— Ой, — сказал он. — Ой, извините… Я не знал…
Гюнвальд Ларссон отодвинул его в сторону и вошел в бойлерную. Остановился и с удивлением огляделся.
В бойлерной было безукоризненно чисто. На полу лежал яркий цветной коврик, сплетенный из полосок пластика, а напротив мазутных бойлеров стоял выкрашенный белой краской круглый кофейный столик с железными ножками. Кроме того, здесь были два плетеных кресла с клетчатыми подушками оранжево-голубого цвета, большой цветастый плед и раскрашенная от руки красная ваза с двумя красными и двумя желтыми пластмассовыми тюльпанами. На столике стояли зеленая фарфоровая пепельница, бутылка лимонада и стакан, а также лежал раскрытый журнал. На стене висели два предмета: полицейская фуражка и цветной портрет короля. Журнал был из разряда тех, что помещают фотографии полураздетых девушек и публикуют искаженные до неузнаваемости версии классических уголовных преступлений. Было очевидно, что Цакриссон как раз читал статью под заглавием «Сумасшедший доктор расчленил двух голых женщин на 60 частей» либо изучал цветную фотографию во весь разворот, изображающую розовенькую даму с огромным бюстом и тщательно выбритыми гениталиями, которые она призывно открывала двумя пальчиками взгляду наблюдателя.
На самом Цакриссоне были надеты майка, войлочные шлепанцы и синие форменные брюки.
В помещении было очень жарко.
Гюнвальд Ларссон ничего не говорил. Он был поглощен тщательным изучением интерьера. Цакриссон следил за его взглядом и нервно переминался с ноги на ногу. Наконец он, по-видимому, решил, что нужно разрядить обстановку, и сказал с напускной веселостью:
— Даже такое рабочее место можно сделать уютным, разве не так?
— Этим ты пугаешь детей? — сказал Гюнвальд Ларссон, показывая на фуражку.
Цакриссон побагровел.
— Я не понимаю… — начал он, но Гюнвальд Ларссон тут же перебил его:
— Я, конечно, пришел сюда не для того, чтобы обсуждать, как воспитывать детей или обставлять комнату.
— Да-да, — покорно сказал Цакриссон.
— Меня интересует только одно. Когда ты наконец-то явился на место пожара на Шёльдгатан, то перед тем как начать спасать всех тех людей, ты что-то начал бормотать насчет того, что пожарные уже должны были бы приехать. Что ты хотел этим сказать, черт возьми?
— Ну, я… я хотел… когда я сказал… это не я…
— Перестань мямлить. Отвечай быстро.
— Я увидел пожар, когда был на Розенлундсгатан и сразу побежал к ближайшему телефону-автомату. В центральной диспетчерской мне ответили, что они уже приняли вызов и пожарная машина уже находится там.
— Ну и что же, была она там?
— Нет, но…
Цакриссон замолчал.
— Что, но?
— Но человек из центральной диспетчерской мне действительно так ответил. Мы послали пожарную машину, сказал он. Она уже там.
— Как же такое могло произойти? Эта чертова машина что же, исчезла по дороге туда?
— Нет, я не знаю, — сконфуженно сказал Цакриссон.
— Ты побежал обратно, так?
— Да, когда вы… когда вы…
— Что тебе ответили в центральной диспетчерской на этот раз?
— Я не знаю. На этот раз я побежал к телефону срочного вызова.
— Однако в первый раз ты звонил из телефона-автомата?
— Да, я был ближе к нему. Я побежал к нему, позвонил, и в центральной диспетчерской мне сказали…
— …что пожарная машина уже там. Да, да, я об этом уже слышал. А что тебе сказали в центральной диспетчерской во второй раз?
— Я… я не помню.
— Не помнишь?
— Наверное, я был очень возбужден, — неубедительно сказал Цакриссон.
— Полицию на пожары тоже вызывают, так ведь?
— Конечно… Думаю, что да… Я хотел сказать…
— Куда же в таком случае подевался полицейский автомобиль, который тоже должен был приехать?
Мужчина в майке и форменных брюках виновато понурил голову.
— Не знаю, — угрюмо ответил он.
Гюнвальд Ларссон посмотрел на него в упор и повысил голос:
— Как ты мог быть настолько тупым, что никому об этом не сказал?
— Что? А о чем я должен был сказать?
— О том, что пожарные уже выехали, когда ты им позвонил! И что пожарная машина исчезла! Кто, например, вызвал пожарных в первый раз? Тебя об этом расспрашивали, ведь так? И ты знал, что я болен, так? Я прав?
