Он безудержно зевал и почти ощупью достал из ящика в столе электрическую бритву.
«Усталые герои», — подумал Мартин Бек.
Правда, ему сровнялось сорок восемь, то есть больше, чем Рённу, но ведь и тому уже стукнуло сорок три, стало быть, время, когда можно безнаказанно провести ночь без сна, осталось далеко позади для них обоих.
Рённ, как и прежде, не обнаруживал желания заговорить первым, и Мартин Бек выдавил из себя вопрос:
— Ну, чего ты там раскопал?
Рённ с безнадежным видом указал на свою записную книжку, словно это была дохлая кошка или что-нибудь похуже, и сказал невнятно:
— Вот. Примерно двадцать имен. Я перечел все жалобы за последний год работы Нюмана комиссаром. Потом я списал имена и адреса тех, кто на него раньше жаловался. Если бы я поднял все дела, на это ушел бы целый день.
Мартин Бек кивнул.
— Да, — продолжал Рённ, — и завтрашний день ушел бы, и послезавтрашний… а может и послепосле…
— Едва ли стоит рыть так глубоко. Ведь и то, что ты откопал, тоже не вчера написано.
— Твоя правда, — сказал Рённ.
Он достал бритву и удалился неуверенными шагами, волоча за собой шнур.
Мартин Бек сел за письменный стол Рённа и, нахмурив брови, принялся разбирать запутанные каракули, которые и обычно требовали от него больших усилий, и не было никаких оснований ожидать, что сегодня будет легче.
Одно за другим он занес имена, адреса и краткие характеристики жалобщиков в свой линованный блокнот.
«Юн Бертильсон, чернорабочий, Истгатан, 20, избиение».
И так далее.
Когда Рённ вернулся из туалетной комнаты, список был уже готов. Он содержал двадцать два имени.
Гигиенические мероприятия не отразились на облике Рённа, теперь он, если это возможно, выглядел еще ужасней, чем раньше, и оставалось только надеяться, что он по крайней мере чувствует себя менее грязным. Требовать, чтобы он вдобавок ощутил прилив бодрости, было бы неразумно.
Не мешало бы, пожалуй, прибегнуть к какому-нибудь средству для поднятия духа. Побалагурить, рассказать анекдот.
— Да, Эйнар, я знаю, что нам обоим надо идти домой и лечь. Но если помучиться еще часок, мы, может быть, хоть до чего-нибудь додумаемся. Ведь стоит попробовать?
— Наверное, стоит, — нерешительно сказал Рённ.
— Если ты, к примеру, возьмешь на себя первые десять имен, а я все остальные, мы быстро узнаем подробности о большинстве из них и либо вычеркнем их, либо сможем использовать. Идет?
— Ладно, раз ты так считаешь.
В голосе Рённа не было самой элементарной убежденности, не говоря уже о таких стандартных добродетелях, как решимость и воля к борьбе.
Вместо того Рённ заморгал глазами и зябко передернулся. Потом, однако, подсел к столу и взял в руки телефонную трубку.
Мартин Бек признал про себя, что вся затея представляется довольно бессмысленной.
За время активной служебной деятельности Нюман, без сомнения, успел поиздеваться над сотнями людей, но лишь незначительная часть обиженных рискнула подать письменную жалобу, а изыскания Рённа в свою очередь вскрыли лишь незначительную часть всех жалобщиков.
Впрочем, многолетний опыт научил его, что в их работе большинство действий представляются бессмысленными, и что как раз те, которые приносят наилучшие результаты, в начале своем выглядят совершенно бесперспективными.
Мартин Бек прошел в соседний кабинет и тоже сел на телефон, но уже после третьего разговора окончательно сник и замер с трубкой в руках. Никого из поименованных в списке ему найти не удалось, и мысли его приняли другое направление.
После недолгого раздумья он достал собственный блокнот, полистал его и набрал домашний номер Нюмана. Трубку на том конце снял мальчик.
— Нюман слушает.
Голос у него был на редкость старообразный.
— Это комиссар Бек. Мы у вас были ночью.
— Да?
— Как себя чувствует мама?
