про наши отношения? Мы были очень осторожны, но клевета, произнесенная даже шепотом, летит быстрее ветра, и никто не может ее остановить!
Он встал и вышел на балкон, с которого несколько ступенек вели в аллеи ухоженного сада. Равнодушным взором Каиафа окинул звездное небо.
— Последняя ночь, — сказал он. — Завтра тревоги улягутся. Аримафеянин сдержал слово и не подходил к могиле с самого погребения. Перепуганные ученики тоже не осмелятся подойти к склепу. Завтра мы провозгласим лживость Пророка, в Которого многие верили, и все покроет пелена глубокого забвения… Правя миром, попробуй обойтись без обмана!
Он улыбнулся собственному цинизму, но сразу же невольно вздрогнул, услышав легкий шорох в кустах. Глянув туда, он увидел чьи-то сверкающие глаза.
— Каиафа!
В ночной тишине шепот звучал, как шипение змеи, но он узнал этот голос.
— Юдифь!
Первосвященник сбежал по ступеням в сад. Навстречу ему из кустов шла женщина в белом рваном платье и улыбалась. Оглянувшись на балкон, Каиафа сжал ее в, своих объятиях.
— Юдифь, Юдифь, — бормотал он, напрасно пытаясь пригладить беспорядочную золотистую копну ее волос. — Где ты была? Зачем рискнула прийти сюда? Разве ты не боишься сплетен? Ну что за сумасбродство? Тебя же ищут! Возвращайся домой. Я провожу тебя до потайной калитки.
Ловким движением Юдифь выскользнула из объятий и встала напротив. Листья, ветки и мелкий сор цеплялись за ее рваное платье, красный цветок кактуса украшал грудь, а в руках она сжимала какую-то вещь, которой, видимо, очень дорожила.
— Каиафа, ты требуешь повиновения от всего народа, но настал час, когда ты должен повиноваться мне! — сказала она торжествующе.
Встревоженный ее странным видом и нелепыми словами, Каиафа хотел успокоить ее, но она отпрянула от его объятий.
— Ты знаешь, я всегда рад угодить тебе, — сказал первосвященник подчеркнуто нежно. — Только давай уйдем отсюда — нас могут увидеть.
— Весь мир может на нас смотреть, — зло ответила она. — Мне все равно! Что мне мир, когда Иуда все еще сердится! Иуда не хочет говорить со мной. Он думает — я виновата в смерти Назорея. А ведь это ты, ты один! И ты должен это сказать Иуде. Он дома, спит. Пойдем со мной! Мы вместе разбудим его. Ты не можешь представить, как крепко он спит. Скажи ему, что это ты подбил меня уговорить его предать Учителя! Но Он вовсе не плохой. Жаль, что Он умер — Иуда Его сильно любил и теперь не хочет меня простить. Даже смотреть на меня не хочет и не говорит, как прежде: «Сестра, день краше с тех пор, как ты пришла!» А я действительно была красавицей, первой красавицей Иудеи, пока не состарилась.
— Ты молода и прекрасна, — перебил Каиафа.
— Нет, я состарилась, — твердила Юдифь. — Старость приходит ко всем, и те, кого мы любим, могут внезапно покинуть нас. А потом и мы уйдем из этого мира. Мы все будем ввергнуты в безмолвный мрак, из которого уже не восстанем, даже на волнах чьих-то бесконечных слез.
Голос ее задрожал, и она ненадолго умолкла, потом вдруг закричала:
— Смотри, так умер Царь!
И торжественно подняла небольшой крест, сделанный из двух веток, скрепленных ниткой. Каиафа отшатнулся.
Глава XI
Мгновение они стояли неподвижно, затем, опомнившись, Каиафа схватил безумную за руки, стараясь вырвать крест, но она крепко держала его. Сильным движением молодой тигрицы вырвавшись из жестких объятий, Юдифь отскочила с мстительной улыбкой на губах. Никогда еще Каиафа не был так взбешен. Что мог он сделать с сумасшедшей, одно присутствие которой здесь могло опозорить его имя, испортить репутацию и лишить высокого положения!
Он подошел к ней ближе и стал уговаривать.
— Юдифь, — голос первосвященника звучал мягко, гипнотизирующе. — Ты устала и сама не знаешь, что делаешь. Пойдем! Ведь я тебя люблю, и ты можешь довериться мне.
— Не говори про любовь. — вскинулась Юдифь. — В мире больше нет любви… Ты убил ее!