— Да, но я не понимаю…
— О Боже, я это вижу. Ты не помнишь, что сказали тебе в центральной диспетчерской во второй раз. Но сам-то ты помнишь, что сказал?
— Пожар, здесь пожар… или что-то вроде этого. Я… я был слишком возбужден. А потом я побежал.
— Пожар, здесь пожар? И ты не упомянул, где именно пожар?
— Да, конечно, я это сказал. Я почти прокричал: «Пожар на Шельдгатан!» Да, а потом приехали пожарные.
— И они тебе не сказали, что пожарная машина уже там? Я имею в виду, когда ты звонил.
— Нет.
Цакриссон задумался на несколько секунд.
— Так значит, ее там не было? — с глупым видом спросил он.
— А в первый раз? Когда ты звонил из телефона-автомата. Ты кричал им то же самое? Пожар на Шёльдгатан?
— Нет, когда я звонил из телефона-автомата, я еще не был так сильно возбужден и назвал им правильный адрес.
— Правильный адрес?
— Да, Рингвеген, 37.
— Но ведь дом находится на Шёльдгатан.
— Да, но правильный адрес: Рингвеген, 37. Очевидно, так легче для почтальона.
— Легче?
Гюнвальд Ларссон нахмурился.
— Ты в этом уверен?
— Да. Когда я начинал службу в округе Мария, мне пришлось выучить наизусть все улицы и адреса во Втором участке.
— Значит, ты сказал «Рингвеген, 37», когда звонил из автомата, и «Шёльдгатан», когда вторично звонил по спецтелефону?
— Думаю, что да. Всем известно, что Рингвеген, 37 находится на Шёльдгатан.
— Мне это не известно.
— Я имею в виду, всем, кто знает Второй участок.
Гюнвальд Ларссон, казалось, стал в тупик. Наконец он сказал:
— Что-то здесь не так.
— Не так?
Гюнвальд Ларссон подошел к столу и посмотрел на открытый журнал. Цакриссон подкрался сзади и попытался убрать его, но Ларссон прижал журнал своей могучей волосатой рукой и сказал:
— Неправильно. Их было шестьдесят восемь.
— Что?
— Этот доктор из Англии. Доктор Ракстон. Он разрезал свою жену и служанку на шестьдесят восемь частей. И они не были голые. До свидания.
Гюнвальд Ларссон покинул эту необычную бойлерную и поехал домой.. Вставив ключ в дверной замок своей квартиры в Булморе, он тут же совершенно забыл о своих служебных делах и снова начал думать о них, когда сидел у себя в кабинете, другими словами, на следующее утро.
У него было такое ощущение, что это какая-то мистика. Он никак не мог собраться с мыслями и в конце концов решил обсудить это дело с Рённом.
— Какая-то чертовщина, — сказал он. — Я ничего не понимаю.
— Что именно?
— Ну, как могла исчезнуть пожарная машина.
— Да, это, пожалуй, самое странное происшествие в моей жизни, сколько я себя помню, — сказал Рённ.
— Ага, так ты, значит, тоже об этом думал?
— Да, конечно. Я все время об этом думаю с тех пор, как мой малыш сказал, что она потерялась. Понимаешь, ведь он не выходил на улицу, потому что у него была простуда и он должен был сидеть дома. Она бесследно исчезла где-то в квартире.
— Ты что, действительно настолько глуп, что думаешь, будто я стою здесь и разговариваю с тобой об игрушке, которую вы потеряли?
— А о чем же в таком случае ты со мной разговариваешь?
Гюнвальд Ларссон объяснил, о чем он говорит. Рённ почесал нос и спросил:
— Ты уже связался с пожарными?
— Да, я только что им звонил. Человек, с которым я разговаривал, по-моему, придурок.
— А может быть, он решил, что это ты придурок?
— Ха! — сказал Гюнвальд Ларссон. Выходя из комнаты, он сильно хлопнул дверью.
На следующее утро, и среду, двадцать седьмого, состоялось обсуждение результатов розыска и было установлено, что никаких результатов, собственно, нет. Олафсон числился исчезнувшим так же, как и неделю назад, когда было разослано объявление о его розыске. О нем было достаточно много известно, например, что он наркоман и рецидивист, но об этом знали и раньше. Розыск велся по всей стране, а также через Интерпол, без особого преувеличения можно было сказать, что по всему миру. Фотографии, отпечатки пальцев и описания были разосланы в тысячах экземпляров. Уже получили ряд бес полезных сведений, однако их было не так уж и много, поскольку ее величество общественность все еще не проинформировали посредством прессы, радио или телевидения. Поиски в преступном мире дали немного. Вся проделанная огромная работа оказалась бесполезной. Никто не видел Олафсона с конца января или начала февраля. По слухам, он уехал за границу. Однако и за границей его никто не видел.
