Если, конечно, до этого вообще дойдет дело. Он надел плащ, сел в машину и поехал на стадион.
Афиши у стадиона сообщали зелеными буквами на белом фоне: СУББОТА 15.00 СПОРТИВНЫЙ КЛУБ ПОЛИЦИИ — СПОРТИВНЫЙ КЛУБ РЕЙМЕРХОЛЬМ. Над Хёгалидской кирхой изогнулась сверкающая радуга, и над зеленым газоном стадиона теперь моросил лишь мелкий дождичек. По раскисшему полю бегали двадцать два промокших игрока, а вокруг него собралось около сотни зрителей, которые, судя по всему, явно скучали.
Колльберг совершенно не интересовался спортом. Он мельком взглянул на поле и направился в дальний конец, где увидел полицейского в штатском, который, нервно потирая ладони, одиноко стоял у бровки.
— Вы, кажется, тренер или как там это у вас называется?
Мужчина кивнул, не отрывая взгляда от мяча.
— Немедленно замените вон того игрока в оранжевой футболке, который сейчас ведет мяч.
— Это невозможно. Мы уже сделали все замены. Об этом даже не может быть и речи. К тому же, остается всего десять минут.
— Какой счет?
— Три-два в пользу полиции. Если мы выиграем этот матч то…
— Ну?
— Мы тогда сможем подняться в… нет… ох, слава Богу… в третью лигу.
Десять минут ничего не решают, к тому же мужчина гак мучился, что Колльберг решил не прибавлять ему страданий.
— За десять минут ничего не случится, — весело заметил он.
— За десять минут может случиться многое, — пессимистически сказал мужчина.
Он оказался прав. Команда в зеленых футболках и белых трусах забила два мяча и выиграла, сорвав редкие аплодисменты у пьяниц, которые, по-видимому, составляли большинство зрителей. В конце игры Скакке сделали подножку и он плюхнулся в грязную лужу.
Когда Колльберг подошел к нему. Скакке, с ног до головы облепленный грязью, дышал, как старый паровоз, преодолевающий подъем.
— Поторопись, — сказал Колльберг. — Этот Как-его-там-зовут прилетает в Арманду в шесть пятнадцать. Нам надо его встретить.
Скакке с быстротой молнии исчез в раздевалке.
Через четверть часа он уже сидел в машине рядом с Колльбергом, чистый и тщательно причесанный.
— Ну и дурацкое занятие, — заявил Колльберг. — Бегать и бить по мячу.
— Публика была против нас, — сказал Скакке. — А «Реймерсы» одна из лучших команд лиги. Что мы будем делать с Ласалем?
— Думаю, мы с ним побеседуем. Считаю, что наши шансы задержать его минимальны. Если мы заберем его с собой, он наверняка устроит ужасный скандал, вмешается министерства иностранных дел и в конце концов нам придется; просить у него прощения и горячо благодарить. Он может выдать себя только в том случае, если нам удастся привести его в замешательство. Но, боюсь, он слишком умен для этого. Конечно, если вообще это он.
— Он очень опасен, да? — спросил Скакке.
— Да, говорят, опасен, но нам он вряд ли смажет что-нибудь сделать.
— А может быть лучше проследить за ним и посмотреть, что он собирается делать? Вы об этом думали?
— Я об этом думал, — сказал Колльберг, — но, полагаю, мой способ лучше. Есть небольшой шанс, что он ошибется. Если ничего не получатся, то, по крайней мере, возможна, удастся его напугать.
Он немного помолчал, потом сказал:
— Он умный и безжалостный, но, может быть, не слишком сообразительный. В этом и заключается наш шанс, — и после паузы язвительно добавил: — Конечно, большинство полицейских тоже не слишком сообразительны, так что в этом отношении счет равный.
Движение на северном шоссе было не очень оживленным, но времени у них хватало, и Колльберг ехал о невысокой скоростью. Скакке беспокойно ерзал. Колльберг подозрительно взглянул на него и спросил:
— Ты что, нервничаешь?
— Мне мешает эта кобура под мышкой.
— Ты что же, носишь пистолет с собой?
— Конечно.
— Даже когда играешь в футбол?
— На время матча я, конечно, прячу его под замок.
— Дуралей, — сказал Колльберг.
Сам он ходил без оружия и, сколько себя помнил, всегда так делал. Он относился к тем, кто считал, что всех полицейских следует полностью разоружить.
— У Гюнвальда Ларссона есть специальная кобура, которая прикрепляется к брючному ремню. Интересно, где он ее достал?
