Жакотта пыталась описать нам убийцу… Речь шла не о «рыжем попе», как полагала Ирана, но именно о «попугае».
Все сходилось: Ожье был военным, прекрасно знал внутреннее расположение замка и мог ходить по нему с закрытыми глазами…
Жеан не знал, что делать…
Конечно, Ожье вернулся, терзаемый угрызениями совести, как только узнал, что из-за его проделок пострадают друзья. Но и только. Заговор уже ушел в прошлое, продолжения не будет. Смерть Орнана де Ги отрезвила его и наконец-то избавила от жара ненависти, который столько лет жег его. Ожье остыл. Он ужаснулся, поняв, что наделал, и осознал, что за это время ненависть сделала из него другого человека.
Нервная дрожь пробежала по телу Жеана. Он только что кое о чем догадался, но где доказательства? Никогда он не сумеет доказать вину Ожье. А впрочем, хотел ли он этого? Разве сам он не решил убить Дориуса? Жеан утер лицо пучком травы. А что теперь? Как следует поступить?
«В любом случае, — подсказывал ему внутренний голос, — именно Дориус приговорил Ирану, а не Ожье. Именно Дориус предложил такую казнь. За это он должен быть наказан. А что касается Ожье, там видно будет».
Но — и это вконец приводило Жеана в замешательство — он не мог разжечь в себе ненависть к старому рыцарю. Он даже сомневался в том, что когда-нибудь предъявит ему счет. Таков был закон войны: любой имел право мстить за себя, и месть эта влекла за собой смерть невинных, близкие которых, в свою очередь, решали мстить… Цикл возобновлялся, продолжаясь до бесконечности; уничтожались целые семьи — из поколения в поколение.
Стоило ли еще раз смывать кровь кровью? Перерезать горло Ожье во время сна, чтобы облегчить дело? Подкараулить в лесу и пустить стрелу в сердце?
«Вспомни, ведь он два раза спас тебе жизнь, — вдруг подумал проводник. — В первый раз на турнире: не будь его, участники состязания без колебаний проломили бы тебе голову… Во второй — когда Ожье вытащил тебя из реки со стрелой в спине. Если бы не он, солдаты поймали бы тебя».
Списывали эти услуги все его долги? У Жеана не было на это ответа. Не такая у него голова, чтобы делать правильные выводы. Какой-нибудь просвещенный человек и выстроил бы безупречную систему доказательств, пересыпанную хорошо подобранными цитатами латинских авторов, но Жеан… Он всего лишь бедный безграмотный проводник…
Черные мысли овладели Жеаном. Из тяжких раздумий вывел его голос «товарища».
— Если ты еще не отказался от карательной экспедиции, то самое время трогаться. Уже совсем темно.
— Поехали, — тихо сказал Жеан, не поднимая глаз от земли. — Я почувствую себя лучше, когда эта жирная свинья отдаст дьяволу душу.
Вскочив на лошадей, они поскакали в Кандарек, Жеан знал, что проникнуть в замок ему не составит труда: сейчас, когда все закончилось, бдительность стражи ослабла. К тому же он много раз объезжал вокруг крепостной стены и хорошо подметил все ее слабые места.
С горечью в душе Жеан смотрел на пригнутый затылок Ожье, скакавшего впереди.
Ожье, в сердце которого уже закрадывалась печаль. Да, мстить за себя — это честно, и Жеан не сердился бы на него за это… если бы только не было Ираны.
Отныне между ними всегда будет стоять образ Ираны, причиняя боль, как нарыв, который следует вскрыть. Смертельным поединком, может быть? Но согласится ли Ожье драться?
«А ты? — подумал Жеан. — Способен ли ты одолеть его? Не смотри на его седые волосы, он опытнее тебя в военном деле…»
Все это стоило обдумать.
«Самое простое, — рассуждал Жеан, — дать убить себя, когда ты будешь подбираться к Дориусу. И все само собой уладится».
Он чувствовал, что слишком устал, чтобы поддаться подобному безумию. Он хотел бы умереть во сне… или в честном бою, в котором мог бы утопить свое отвращение к жизни. Наемники всегда нужны. Хорошо бы поступить на службу к какому-нибудь барону, поднявшему знамя Крестового похода, и, оказавшись там…
Жеан тряхнул головой. Он не узнавал себя.