Она нахмурила брови, что-то припоминая. Потом забормотала:
— Я не помню, как дошло до меня послание…
— Какое послание? — спросил Каиафа вкрадчиво, все еще надеясь без шума вывести ее из сада.
— Странное послание… — ответила девушка. — Оно гласит, что смерти больше нет! Послушай! — и Юдифь стремительно кинулась на грудь первосвященнику, потом пытливо стала заглядывать ему в глаза. — На нас лежит какое-то проклятие, и мы никогда, никогда не умрем! Как это ужасно! Я так устала жить. Столетия прошли с тех пор, как я была молода и ты убил Назорея! Ты помнишь Его лучезарное лицо, Каиафа?.. Потом мрак внезапно опустился на землю, и я потеряла своего брата. Варавва нашел его и привел домой…
— Варавва? — повторил Каиафа, стараясь незаметно подвести Юдифь к выходу из сада. — Варавва — убийца…
— Вам надо подружиться, — сказала Юдифь. — Ты ведь тоже убийца, только очень хитрый. Никто и не посмеет тебя обвинить в смерти Назорея. Я одна знаю правду!
Каиафа сейчас возненавидел эту женщину, которую совсем недавно страстно любил.
— Молчи, Юдифь, — сказал он, сдерживая ярость. — Ты бредишь, ты сама не своя. Вспомни: это ты хотела смерти Пророка и насмехалась над Ним, а теперь говоришь так, будто память о Нем тебе дорога.
Улыбнувшись, Юдифь снова достала крест.
— Он обладает чудодейственной силой, — сказала она восторженно. — Он превращает ветхий мир в новый… Я нашла эти веточки в Гефсимании и сама связала их!
С этими словами Юдифь поднесла крест к губам и поцеловала.
— Юдифь! — закричал, первосвященник гневно. — Как ты можешь целовать символ позорной смерти?
— Как же мне не целовать его? — возразила Юдифь. — Если благодаря ему смерть побеждена. Я же передала тебе послание: Бог живет, смерти нет! Когда мы думали, что, умерев, исчезнем, было безразлично, как мы живем — несколько лет земного существования и всему конец! Никто не считал наших прегрешений. Но теперь мы не смеем грешить, потому что тяжесть грехов ляжет на нас страшным бременем на вечные времена! Что с нами будет, Каиафа?
Она вопросительно подняла на него блестящие глаза.
— Не мучай себя и меня этими сказками. Пойдем. Если не хочешь домой, давай прогуляемся по саду. Юдифь схватила Каиафу за руку.
— Нет, пойдем будить Иуду! Он спит давно, а скоро утро.
Девушка быстро пошла вперед. Обрадованный Каиафа поспешил за ней с видом печального покровителя, и если бы кто-нибудь их увидел вместе, то вполне мог подумать, что первосвященник застал полоумную в своем саду и теперь, выполняя свой долг, провожает ее в дом отца.
Внезапно Юдифь остановилась и окинула его подозрительным взглядом.
— Ты все расскажешь Иуде? — спросила она. — Ты скажешь, что это твой замысел — казнить Назорея? Ты успокоишь брата? Ведь преступление, которое его так мучает, было задумано тобой!
— Скажу, что смогу, — уклончиво ответил Каиафа.
— Ты скажешь правду, жестокий священник! — воскликнула Юдифь. — Ты возненавидел Бога и принес Его в жертву! А теперь должен во всем признаться. Я не уйду отсюда, пока ты мне не обещаешь сделать это. Поклянись, что ты все расскажешь Иуде!
Каиафа поспешил ответить:
— Клянусь, что все будет по-твоему. Юдифь смотрела не веря, в ее глазах появился зловещий огонек.
— Если ты действительно хочешь сдержать слово, поклянись этим, — сказала она медленно и подняла крест.
Каиафу охватил приступ ярости. Бросившись к Юдифи, он попытался вырвать крест, но девушка отчаянно сопротивлялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Вдруг Варавву охватил страх. Огненное сияние, похожее на два распростертых крыла, появилось за спиной Марии.
— Мне казалось, что я говорю с женщиной, — еле слышно произнес он, — а это — ангел!
Тень удивления проскользнула по лицу Марии. Она, видимо, не подозревала о таинственном сиянии, которое исчезло так же внезапно, как и появилось.
Наклонившись к Варавве и посмотрев в его глаза, она тихо, но твердо сказала:
— Завтра.
И неслышными шагами пошла в сторону склепа.