— Мы должны найти его, — подчеркнул Хаммар, — как можно скорее. Немедленно.
В общем-то больше сказать ему было нечего.
— Инструкции такого рода не слишком конструктивны, — заметил Колльберг.
На всякий случаи он сказал это уже после совещания, когда, свесив ноги, сидел на письменном столе Меландера.
Меландер сидел, откинувшись на спинку кресла и скрестив вытянутые ноги. Глаза его были полузакрыты, в зубах он сжимал свою неизменную трубку.
— Ну так как? — спросил Колльберг.
— Он думает, — ответил Мартин Бек.
— О Боже, я вижу, что он думает, но хочу знать о чем.
— Об одном отрицательном качестве полицейских, — сказал Меландер.
— Да ну, о каком же?
— О недостатке воображения.
— И ты тоже этим страдаешь?
— Да, тоже, — спокойно ответил Меландер. — Весь вопрос в том, не является ли ход расследования этого дела идеальным примером недостатка воображения. Или, возможно, узости мышления.
— С моим воображением все в порядке, — сказал Колльберг.
— Секундочку, — произнес Мартин Бек. — Ты можешь объяснить понятнее?
Он стоял на своем излюбленном месте, у двери, облокотившись на ящики с картотекой.
— Вначале нас вполне устроила версия, что газ взорвался случайно, — сказал Меландер. — Потом мы получили четкие доказательства того, что некто пытался убить Мальма при помощи зажигательного устройства, и дальнейший путь расследования стал совершенно ясен. Мы должны найти Олафсона. Мотив: именно Олафсон это сделал. И мы следуем по этому пути, как если бы мы были сворой гончих с шорами на глазах. Кто знает, не несемся ли мы прямо в тупик?
— Несемся — это именно то слово, которое нужно, — удрученно произнес Колльберг.
— Это ошибка, которая регулярно повторяется и которая привела к провалу сотен расследований. Полиция упорно придерживается того, что считает неопровержимыми фактами. Такие факты указывают в определенном направлении. И все расследование идет в этом определенном направлении. Все другие версии отбрасываются. Лишь потому, что самая очевидная версия, как правило, верна, полиция действует так, словно это имеет место всегда. В мире полно преступников, которым удается уходить от наказания лишь потому, что полиция придерживается подобной доктрины. Предположим, кто-то находит Олафсона прямо сейчас. Возможно, он сидит в каком-нибудь ресторане в Париже или на балконе отеля в Испании или Марокко. Возможно, он сумеет доказать, что сидит там вот уже два месяца. И что же прикажете нам делать?
— Ты имеешь в виду, что мы должны просто-напросто послать ко всем чертям этого Олафсона? — спросил Колльберг.
— Вовсе нет. С того момента, когда Мальма остановили за превышение скорости и задержали, он начал представлять опасность для Олафсона. Поэтому Олафсон — самая очевидная версия. По этой причине мы должны постараться найти его. Однако мы забываем, что указанная версия с большой вероятностью может оказаться совершенно бесполезной в нашем случае с пожаром. Если даже подтвердится, что он торговал наркотиками или поставил фальшивые номера на несколько автомобилей, это все равно ничего нам не даст. Вполне вероятно, что он вообще не имеет никакого отношения к нашему делу.
— Будет весьма странно, если окажется, что Олафсон не имеет никакого отношения к этому делу.
— Согласен. Однако странные вещи тоже иногда происходят. То, что Мальм покончил с собой именно тогда, когда кто-то пытался его убить, является очень странным совпадением. Я задумался над этим уже тогда, когда обследовал место пожара. Еще одна странность, над которой никто толком не задумывался, состоит в следующем: с момента пожара прошло почти три недели, и в течение всего этого времени никто не видел Олафсона и ничего о нем не слышал. Это позволяет нам сделать определенные выводы. Однако неоспоримым фактом, насколько мне известно, является также и то, что никто не видел Олафсона в течение целого месяца до пожара.
Мартин Бек выпрямился и задумчиво сказал:
— Да, правда.
— Этот аргумент, несомненно, заслуживает внимания и заставляет нас выдвигать определенные предположения, — сказал Колльберг.
Они принялись обдумывать возможные предположения.
Чуть дальше, в том же коридоре, Рённ проскользнув в кабинет Гюнвальда Ларссона и сказал:
— Знаешь, я кое о чем думал вчера вечером.
— О чем?
— Ну, лет двадцать назад я несколько месяцев работал в Сконе. В Лунде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32