Они подъехали к замку с задней стороны. Жеан знал, что там стена выщерблена, в ней образовались естественные каменные ступеньки, и взобраться на нее совсем нетрудно.
— Храни тебя Господь, — только и произнес Ожье, передавая ему кинжал.
Проводник молча взял оружие и отвернулся.
От подъема открылась рана, Жеан почувствовал, как по позвоночнику потекла кровь, но не придал этому значения. Он проскользнул мимо дремавших стражей и поднялся по коридорам до комнаты Дориуса. Один только факел освещал проход, не было ни одного караульного у обитой гвоздями двери.
С кинжалом в руке Жеан вошел в келью. Дориус в длинной льняной рубашке лежал на спине, вытянув вдоль тела руки. Уставом было запрещено спать голым и даже смотреть на срамные части своего тела во время отравления нужды.
Проводник почти физически ощущал ненависть, от которой разогрелась кровь, обжигая вены. Он с трудом сдержал себя, чтобы не броситься к кровати и не вонзить кинжал в грудь монаха. Затаив дыхание, Жеан приблизился и, положив ладонь на рот Дориуса, сел на его живот, приставил острие к горлу.
— Если крикнешь, умрешь, не успев прочитать молитву, — тихо произнес он. — Я пришел покарать тебя за все, что ты сделал. Я отомщу за Ирану: через минуту ты предстанешь перед своим создателем.
Дориус даже не вздрогнул. Его глаза были открыты, и Жеану показалось, что монах ждал его всю ночь. Он отнял ладонь, обескураженный таким безразличием.
— Я знал, что ты придешь, — пробормотал аббат. — Я понял, что проиграл, когда увидел тебя вынырнувшим из воды. Мне следовало бы предусмотреть, что ты не позволишь утопить себя, как крысу.
— Зато мертвы Ирана и Робер! — бросил ему в лицо Жеан.
— Ошибаешься, — с неподдельной усталостью возразил Дориус. — Они живы.
Прилив радости ворвался в грудь проводника.
— Они тоже сбежали! — вдруг охрипшим голосом проговорил он, ослабив давление острия на горло монаха.
— Ничего ты не понимаешь, — укоризненно произнес Дориус. — Им не грозила ни малейшая опасность. Все было подстроено заранее. Веревка на горловине мешка была на три четверти разрезана, а сменную одежду спрятали в камышах ниже по течению реки…
— Ничего не понимаю, — признался проводник. — Ты подготовил их бегство?!
Дориус приглушенно засмеялся. Острие кинжала оцарапало ему кожу, кровь потекла по его жирной шее, но он не обратил на это внимания.
— Ну и глупец же ты, — с едва заметным презрением сказал он. — Ирана была права. Ты до сих пор так и не догадался? Именно она устроила эту заваруху. Мы с ней делали вид, что ненавидели друг друга, но были сообщниками. Именно она задумала всю эту махинацию… Мы работали сообща, она и я. Помогали друг другу.
— Ты врешь, чтобы спасти свою шкуру, — покраснел Жеан.
— Нет, — выдохнул монах. — У нее дьявольское воображение. Все началось в тот день, когда я сказал ей, что барон страшно расстроился, узнав о несчастье, приключившемся с одним из его товарищей по оружию. Он очень боялся, что тоже подхватил проказу, однако то была безобидная кожная болезнь… Тут-то у Ираны и возникла мысль использовать его страх. Она дала мне мазь из молочая, которая раздражает кожу, вызывая симптомы, схожие с проказой. Я немедленно принес эту мазь Орнану де Ги. Барон мазался ею, как лекарством, не подозревая, что после каждого применения усиливалась иллюзия болезни. Начав с этого, Ирана придумала и все остальное: фальшивые мощи… яд… приучение Гомело к яду. У нее на все был ответ. Иногда я приходил в ужас. Не будь она женщиной, из нее вышел бы великий стратег.
Ошеломленный Жеан отпустил монаха. Дориус приподнялся на локте. Казалось, он счастлив от возможности облегчить свою совесть.