Завтра… В который уже раз слышал Варавва это обещание. Ему очень хотелось, чтобы завтрашний день уже настал. Но впереди была еще ночь…
Глава Х
— Каиафа, это странно и неслыханно! — говорил старый книжник с худым, умным лицом, половину которого занимал высокий лоб.
— Это приказ, — сказал Каиафа непреклонно. — Ты должен исполнить волю тех, кто поставлен над тобой. Да и зачем тебе непременно надо внести в летопись недолгую жизнь и позорную смерть сумасшедшего богохульника?
— Есть только один ответ на твое «зачем», — сказал книжник спокойно. — Таков вековой обычай. Мы все вписываем в наши книги, нам безразлично, касается это злых или добрых людей. История фанатика из Назарета достойна того, чтобы ее описали, хотя бы потому, что про Него ходят разные легенды…
Каиафа судорожно сжал резные ручки своего кресла.
— Ты не политик, — закричал он, — и не предвидишь того, что может случиться! Настроение народа уже изменилось. Теперь они сожалеют о смерти Пророка и говорят, что Он сделал много добра. Глубоко потрясла всех смерть Иуды Искариота. Узнали, что он удавился, мучимый угрызениями совести из-за того, что предал Учителя. Скоро весь синедрион прослывет жестокими убийцами, а распятого преступника превратят в невинного Мученика! Вот почему, Шебна, я не желаю, чтобы о Назорее упоминали в наших летописях. Пусть Его имя и Его учение будут забыты, чтобы никто никогда не мог заинтересоваться этим…
— Интерес возрастет, если кроме слухов, ничего не останется, — возразил Шебна. — Если хочешь навеки прославить человека, только допусти, чтобы сведения о нем передавали из уст в уста и чтобы не было записано ни одного факта. Я бы предпочел, чтобы обо мне говорили, а не писали… Если я беспристрастно изложу историю Иисуса Назорея, несчастного безумца, вообразившего Себя Сыном Бога и казненного за богохульство, это не привлечет особенного внимания потомков…
— Сказав "а", ты должен будешь продолжить, — раздражался Каиафа. — Ты напишешь про мрак и ужас землетрясения, а как объяснишь тот факт, что завеса храма вдруг разорвалась сверху донизу?
Шебна задумался.
— Да это было непостижимо и страшно, — пробормотал он, потом лукаво улыбнулся. — Землетрясение и буря — это явления природы, которые иногда случаются на земле… А завеса храма, пожалуй, пострадала из-за удара молнии. Если бы ты был спокоен, Каиафа, ты не видел бы в этом ничего такого, о чем нельзя написать.
Первосвященник резко встал. Его лицо исказила злоба.
— Ты не напишешь этого, упрямый книжный червь! — бешено закричал он. — Если ты только посмеешь вписать имя Назорея в свои свитки, я изрежу твой пергамент на клочки, а сам ты будешь просить милостыню у храма!
Шебна поверил угрозе.
— Я не противлюсь твоему приказу, Каиафа, — тихо сказал он. — Я только хотел высказать свои соображения. Но если ты настаиваешь, в наших документах не будет ни единого слова о так называемом Царе Иудейском.
— Так-то лучше, — несколько успокоившись, Каиафа сел в кресло. — Чего не напишет рука, того глаз не прочтет… Вы, книжники, большая сила. Если вы не запишете какой-нибудь победы, мир забудет о ней. Если вы в ваших летописях не упомянете про человека, то кто будет знать, что он существовал? Я не верю в силу легенд. Кто придает значение пустым байкам?
— Человек скорей усомнится в документе, а поверит нелепому слуху, переданному соседом… — снова пытался убедить первосвященника книжник. — Кроме того, Каиафа, есть и другие, кто могут написать про Назорея — последователей у Него много.
— Кто? — надменно сказал первосвященник. — Ленивые рыбаки из Галилеи, воры, прокаженные и прочий невежественный сброд? Да если бы они и написали, кто поверит им, когда в официальных хрониках ничего этого не будет!
Шебна больше не решался спорить. Собрав свои пергаментные свертки, он, низко кланяясь, вышел из покоев первосвященника.
Оставшись один, Каиафа погрузился в глубокое раздумье. Лицо его сильно осунулось, веки отяжелели — он уже давно недосыпал.