— Спасибо, хорошо. Ей лучше. Приходил доктор Блумберг, после него она несколько часов спала. Теперь она вполне в форме, ну и вдобавок…
— Что же?
— …вдобавок это не явилось для нас неожиданностью, — продолжал мальчик неуверенно. — То есть, что папа умер. Он был очень плох. И давно.
— Как ты думаешь, мама не сможет подойти к телефону?
— Думаю, сможет. Она на кухне. Подождите, я ее позову.
— Да, будь так добр, — сказал Мартин Бек, прислушиваясь к затихающим шагам.
Интересно, каким отцом и мужем мог быть человек, подобный Нюману. Семья производит вполне благополучное впечатление. Нет никаких оснований полагать, что Нюман не мог быть добрым и любящим отцом семейства.
Как бы то ни было, сын его едва сдерживал слезы во время разговора.
— Анна Нюман у телефона.
— С вами говорит комиссар Бек. У меня к вам один вопрос.
— Слушаю.
— Многим ли было известно, что ваш муж лежит в больнице?
— Совсем не многим, — поразмыслив, сказала она.
— Но болел-то он долго?
— Да, очень долго. Но Стиг не желал, чтобы люди знали об этом. Хотя…
— Что хотя?
— Хотя некоторые знали.
— Кто именно? Вы можете назвать?
— Ну, прежде всего мы, родные…
— Точнее.
— Я и дети. Еще у Стига были… были два младших брата, один живет в Гётеборге, другой в Будене.
Мартин Бек кивнул своим мыслям. Письмо, найденное в палате, было наверняка написано одним из братьев.
— Продолжайте.
— Лично у меня нет ни сестер, ни братьев. Родители умерли. Словом, у меня нет ныне здравствующих родственников. Только дядя с отцовской стороны, но он живет в Америке, и его я никогда не видела.
— Ну а друзья?
— Друзей у нас есть немного. Было немного. Ну, Гуннар Блумберг, который приходил ночью, с ним мы встречались, а кроме того, он лечил Стига. Само собой, Блумберг знал.
— Ну это понятно.
— И еще капитан Пальм с женой. Это старый однополчанин Стига. Вот и с ними мы встречались.
— А еще?
— Никого. Практически никого. Настоящих друзей у нас было немного. Только те, кого я назвала.
Она умолкла. Мартин Бек ждал.
— Стиг частенько говаривал…
Она не кончила фразу.
— Что же он говаривал?
— Что у полицейского и не может быть много друзей.
С этим спорить не приходилось. У Мартина Бека и у самого друзей не было. Если не считать дочери и Колльберга. Да еще одной женщины по имени Оса Турелль. Но Оса тоже служила в полиции. Еще, может быть, Пер Монссон, полицейский в Мальмё.
— Ну а эти люди знали, что ваш муж лежит в Саббатсберге?
— Да как вам сказать… Единственный, кто знал все точно, был доктор Блумберг. Из наших друзей.
— А кто ходил к нему?
— Я и Стефан. Мы каждый день к нему ходили.
— Больше никто?
— Никто.
— Доктор Блумберг тоже не ходил?
— Нет. Стиг не хотел, чтобы у него бывал кто-нибудь, кроме нас двоих. Он даже Стефана принимал неохотно.
— Почему?
— Не хотел, чтобы его кто-то видел. Понимаете…
Мартин Бек не прерывал.
— Ну, — наконец продолжила она, — Стиг всегда был на редкость сильным мужчиной, в отличной форме. А тут он очень сдал и избегал показываться людям.
— М-м-м, — протянул Мартин Бек.
— Правда, Стефан этого даже не замечал. Он боготворил отца. Они были очень близки.
— А дочь?
— Дочери Стиг никогда не уделял такого внимания. У вас самого есть дети?
— Да.
— И девочки, и мальчики?
— Да.
— Ну, тогда вы и сами все понимаете. Как это бывает между отцом и сыном.
Но Мартин Бек не понимал. И думал над этим так долго, что женщина забеспокоилась.
— Комиссар Бек, вы еще слушаете?
— Конечно, конечно, слушаю. Ну а соседи?
— Какие соседи?