— Ирана околдовала меня, — признался он. — Она была так красноречива, соблазняя выгодами, которые мы будем иметь.
— Какие еще выгоды… — пробормотал Жеан. — Сумасбродство.. . помешательство…
— Да, конечно, — согласился монах. — Мне надоело быть бедным аббатом, Ирана это знала и давила на мою гордыню. Она сказала, что, став спасителем барона, я получу большую награду. И это правда. Я вручил барону мощи в обмен на подписанный им пергамент, в котором епископу приказывалось назначить меня приором Кандарека. У Орнана было достаточно власти для этого…
— А Ирана? — нетерпеливо спросил Жеан. — Какая ей выгода от заговора? Это идиотизм, но не скажешь же ты, что она хотела стать настоятельницей твоего монастыря?
— Нет, — отрезал Дориус. — Она хотела Робера де Сен-Реми. Тебе это в новинку, а? Она безумно влюблена в юношу, готова на все ради него…
— В Робера?
— Да, она положила на него глаз, когда пела у родителей Оды. А он ее даже не заметил. Робер смотрел только на Оду. Вот тут-то любовь и сразила нашу красотку Ирану… Она желала этого мальчика. Вся извелась, но этот увалень жил только для Оды… А он для нее был не больше, чем надоедливый младший брат.
Жеан вытаращил глаза. Кинжал стал пудовой гирей. Дориус, видя его изумление, ехидно засмеялся.
— Эх, дурачок, тебя она тоже провела, эта девчонка! Я не выдумываю, она чахла по Роберу. Она до того дошла, что покончила бы с собой. Ирана бросилась в этот заговор, словно прыгнула со скалы. Это был ее последний шанс. Она хотела довести Оду до отчаяния, заставить страдать ее, как та заставляла страдать Робера, кокетничая с ним. Именно Ирана по ночам переодевалась в зверя и рассказывала барышне разные ужасы. Ей доставляло огромное удовольствие мучить соперницу, забравшую сердце Робера, но нисколько не интересующуюся этим неудачником. Ирана довела ее до того, что бедняжка бросилась с высокой башни…
— А яд… отравленные фрукты… отравленные пруды? — запинаясь, пролепетал Жеан.
— А это уже другая сторона ее плана, — ответил Дориус. — Ирана знала, что Робер начнет преследование зверя, чтобы прославиться. Нужно было свести на нет надежды юноши, выбить из его головы мысль о том, что однажды он станет рыцарем. Ирана и его хотела довести до отчаяния. Принизить предмет своей любви и сделать из него изгнанника… Этого изгнанника она бы сопровождала повсюду и вскоре сделалась бы его утешительницей. Да и моя будущая слава тоже зависела от размеров содеянного. Убивая мышей, святым Мишелем не станешь…
— О… — простонал проводник.
— Ага! — протянул Дориус. — Теперь-то до тебя доходит, как все было? Все было подстроено: и ее арест, и пытки. Ирана просила отхлестать себя, чтобы пробудить сочувствие в Робере. Я велел палачу не задевать ее лица и бить легонько, чтобы от ран не осталось шрамов. Предусмотрели мы и то, чтобы тебя сбросили в реку в крепко затянутом мешке. Одного. Она хотела избавиться от тебя… Ей ты не был нужен.
— Но сначала-то она нуждалась во мне? — задыхаясь, спросил Жеан.
— Только в качестве свидетеля ее невиновности, да еще — распускать слухи о проказе Орнана де Ги.
Ты был нам нужен для того, чтобы посеять сомнение в отце Оды, чтобы он пришел поговорить об этом с дочерью… Атаковать нужно было со всех сторон, тогда бы все выглядело правдоподобно. Такой подготовкой мы морально сломили девушку. Ирана знала, что Ода верующая, но ее вера пошатнется, когда ей скажут, что мощи оказались фальшивыми, и она заразилась, переспав с Орнаном.
— А если бы она обратилась за помощью в епископство?