— Герр Ларссон постоянно носит при себе никелированный «Смит-энд-Вессон-44-Магнум» со стволом длиннее двадцати сантиметров и серебряной именной табличкой.
— А разве такие штуки существуют?
— Конечно. Он стоит больше тысячи крон и весит около полутора килограммов.
Они какое-то время ехали в молчании. Скакке сидел в напряженной позе и непрерывно облизывал губы. Колльберг толкнул его локтем в бок и сказал:
— Успокойся, парень. Ничего особенного не произойдет. Описание, надеюсь, ты помнишь.
Скакке нерешительно кивнул и всю оставшуюся часть дороги сидел с виноватым видом, что-то бормоча себе под нос.
«Каравелла» авиакомпании «Сабена» совершила посадку с опозданием на десять минут. За это время Колльбергу так надоела Арланда и его достойный коллега, что от частых зевков он едва не вывихнул себе челюсть.
Они стояли по обе стороны стеклянной двери, глядя, как автобус с пассажирами приближается к зданию аэропорта. Колльберг расположился сразу за дверью, а Скакке находился в пяти метрах позади него и сбоку. Это была обычная схема с подстраховкой, которая не подлежала обсуждению.
Пассажиры высыпали из автобуса и вразброд направились к выходу.
Колльберг присвистнул, увидев, кто прибыл этим дополнительным рейсом. Первым шел коренастый, темноволосый мужчина, одетый в строгий темный костюм, снежно-белую рубашку и начищенные до зеркального блеска черные туфли.
Это был известный русский дипломат. Колльберг вспомнил, что пять лет назад этот дипломат был в Швеции с государственным визитом, и знал, что теперь он занимает один из ключевых постов то ли в Париже, то ли в Женеве. В двух шагах позади него шла его очаровательная жена, а в четырех метрах за ней — Самир Мальгах, или Ласаль, или Как-его-там-зовут. На нем была фетровая шляпа и синий чесучовый костюм.
Колльберг пропустил мимо себя русского и бросил невольный взгляд на его жену, которая действительно выглядела очень привлекательно и была похожа одновременно на Татьяну Самойлову, Жюльетт Греко и Гюн Колльберг.
Этот взгляд был самой роковой ошибкой, которую Колльберг совершил в своей жизни.
Потому что Скакке неправильно его истолковал.
Колльберг тут же перевел взгляд на пресловутого ливанца или кем он там был, приподнял правой рукой шляпу, сделал шаг вперед и сказал:
— Excusez moi, Monsieur Malghagh…
Мужчина остановился, вопросительно улыбнулся, продемонстрировав белые зубы, и тоже приподнял правой рукой шляпу.
В этот момент Колльберг уголком глаза увидел, что за спиной у него и чуть сбоку произошло нечто непредвиденное.
Скакке шагнул вперед и преградил дорогу выдающемуся дипломату. Русский привычным жестом поднял правую руку и отодвинул его в сторону, приняв Скакке за назойливого репортера, который собирается приставать с вопросами относительно кризиса в Чехословакии или чего-то подобного. Скакке отпрыгнул назад, сунул правую руку под пиджак и выхватил оттуда свой «Вальтер» калибра 7,65.
Колльберг повернул голову и крикнул:
— Скакке, прекрати!
В тот миг, когда Мальгах увидел пистолет, лицо его стало напряженным, а в карих глазах на какую-то долю секунды промелькнуло выражение изумления и страха. Потом у него в руке оказался нож, который он, должно быть, прятал, в рукаве, подумал Колльберг, остро отточенное ужасное оружие с лезвием не меньше двадцати сантиметров в длину и шириной не более трех сантиметров.
Колльберг мог полагаться только на свою тренированность и быстроту реакции, он мгновенно просчитал, что если мужчина попытается перерезать ему горло, он успеет поднять левую руку и парировать удар. Однако мужчина легко и быстро развернулся и пырнул Колльберга снизу вверх. Колльберг, который не успел занять правильную позицию, почувствовал, как лезвие вошло в живот слева, чуть ниже ребер. Люди говорят, как горячий нож в масла, подумал Колльберг, так оно и есть. Он скрючился и зажал мышцами лезвие, полностью отдавая себе отчет в том, что делает и зачем. Он знал, что этим отнимет у противника несколько секунд. Сколько? Может быть, пять или шесть.
Скакке все еще стоял в крайнем замешательстве, но он уже нажал большим пальцем на предохранитель и начал поднимать пистолет.
Мальгах, или Как-его-там-зовут, выдернул нож. Колльберг нагнул голову, чтобы защитить сонную артерию, нож вошел в него вторично, и в этот момент Скакке выстрелил.