— Соседи знали, что ваш муж в больнице?
— Разумеется, нет.
— А как вы объяснили им его отсутствие?
— Я им вообще ничего не объясняла. Мы не поддерживали с соседями никаких отношений.
— Может, тогда ваш сын? Рассказал приятелям?
— Стефан? Нет, исключено. Он ведь знал, чего хочет отец, а Стефану никогда бы даже в голову не пришло поступать ему наперекор. Он позволял себе только одно — каждый вечер ходить к отцу, но в глубине души Стиг и этого не одобрял.
Мартин Бек сделал несколько записей на открытом листке блокнота и сказал, как бы подводя итоги:
— Итак, только вы лично, Стефан, доктор Блумберг и оба брата комиссара Нюмана могли знать точно, в каком отделении и в какой палате лежал ваш супруг?
— Да.
— Ну что ж, все ясно. Только еще одно.
— А именно?
— С кем из своих коллег он общался?
— Не понимаю вас.
Мартин Бек отложил ручку и задумчиво потер переносицу большим и указательным пальцами. Неужели он так нечетко сформулировал вопрос?
— Я хотел бы вот о чем вас спросить: с какими полицейскими встречались вы и ваш муж?
— Ни с какими.
— Что-о-о?
— Чему вы удивляетесь?
— Неужели ваш муж не поддерживал отношений с коллегами? Не встречался с ними в свободное от работы время?
— Нет. За те двадцать шесть лет, что мы прожили вместе со Стигом, ни один полицейский не переступил порог нашего дома.
— Серьезно?
— Вполне. Вы и тот человек, что приходил с вами, были единственными. Но к этому времени Стига уже не было в живых.
— Но ведь должен же был кто-то приносить извещения, вообще приносить что-нибудь или заходить за вашим мужем.
— Да, вы правы. Вестовые.
— Кто, кто?
— Мой муж их так называл. Тех, кто сюда приходил. Это случалось. Но порог они действительно не переступали. Стиг был очень щепетилен в таких вопросах.
— Да ну?
— Очень. И всегда. Если приходил полицейский позвать его, или что-нибудь передать, или выполнить другое поручение, Стиг его в дом не пускал. Если дверь открывала я или кто-нибудь из детей, мы просили подождать за дверью, а сами снова запирали ее, пока не явится Стиг.
— Это ваш муж завел такой порядок?
— Да, он самым недвусмысленным образом потребовал, чтобы так было. Раз и навсегда.
— Но ведь существуют люди, с которыми он проработал бок о бок много лет. На них тоже распространялось это правило?
— Да.
— И вы никого из них не знаете?
— Нет. Разве что по имени.
— Он по крайней мере говорил с вами о своих сослуживцах?
— Крайне редко.
— О своих подчиненных?
— Я же сказала: крайне редко. Видите ли, один из основных принципов Стига заключался в том, что служебные дела никоим образом не должны соприкасаться с частной жизнью.
— Но вы говорили, что знаете некоторых хотя бы по имени. Кого же?
— Кое-кого из руководства. Ну, начальника государственной полиции, полицмейстера, главного инспектора…
— Из отдела общественного порядка?
— Да, — отвечала она. — А разве есть и другие инспектора?
В комнату вошел Рённ с какими-то документами. Мартин Бек изумленно воззрился на него. Потом он собрался с мыслями и продолжил разговор.
— Неужели ваш муж не упоминал никого из тех, с кем вместе работал?
— Одного по крайней мере. Я знаю, что у него был подчиненный, которого он очень ценил. Звали этого человека Хульт. Стиг время от времени поминал его. С Хультом он работал еще задолго до того, как мы поженились.
— Значит, Хульта вы знаете?
— Нет. Сколько мне помнится, я никогда его не видела.
— Не видели?
— Нет. Только по телефону с ним разговаривала.
— И все?
— Все.
— Подождите минутку, госпожа Нюман.
— Пожалуйста.
Мартин Бек опустил на стол руку с зажатой в ней трубкой и задумался, постукивая кончиками пальцев по корням волос, обрамляющих лоб. Рённ безучастно зевал.