— Мозг мой утомился, — говорил он, устало вздыхая. — Меня беспокоят пустяки. Я не могу отделаться от мыслей о Назарянине. В Его умирающих глазах было что-то такое, от чего вся душа моя затрепетала. Но я уничтожил Его учение! Нам довольно одного Иеговы, при имени Которого дрожит весь мир. Если бы Всевышний был Богом любви, как уверял Назарянин, то человек слишком бы возгордился! Разве может червяк предположить, что Бог о нем заботится и печалится! Если бы верили такому сумасбродству, мы не могли бы держать в руках народ и даже презренные рабы вообразили бы, что они свободны и равны нам!
Каиафа усмехнулся, потом нахмурился.
— Ну и день был! Каждая минута с самого утра полна горечи. Обезумевший Искариот накинулся на меня с проклятиями, требуя возвращения своей дочери! А я сам не знаю, где она. Интересно, кто рассказал Искариоту про наши отношения? Мы были очень осторожны, но клевета, произнесенная даже шепотом, летит быстрее ветра, и никто не может ее остановить!
Он встал и вышел на балкон, с которого несколько ступенек вели в аллеи ухоженного сада. Равнодушным взором Каиафа окинул звездное небо.
— Последняя ночь, — сказал он. — Завтра тревоги улягутся. Аримафеянин сдержал слово и не подходил к могиле с самого погребения. Перепуганные ученики тоже не осмелятся подойти к склепу. Завтра мы провозгласим лживость Пророка, в Которого многие верили, и все покроет пелена глубокого забвения… Правя миром, попробуй обойтись без обмана!
Он улыбнулся собственному цинизму, но сразу же невольно вздрогнул, услышав легкий шорох в кустах. Глянув туда, он увидел чьи-то сверкающие глаза.
— Каиафа!
В ночной тишине шепот звучал, как шипение змеи, но он узнал этот голос.
— Юдифь!
Первосвященник сбежал по ступеням в сад. Навстречу ему из кустов шла женщина в белом рваном платье и улыбалась. Оглянувшись на балкон, Каиафа сжал ее в, своих объятиях.
— Юдифь, Юдифь, — бормотал он, напрасно пытаясь пригладить беспорядочную золотистую копну ее волос. — Где ты была? Зачем рискнула прийти сюда? Разве ты не боишься сплетен? Ну что за сумасбродство? Тебя же ищут! Возвращайся домой. Я провожу тебя до потайной калитки.
Ловким движением Юдифь выскользнула из объятий и встала напротив. Листья, ветки и мелкий сор цеплялись за ее рваное платье, красный цветок кактуса украшал грудь, а в руках она сжимала какую-то вещь, которой, видимо, очень дорожила.
— Каиафа, ты требуешь повиновения от всего народа, но настал час, когда ты должен повиноваться мне! — сказала она торжествующе.
Встревоженный ее странным видом и нелепыми словами, Каиафа хотел успокоить ее, но она отпрянула от его объятий.
— Ты знаешь, я всегда рад угодить тебе, — сказал первосвященник подчеркнуто нежно. — Только давай уйдем отсюда — нас могут увидеть.
— Весь мир может на нас смотреть, — зло ответила она. — Мне все равно! Что мне мир, когда Иуда все еще сердится! Иуда не хочет говорить со мной. Он думает — я виновата в смерти Назорея. А ведь это ты, ты один! И ты должен это сказать Иуде. Он дома, спит. Пойдем со мной! Мы вместе разбудим его. Ты не можешь представить, как крепко он спит. Скажи ему, что это ты подбил меня уговорить его предать Учителя! Но Он вовсе не плохой. Жаль, что Он умер — Иуда Его сильно любил и теперь не хочет меня простить. Даже смотреть на меня не хочет и не говорит, как прежде: «Сестра, день краше с тех пор, как ты пришла!» А я действительно была красавицей, первой красавицей Иудеи, пока не состарилась.
— Ты молода и прекрасна, — перебил Каиафа.
— Нет, я состарилась, — твердила Юдифь. — Старость приходит ко всем, и те, кого мы любим, могут внезапно покинуть нас. А потом и мы уйдем из этого мира. Мы все будем ввергнуты в безмолвный мрак, из которого уже не восстанем, даже на волнах чьих-то бесконечных слез.
Голос ее задрожал, и она ненадолго умолкла, потом вдруг закричала:
— Смотри, так умер Царь!
И торжественно подняла небольшой крест, сделанный из двух веток, скрепленных ниткой. Каиафа отшатнулся.
Глава XI
Мгновение они стояли неподвижно, затем, опомнившись, Каиафа схватил безумную за руки, стараясь вырвать крест, но она крепко держала его. Сильным движением молодой тигрицы вырвавшись из жестких объятий, Юдифь отскочила с мстительной улыбкой на губах. Никогда еще Каиафа не был так взбешен. Что мог он сделать с сумасшедшей, одно присутствие которой здесь могло опозорить его имя, испортить репутацию и лишить высокого положения!