Пуля попала Ласалю, или Как-его-там-зовут, в грудь, его отбросило назад и он, выронив из руки нож, упал на спину на мраморный пол.
Сцена была совершенно статичной. Скакке стоял с вытянутой вперед рукой, ствол его пистолета после выстрела все еще был направлен по диагонали вниз, мужчина в чесучовом костюме лежал на спине, раскинув руки; а между мужчиной и Скакке на боку лежал Колъберг, зажимая обеими руками рану с левой стороны живота. Все вокруг стояли неподвижно, никто не успел даже вскрикнуть.
Скакке, все еще с пистолетом в руке, подбежал к Колльбергу, встал на колени и срывающимся голосом спросил:
— Как вы?
— Плохо.
— Почему вы мне подмигнули? Я подумал…
— Ты едва не развязал третью мировую войну, — прошептал Колльберг.
И теперь, когда все закончилось, начались, как и положено, паника, крики, неразбериха и бестолковая беготня.
Однако для Колльберга еще не все закончилось. Он лежал в скорой помощи, которая, завывая, мчалась в больницу Мёрбю, и впервые почувствовал, что боится умереть. Он посмотрел на мужчину в чесучовом костюме, лежащего на соседних носилках в метре от нею. Мужчина повернул голову и смотрел на Колльберга глазами, застывшими от боли, ужаса и быстро приближающейся смерти. Он попытался поднять руку, очевидно, для того, чтобы перекреститься, но смог лишь едва заметно судорожно пошевелить пальцами.
«Ага, тебе придется умереть без последнего причастия, или как там это называется», — с богохульством подумал Колльберг.
Он был прав. Мужчина не дотянул даже до приемного покоя. Как только скорая помощь начала тормозить, его нижняя челюсть отвисла, изо рта у него хлынули кровь и рвота.
Колльберг все еще очень боялся умереть.
Перед тем как потерять сознание, он подумал:
— Это несправедливо. Меня никогда не интересовало это проклятое дело. И Гюн ждет…
— Он умрет? — спросил Скакке.
— Нет, — ответил врач. — Во всяком случае, не от этого. Но пройдет месяц или два, прежде чем он сможет вас поблагодарить.
— Поблагодарить?
Скакке покачал головой и подошел к телефону.
Он должен был срочно позвонить в несколько мест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Афиши у стадиона сообщали зелеными буквами на белом фоне: СУББОТА 15.00 СПОРТИВНЫЙ КЛУБ ПОЛИЦИИ — СПОРТИВНЫЙ КЛУБ РЕЙМЕРХОЛЬМ. Над Хёгалидской кирхой изогнулась сверкающая радуга, и над зеленым газоном стадиона теперь моросил лишь мелкий дождичек. По раскисшему полю бегали двадцать два промокших игрока, а вокруг него собралось около сотни зрителей, которые, судя по всему, явно скучали.
Колльберг совершенно не интересовался спортом. Он мельком взглянул на поле и направился в дальний конец, где увидел полицейского в штатском, который, нервно потирая ладони, одиноко стоял у бровки.
— Вы, кажется, тренер или как там это у вас называется?
Мужчина кивнул, не отрывая взгляда от мяча.
— Немедленно замените вон того игрока в оранжевой футболке, который сейчас ведет мяч.
— Это невозможно. Мы уже сделали все замены. Об этом даже не может быть и речи. К тому же, остается всего десять минут.
— Какой счет?
— Три-два в пользу полиции. Если мы выиграем этот матч то…
— Ну?
— Мы тогда сможем подняться в… нет… ох, слава Богу… в третью лигу.
Десять минут ничего не решают, к тому же мужчина гак мучился, что Колльберг решил не прибавлять ему страданий.
— За десять минут ничего не случится, — весело заметил он.
— За десять минут может случиться многое, — пессимистически сказал мужчина.
Он оказался прав. Команда в зеленых футболках и белых трусах забила два мяча и выиграла, сорвав редкие аплодисменты у пьяниц, которые, по-видимому, составляли большинство зрителей. В конце игры Скакке сделали подножку и он плюхнулся в грязную лужу.
Когда Колльберг подошел к нему. Скакке, с ног до головы облепленный грязью, дышал, как старый паровоз, преодолевающий подъем.
— Поторопись, — сказал Колльберг. — Этот Как-его-там-зовут прилетает в Арманду в шесть пятнадцать. Нам надо его встретить.
Скакке с быстротой молнии исчез в раздевалке.
Через четверть часа он уже сидел в машине рядом с Колльбергом, чистый и тщательно причесанный.