Мартин снова поднес трубку к уху.
— Фру Нюман, вы слушаете?
— Да.
— Известно ли вам, как зовут первого помощника комиссара, то есть Хульта?
— Да, по чистой случайности. Пальмон Харальд Хульт. А вот его звание я узнала только от вас.
— По случайности, вы сказали?
— Да, именно так. Оно записано тут, его имя. В телефонной книге. Пальмон Харальд Хульт.
— Кто же его записал?
— Я сама и записала.
Мартин Бек промолчал.
— Господин Хульт звонил нам вчера вечером, он справлялся о Стиге. И был потрясен, узнав, что Стиг тяжело болен.
— Вы дали ему адрес больницы?
— Да. Он хотел послать Стигу цветы. А я, как уже было сказано, знала Хульта. Он был единственным, кому я рискнула бы дать адрес, кроме…
— Кого?
— Ну, начальника полиции, или полицмейстера, или главного инспектора, сами понимаете…
— Понимаю. Значит, вы дали Хульту адрес?
— Да.
Она помолчала, потом спросила с изумлением:
— На что вы намекаете?
— Ни на что, — успокоил ее Мартин Бек. — Все это ровным счетом ничего не значит.
— Но вы себя так ведете, будто…
— Просто мы обязаны все проверить, фру Нюман. Вы очень нам помогли. Благодарю вас.
— Пожалуйста, — откликнулась она так же растерянно.
— Благодарю, — повторил Мартин Бек и положил трубку.
Рённ стоял, прислонясь к дверному косяку.
— По-моему, — начал он, — я наидентифицировался сколько мог. Двое умерли. А про этого чертова Эриксона никто ничего не знает.
— Так, так, — с отсутствующим видом протянул Мартин Бек и уставился на раскрытый лист блокнота. Там стояло: Пальмон Харальд Хульт.
XVIII
Раз Хульт поехал на работу, значит, он сидит за своим столом. Хульт — человек в годах и теперь больше занимается писаниной, официально по крайней мере.
Но человек, снявший трубку в Мариинском участке, ничего, казалось, о нем не знал.
— Хульт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
«Усталые герои», — подумал Мартин Бек.
Правда, ему сровнялось сорок восемь, то есть больше, чем Рённу, но ведь и тому уже стукнуло сорок три, стало быть, время, когда можно безнаказанно провести ночь без сна, осталось далеко позади для них обоих.
Рённ, как и прежде, не обнаруживал желания заговорить первым, и Мартин Бек выдавил из себя вопрос:
— Ну, чего ты там раскопал?
Рённ с безнадежным видом указал на свою записную книжку, словно это была дохлая кошка или что-нибудь похуже, и сказал невнятно:
— Вот. Примерно двадцать имен. Я перечел все жалобы за последний год работы Нюмана комиссаром. Потом я списал имена и адреса тех, кто на него раньше жаловался. Если бы я поднял все дела, на это ушел бы целый день.
Мартин Бек кивнул.
— Да, — продолжал Рённ, — и завтрашний день ушел бы, и послезавтрашний… а может и послепосле…
— Едва ли стоит рыть так глубоко. Ведь и то, что ты откопал, тоже не вчера написано.
— Твоя правда, — сказал Рённ.
Он достал бритву и удалился неуверенными шагами, волоча за собой шнур.
Мартин Бек сел за письменный стол Рённа и, нахмурив брови, принялся разбирать запутанные каракули, которые и обычно требовали от него больших усилий, и не было никаких оснований ожидать, что сегодня будет легче.
Одно за другим он занес имена, адреса и краткие характеристики жалобщиков в свой линованный блокнот.
«Юн Бертильсон, чернорабочий, Истгатан, 20, избиение».
И так далее.
Когда Рённ вернулся из туалетной комнаты, список был уже готов. Он содержал двадцать два имени.
Гигиенические мероприятия не отразились на облике Рённа, теперь он, если это возможно, выглядел еще ужасней, чем раньше, и оставалось только надеяться, что он по крайней мере чувствует себя менее грязным. Требовать, чтобы он вдобавок ощутил прилив бодрости, было бы неразумно.