Он подошел к ней ближе и стал уговаривать.
— Юдифь, — голос первосвященника звучал мягко, гипнотизирующе. — Ты устала и сама не знаешь, что делаешь. Пойдем! Ведь я тебя люблю, и ты можешь довериться мне.
— Не говори про любовь. — вскинулась Юдифь. — В мире больше нет любви… Ты убил ее!
Она нахмурила брови, что-то припоминая. Потом забормотала:
— Я не помню, как дошло до меня послание…
— Какое послание? — спросил Каиафа вкрадчиво, все еще надеясь без шума вывести ее из сада.
— Странное послание… — ответила девушка. — Оно гласит, что смерти больше нет! Послушай! — и Юдифь стремительно кинулась на грудь первосвященнику, потом пытливо стала заглядывать ему в глаза. — На нас лежит какое-то проклятие, и мы никогда, никогда не умрем! Как это ужасно! Я так устала жить. Столетия прошли с тех пор, как я была молода и ты убил Назорея! Ты помнишь Его лучезарное лицо, Каиафа?.. Потом мрак внезапно опустился на землю, и я потеряла своего брата. Варавва нашел его и привел домой…
— Варавва? — повторил Каиафа, стараясь незаметно подвести Юдифь к выходу из сада. — Варавва — убийца…
— Вам надо подружиться, — сказала Юдифь. — Ты ведь тоже убийца, только очень хитрый. Никто и не посмеет тебя обвинить в смерти Назорея. Я одна знаю правду!
Каиафа сейчас возненавидел эту женщину, которую совсем недавно страстно любил.
— Молчи, Юдифь, — сказал он, сдерживая ярость. — Ты бредишь, ты сама не своя. Вспомни: это ты хотела смерти Пророка и насмехалась над Ним, а теперь говоришь так, будто память о Нем тебе дорога.
Улыбнувшись, Юдифь снова достала крест.
— Он обладает чудодейственной силой, — сказала она восторженно. — Он превращает ветхий мир в новый… Я нашла эти веточки в Гефсимании и сама связала их!
С этими словами Юдифь поднесла крест к губам и поцеловала.
— Юдифь! — закричал, первосвященник гневно. — Как ты можешь целовать символ позорной смерти?
— Как же мне не целовать его? — возразила Юдифь. — Если благодаря ему смерть побеждена. Я же передала тебе послание: Бог живет, смерти нет! Когда мы думали, что, умерев, исчезнем, было безразлично, как мы живем — несколько лет земного существования и всему конец! Никто не считал наших прегрешений. Но теперь мы не смеем грешить, потому что тяжесть грехов ляжет на нас страшным бременем на вечные времена! Что с нами будет, Каиафа?
Она вопросительно подняла на него блестящие глаза.
— Не мучай себя и меня этими сказками. Пойдем. Если не хочешь домой, давай прогуляемся по саду. Юдифь схватила Каиафу за руку.
— Нет, пойдем будить Иуду! Он спит давно, а скоро утро.
Девушка быстро пошла вперед. Обрадованный Каиафа поспешил за ней с видом печального покровителя, и если бы кто-нибудь их увидел вместе, то вполне мог подумать, что первосвященник застал полоумную в своем саду и теперь, выполняя свой долг, провожает ее в дом отца.
Внезапно Юдифь остановилась и окинула его подозрительным взглядом.
— Ты все расскажешь Иуде? — спросила она. — Ты скажешь, что это твой замысел — казнить Назорея? Ты успокоишь брата? Ведь преступление, которое его так мучает, было задумано тобой!
— Скажу, что смогу, — уклончиво ответил Каиафа.
— Ты скажешь правду, жестокий священник! — воскликнула Юдифь. — Ты возненавидел Бога и принес Его в жертву! А теперь должен во всем признаться. Я не уйду отсюда, пока ты мне не обещаешь сделать это. Поклянись, что ты все расскажешь Иуде!
Каиафа поспешил ответить:
— Клянусь, что все будет по-твоему. Юдифь смотрела не веря, в ее глазах появился зловещий огонек.
— Если ты действительно хочешь сдержать слово, поклянись этим, — сказала она медленно и подняла крест.
Каиафу охватил приступ ярости. Бросившись к Юдифи, он попытался вырвать крест, но девушка отчаянно сопротивлялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24