— Ну и дурацкое занятие, — заявил Колльберг. — Бегать и бить по мячу.
— Публика была против нас, — сказал Скакке. — А «Реймерсы» одна из лучших команд лиги. Что мы будем делать с Ласалем?
— Думаю, мы с ним побеседуем. Считаю, что наши шансы задержать его минимальны. Если мы заберем его с собой, он наверняка устроит ужасный скандал, вмешается министерства иностранных дел и в конце концов нам придется; просить у него прощения и горячо благодарить. Он может выдать себя только в том случае, если нам удастся привести его в замешательство. Но, боюсь, он слишком умен для этого. Конечно, если вообще это он.
— Он очень опасен, да? — спросил Скакке.
— Да, говорят, опасен, но нам он вряд ли смажет что-нибудь сделать.
— А может быть лучше проследить за ним и посмотреть, что он собирается делать? Вы об этом думали?
— Я об этом думал, — сказал Колльберг, — но, полагаю, мой способ лучше. Есть небольшой шанс, что он ошибется. Если ничего не получатся, то, по крайней мере, возможна, удастся его напугать.
Он немного помолчал, потом сказал:
— Он умный и безжалостный, но, может быть, не слишком сообразительный. В этом и заключается наш шанс, — и после паузы язвительно добавил: — Конечно, большинство полицейских тоже не слишком сообразительны, так что в этом отношении счет равный.
Движение на северном шоссе было не очень оживленным, но времени у них хватало, и Колльберг ехал о невысокой скоростью. Скакке беспокойно ерзал. Колльберг подозрительно взглянул на него и спросил:
— Ты что, нервничаешь?
— Мне мешает эта кобура под мышкой.
— Ты что же, носишь пистолет с собой?
— Конечно.
— Даже когда играешь в футбол?
— На время матча я, конечно, прячу его под замок.
— Дуралей, — сказал Колльберг.
Сам он ходил без оружия и, сколько себя помнил, всегда так делал. Он относился к тем, кто считал, что всех полицейских следует полностью разоружить.
— У Гюнвальда Ларссона есть специальная кобура, которая прикрепляется к брючному ремню. Интересно, где он ее достал?
— Герр Ларссон постоянно носит при себе никелированный «Смит-энд-Вессон-44-Магнум» со стволом длиннее двадцати сантиметров и серебряной именной табличкой.
— А разве такие штуки существуют?
— Конечно. Он стоит больше тысячи крон и весит около полутора килограммов.
Они какое-то время ехали в молчании. Скакке сидел в напряженной позе и непрерывно облизывал губы. Колльберг толкнул его локтем в бок и сказал:
— Успокойся, парень. Ничего особенного не произойдет. Описание, надеюсь, ты помнишь.
Скакке нерешительно кивнул и всю оставшуюся часть дороги сидел с виноватым видом, что-то бормоча себе под нос.
«Каравелла» авиакомпании «Сабена» совершила посадку с опозданием на десять минут. За это время Колльбергу так надоела Арланда и его достойный коллега, что от частых зевков он едва не вывихнул себе челюсть.
Они стояли по обе стороны стеклянной двери, глядя, как автобус с пассажирами приближается к зданию аэропорта. Колльберг расположился сразу за дверью, а Скакке находился в пяти метрах позади него и сбоку. Это была обычная схема с подстраховкой, которая не подлежала обсуждению.
Пассажиры высыпали из автобуса и вразброд направились к выходу.
Колльберг присвистнул, увидев, кто прибыл этим дополнительным рейсом. Первым шел коренастый, темноволосый мужчина, одетый в строгий темный костюм, снежно-белую рубашку и начищенные до зеркального блеска черные туфли.
Это был известный русский дипломат. Колльберг вспомнил, что пять лет назад этот дипломат был в Швеции с государственным визитом, и знал, что теперь он занимает один из ключевых постов то ли в Париже, то ли в Женеве. В двух шагах позади него шла его очаровательная жена, а в четырех метрах за ней — Самир Мальгах, или Ласаль, или Как-его-там-зовут. На нем была фетровая шляпа и синий чесучовый костюм.
Колльберг пропустил мимо себя русского и бросил невольный взгляд на его жену, которая действительно выглядела очень привлекательно и была похожа одновременно на Татьяну Самойлову, Жюльетт Греко и Гюн Колльберг.
Этот взгляд был самой роковой ошибкой, которую Колльберг совершил в своей жизни.
Потому что Скакке неправильно его истолковал.