Не мешало бы, пожалуй, прибегнуть к какому-нибудь средству для поднятия духа. Побалагурить, рассказать анекдот.
— Да, Эйнар, я знаю, что нам обоим надо идти домой и лечь. Но если помучиться еще часок, мы, может быть, хоть до чего-нибудь додумаемся. Ведь стоит попробовать?
— Наверное, стоит, — нерешительно сказал Рённ.
— Если ты, к примеру, возьмешь на себя первые десять имен, а я все остальные, мы быстро узнаем подробности о большинстве из них и либо вычеркнем их, либо сможем использовать. Идет?
— Ладно, раз ты так считаешь.
В голосе Рённа не было самой элементарной убежденности, не говоря уже о таких стандартных добродетелях, как решимость и воля к борьбе.
Вместо того Рённ заморгал глазами и зябко передернулся. Потом, однако, подсел к столу и взял в руки телефонную трубку.
Мартин Бек признал про себя, что вся затея представляется довольно бессмысленной.
За время активной служебной деятельности Нюман, без сомнения, успел поиздеваться над сотнями людей, но лишь незначительная часть обиженных рискнула подать письменную жалобу, а изыскания Рённа в свою очередь вскрыли лишь незначительную часть всех жалобщиков.
Впрочем, многолетний опыт научил его, что в их работе большинство действий представляются бессмысленными, и что как раз те, которые приносят наилучшие результаты, в начале своем выглядят совершенно бесперспективными.
Мартин Бек прошел в соседний кабинет и тоже сел на телефон, но уже после третьего разговора окончательно сник и замер с трубкой в руках. Никого из поименованных в списке ему найти не удалось, и мысли его приняли другое направление.
После недолгого раздумья он достал собственный блокнот, полистал его и набрал домашний номер Нюмана. Трубку на том конце снял мальчик.
— Нюман слушает.
Голос у него был на редкость старообразный.
— Это комиссар Бек. Мы у вас были ночью.
— Да?
— Как себя чувствует мама?
— Спасибо, хорошо. Ей лучше. Приходил доктор Блумберг, после него она несколько часов спала. Теперь она вполне в форме, ну и вдобавок…
— Что же?
— …вдобавок это не явилось для нас неожиданностью, — продолжал мальчик неуверенно. — То есть, что папа умер. Он был очень плох. И давно.
— Как ты думаешь, мама не сможет подойти к телефону?
— Думаю, сможет. Она на кухне. Подождите, я ее позову.
— Да, будь так добр, — сказал Мартин Бек, прислушиваясь к затихающим шагам.
Интересно, каким отцом и мужем мог быть человек, подобный Нюману. Семья производит вполне благополучное впечатление. Нет никаких оснований полагать, что Нюман не мог быть добрым и любящим отцом семейства.
Как бы то ни было, сын его едва сдерживал слезы во время разговора.
— Анна Нюман у телефона.
— С вами говорит комиссар Бек. У меня к вам один вопрос.
— Слушаю.
— Многим ли было известно, что ваш муж лежит в больнице?
— Совсем не многим, — поразмыслив, сказала она.
— Но болел-то он долго?
— Да, очень долго. Но Стиг не желал, чтобы люди знали об этом. Хотя…
— Что хотя?
— Хотя некоторые знали.
— Кто именно? Вы можете назвать?
— Ну, прежде всего мы, родные…
— Точнее.
— Я и дети. Еще у Стига были… были два младших брата, один живет в Гётеборге, другой в Будене.
Мартин Бек кивнул своим мыслям. Письмо, найденное в палате, было наверняка написано одним из братьев.
— Продолжайте.
— Лично у меня нет ни сестер, ни братьев. Родители умерли. Словом, у меня нет ныне здравствующих родственников. Только дядя с отцовской стороны, но он живет в Америке, и его я никогда не видела.
— Ну а друзья?
— Друзей у нас есть немного. Было немного. Ну, Гуннар Блумберг, который приходил ночью, с ним мы встречались, а кроме того, он лечил Стига. Само собой, Блумберг знал.
— Ну это понятно.
— И еще капитан Пальм с женой. Это старый однополчанин Стига. Вот и с ними мы встречались.
— А еще?
— Никого. Практически никого. Настоящих друзей у нас было немного. Только те, кого я назвала.
Она умолкла. Мартин Бек ждал.
— Стиг частенько говаривал…
Она не кончила фразу.
— Что же он говаривал?
— Что у полицейского и не может быть много друзей.
С этим спорить не приходилось. У Мартина Бека и у самого друзей не было. Если не считать дочери и Колльберга. Да еще одной женщины по имени Оса Турелль. Но Оса тоже служила в полиции. Еще, может быть, Пер Монссон, полицейский в Мальмё.
— Ну а эти люди знали, что ваш муж лежит в Саббатсберге?
— Да как вам сказать… Единственный, кто знал все точно, был доктор Блумберг. Из наших друзей.
— А кто ходил к нему?
— Я и Стефан. Мы каждый день к нему ходили.
— Больше никто?
— Никто.
— Доктор Блумберг тоже не ходил?
— Нет. Стиг не хотел, чтобы у него бывал кто-нибудь, кроме нас двоих. Он даже Стефана принимал неохотно.
— Почему?
— Не хотел, чтобы его кто-то видел. Понимаете…
Мартин Бек не прерывал.
— Ну, — наконец продолжила она, — Стиг всегда был на редкость сильным мужчиной, в отличной форме. А тут он очень сдал и избегал показываться людям.
— М-м-м, — протянул Мартин Бек.
— Правда, Стефан этого даже не замечал. Он боготворил отца. Они были очень близки.
— А дочь?
— Дочери Стиг никогда не уделял такого внимания. У вас самого есть дети?
— Да.
— И девочки, и мальчики?
— Да.
— Ну, тогда вы и сами все понимаете. Как это бывает между отцом и сыном.
Но Мартин Бек не понимал. И думал над этим так долго, что женщина забеспокоилась.
— Комиссар Бек, вы еще слушаете?
— Конечно, конечно, слушаю. Ну а соседи?
— Какие соседи?
— Соседи знали, что ваш муж в больнице?
— Разумеется, нет.
— А как вы объяснили им его отсутствие?
— Я им вообще ничего не объясняла. Мы не поддерживали с соседями никаких отношений.
— Может, тогда ваш сын? Рассказал приятелям?
— Стефан? Нет, исключено. Он ведь знал, чего хочет отец, а Стефану никогда бы даже в голову не пришло поступать ему наперекор. Он позволял себе только одно — каждый вечер ходить к отцу, но в глубине души Стиг и этого не одобрял.
Мартин Бек сделал несколько записей на открытом листке блокнота и сказал, как бы подводя итоги:
— Итак, только вы лично, Стефан, доктор Блумберг и оба брата комиссара Нюмана могли знать точно, в каком отделении и в какой палате лежал ваш супруг?
— Да.
— Ну что ж, все ясно. Только еще одно.
— А именно?
— С кем из своих коллег он общался?
— Не понимаю вас.
Мартин Бек отложил ручку и задумчиво потер переносицу большим и указательным пальцами. Неужели он так нечетко сформулировал вопрос?
— Я хотел бы вот о чем вас спросить: с какими полицейскими встречались вы и ваш муж?
— Ни с какими.
— Что-о-о?
— Чему вы удивляетесь?
— Неужели ваш муж не поддерживал отношений с коллегами? Не встречался с ними в свободное от работы время?
— Нет. За те двадцать шесть лет, что мы прожили вместе со Стигом, ни один полицейский не переступил порог нашего дома.
— Серьезно?
— Вполне. Вы и тот человек, что приходил с вами, были единственными. Но к этому времени Стига уже не было в живых.
— Но ведь должен же был кто-то приносить извещения, вообще приносить что-нибудь или заходить за вашим мужем.
— Да, вы правы. Вестовые.
— Кто, кто?
— Мой муж их так называл. Тех, кто сюда приходил. Это случалось. Но порог они действительно не переступали. Стиг был очень щепетилен в таких вопросах.
— Да ну?