Колльберг тут же перевел взгляд на пресловутого ливанца или кем он там был, приподнял правой рукой шляпу, сделал шаг вперед и сказал:
— Excusez moi, Monsieur Malghagh…
Мужчина остановился, вопросительно улыбнулся, продемонстрировав белые зубы, и тоже приподнял правой рукой шляпу.
В этот момент Колльберг уголком глаза увидел, что за спиной у него и чуть сбоку произошло нечто непредвиденное.
Скакке шагнул вперед и преградил дорогу выдающемуся дипломату. Русский привычным жестом поднял правую руку и отодвинул его в сторону, приняв Скакке за назойливого репортера, который собирается приставать с вопросами относительно кризиса в Чехословакии или чего-то подобного. Скакке отпрыгнул назад, сунул правую руку под пиджак и выхватил оттуда свой «Вальтер» калибра 7,65.
Колльберг повернул голову и крикнул:
— Скакке, прекрати!
В тот миг, когда Мальгах увидел пистолет, лицо его стало напряженным, а в карих глазах на какую-то долю секунды промелькнуло выражение изумления и страха. Потом у него в руке оказался нож, который он, должно быть, прятал, в рукаве, подумал Колльберг, остро отточенное ужасное оружие с лезвием не меньше двадцати сантиметров в длину и шириной не более трех сантиметров.
Колльберг мог полагаться только на свою тренированность и быстроту реакции, он мгновенно просчитал, что если мужчина попытается перерезать ему горло, он успеет поднять левую руку и парировать удар. Однако мужчина легко и быстро развернулся и пырнул Колльберга снизу вверх. Колльберг, который не успел занять правильную позицию, почувствовал, как лезвие вошло в живот слева, чуть ниже ребер. Люди говорят, как горячий нож в масла, подумал Колльберг, так оно и есть. Он скрючился и зажал мышцами лезвие, полностью отдавая себе отчет в том, что делает и зачем. Он знал, что этим отнимет у противника несколько секунд. Сколько? Может быть, пять или шесть.
Скакке все еще стоял в крайнем замешательстве, но он уже нажал большим пальцем на предохранитель и начал поднимать пистолет.
Мальгах, или Как-его-там-зовут, выдернул нож. Колльберг нагнул голову, чтобы защитить сонную артерию, нож вошел в него вторично, и в этот момент Скакке выстрелил.
Пуля попала Ласалю, или Как-его-там-зовут, в грудь, его отбросило назад и он, выронив из руки нож, упал на спину на мраморный пол.
Сцена была совершенно статичной. Скакке стоял с вытянутой вперед рукой, ствол его пистолета после выстрела все еще был направлен по диагонали вниз, мужчина в чесучовом костюме лежал на спине, раскинув руки; а между мужчиной и Скакке на боку лежал Колъберг, зажимая обеими руками рану с левой стороны живота. Все вокруг стояли неподвижно, никто не успел даже вскрикнуть.
Скакке, все еще с пистолетом в руке, подбежал к Колльбергу, встал на колени и срывающимся голосом спросил:
— Как вы?
— Плохо.
— Почему вы мне подмигнули? Я подумал…
— Ты едва не развязал третью мировую войну, — прошептал Колльберг.
И теперь, когда все закончилось, начались, как и положено, паника, крики, неразбериха и бестолковая беготня.
Однако для Колльберга еще не все закончилось. Он лежал в скорой помощи, которая, завывая, мчалась в больницу Мёрбю, и впервые почувствовал, что боится умереть. Он посмотрел на мужчину в чесучовом костюме, лежащего на соседних носилках в метре от нею. Мужчина повернул голову и смотрел на Колльберга глазами, застывшими от боли, ужаса и быстро приближающейся смерти. Он попытался поднять руку, очевидно, для того, чтобы перекреститься, но смог лишь едва заметно судорожно пошевелить пальцами.
«Ага, тебе придется умереть без последнего причастия, или как там это называется», — с богохульством подумал Колльберг.
Он был прав. Мужчина не дотянул даже до приемного покоя. Как только скорая помощь начала тормозить, его нижняя челюсть отвисла, изо рта у него хлынули кровь и рвота.
Колльберг все еще очень боялся умереть.
Перед тем как потерять сознание, он подумал:
— Это несправедливо. Меня никогда не интересовало это проклятое дело. И Гюн ждет…
— Он умрет? — спросил Скакке.
— Нет, — ответил врач. — Во всяком случае, не от этого. Но пройдет месяц или два, прежде чем он сможет вас поблагодарить.
— Поблагодарить?
Скакке покачал головой и подошел к телефону.
Он должен был срочно позвонить в несколько мест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32