— Очень. И всегда. Если приходил полицейский позвать его, или что-нибудь передать, или выполнить другое поручение, Стиг его в дом не пускал. Если дверь открывала я или кто-нибудь из детей, мы просили подождать за дверью, а сами снова запирали ее, пока не явится Стиг.
— Это ваш муж завел такой порядок?
— Да, он самым недвусмысленным образом потребовал, чтобы так было. Раз и навсегда.
— Но ведь существуют люди, с которыми он проработал бок о бок много лет. На них тоже распространялось это правило?
— Да.
— И вы никого из них не знаете?
— Нет. Разве что по имени.
— Он по крайней мере говорил с вами о своих сослуживцах?
— Крайне редко.
— О своих подчиненных?
— Я же сказала: крайне редко. Видите ли, один из основных принципов Стига заключался в том, что служебные дела никоим образом не должны соприкасаться с частной жизнью.
— Но вы говорили, что знаете некоторых хотя бы по имени. Кого же?
— Кое-кого из руководства. Ну, начальника государственной полиции, полицмейстера, главного инспектора…
— Из отдела общественного порядка?
— Да, — отвечала она. — А разве есть и другие инспектора?
В комнату вошел Рённ с какими-то документами. Мартин Бек изумленно воззрился на него. Потом он собрался с мыслями и продолжил разговор.
— Неужели ваш муж не упоминал никого из тех, с кем вместе работал?
— Одного по крайней мере. Я знаю, что у него был подчиненный, которого он очень ценил. Звали этого человека Хульт. Стиг время от времени поминал его. С Хультом он работал еще задолго до того, как мы поженились.
— Значит, Хульта вы знаете?
— Нет. Сколько мне помнится, я никогда его не видела.
— Не видели?
— Нет. Только по телефону с ним разговаривала.
— И все?
— Все.
— Подождите минутку, госпожа Нюман.
— Пожалуйста.
Мартин Бек опустил на стол руку с зажатой в ней трубкой и задумался, постукивая кончиками пальцев по корням волос, обрамляющих лоб. Рённ безучастно зевал.
Мартин снова поднес трубку к уху.
— Фру Нюман, вы слушаете?
— Да.
— Известно ли вам, как зовут первого помощника комиссара, то есть Хульта?
— Да, по чистой случайности. Пальмон Харальд Хульт. А вот его звание я узнала только от вас.
— По случайности, вы сказали?
— Да, именно так. Оно записано тут, его имя. В телефонной книге. Пальмон Харальд Хульт.
— Кто же его записал?
— Я сама и записала.
Мартин Бек промолчал.
— Господин Хульт звонил нам вчера вечером, он справлялся о Стиге. И был потрясен, узнав, что Стиг тяжело болен.
— Вы дали ему адрес больницы?
— Да. Он хотел послать Стигу цветы. А я, как уже было сказано, знала Хульта. Он был единственным, кому я рискнула бы дать адрес, кроме…
— Кого?
— Ну, начальника полиции, или полицмейстера, или главного инспектора, сами понимаете…
— Понимаю. Значит, вы дали Хульту адрес?
— Да.
Она помолчала, потом спросила с изумлением:
— На что вы намекаете?
— Ни на что, — успокоил ее Мартин Бек. — Все это ровным счетом ничего не значит.
— Но вы себя так ведете, будто…
— Просто мы обязаны все проверить, фру Нюман. Вы очень нам помогли. Благодарю вас.
— Пожалуйста, — откликнулась она так же растерянно.
— Благодарю, — повторил Мартин Бек и положил трубку.
Рённ стоял, прислонясь к дверному косяку.
— По-моему, — начал он, — я наидентифицировался сколько мог. Двое умерли. А про этого чертова Эриксона никто ничего не знает.
— Так, так, — с отсутствующим видом протянул Мартин Бек и уставился на раскрытый лист блокнота. Там стояло: Пальмон Харальд Хульт.
XVIII
Раз Хульт поехал на работу, значит, он сидит за своим столом. Хульт — человек в годах и теперь больше занимается писаниной, официально по крайней мере.
Но человек, снявший трубку в Мариинском участке, ничего, казалось, о нем не знал.
— Хульт?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25