— Это меня не пугало. Накануне брачной ночи я велел трем врачам осмотреть Орнана. Все они дали заключение о великолепном здоровье барона. Об этом мне и так было известно. Дурак Орнан поверил, что он чудесным образом выздоровел, и прижал меня к своему сердцу… Но Ода не присутствовала при этой сцене.
— Зачем убили настоящего отшельника и закопали поддельную статую святого Иома?
— Старик не позволял нам свободно хозяйничать в обители. Он грозил подать жалобу. Ну а что до статуи… я не хотел, чтобы Гюг де Шантрель забил тревогу и устроил скандал. Лучше было бы, чтобы в его глазах ты прослыл лжецом. Поговорив с ним, я узнал, что от всех этих сомнений у него началась бессонница, и он не мог не поделиться ими со своей дочерью. В этой игре рикошет приносил лучшие результаты, чем прямой удар, понимаешь? Один из друзей Ираны согласился сыграть роль отшельника. Старый трубадур был не прочь немного подзаработать. Он произносил слова по шпаргалке, не вникая в их смысл.
Жеан спустился с кровати. Он вдруг показался себе смешным, с кинжалом в руке. Дориус тоже встал, взял тряпочку, чтобы стереть с шеи кровь.
— В этот момент, — продолжил он, — Ирана находится с Робером в давно приготовленном укромном местечке. Язык у нее хорошо подвешен. Начнет она с оплакивания Оды вместе с молодым человеком, сложит песню о мадемуазель де Шантрель, осушит слезы на щеках юноши. Возникнет взаимопонимание, как это всегда случается. И закончит Ирана тем, что утешит Робера в своей постели. Она все предусмотрела. Я приказал троим своим людям шататься вокруг их убежища, чтобы голубки как можно дольше оставались в нем. Не много потребуется времени, чтобы Ирана утешила его на свой манер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Все сходилось: Ожье был военным, прекрасно знал внутреннее расположение замка и мог ходить по нему с закрытыми глазами…
Жеан не знал, что делать…
Конечно, Ожье вернулся, терзаемый угрызениями совести, как только узнал, что из-за его проделок пострадают друзья. Но и только. Заговор уже ушел в прошлое, продолжения не будет. Смерть Орнана де Ги отрезвила его и наконец-то избавила от жара ненависти, который столько лет жег его. Ожье остыл. Он ужаснулся, поняв, что наделал, и осознал, что за это время ненависть сделала из него другого человека.
Нервная дрожь пробежала по телу Жеана. Он только что кое о чем догадался, но где доказательства? Никогда он не сумеет доказать вину Ожье. А впрочем, хотел ли он этого? Разве сам он не решил убить Дориуса? Жеан утер лицо пучком травы. А что теперь? Как следует поступить?
«В любом случае, — подсказывал ему внутренний голос, — именно Дориус приговорил Ирану, а не Ожье. Именно Дориус предложил такую казнь. За это он должен быть наказан. А что касается Ожье, там видно будет».
Но — и это вконец приводило Жеана в замешательство — он не мог разжечь в себе ненависть к старому рыцарю. Он даже сомневался в том, что когда-нибудь предъявит ему счет. Таков был закон войны: любой имел право мстить за себя, и месть эта влекла за собой смерть невинных, близкие которых, в свою очередь, решали мстить… Цикл возобновлялся, продолжаясь до бесконечности; уничтожались целые семьи — из поколения в поколение.
Стоило ли еще раз смывать кровь кровью? Перерезать горло Ожье во время сна, чтобы облегчить дело? Подкараулить в лесу и пустить стрелу в сердце?
«Вспомни, ведь он два раза спас тебе жизнь, — вдруг подумал проводник. — В первый раз на турнире: не будь его, участники состязания без колебаний проломили бы тебе голову… Во второй — когда Ожье вытащил тебя из реки со стрелой в спине. Если бы не он, солдаты поймали бы тебя».
Списывали эти услуги все его долги? У Жеана не было на это ответа. Не такая у него голова, чтобы делать правильные выводы. Какой-нибудь просвещенный человек и выстроил бы безупречную систему доказательств, пересыпанную хорошо подобранными цитатами латинских авторов, но Жеан… Он всего лишь бедный безграмотный проводник…
Черные мысли овладели Жеаном. Из тяжких раздумий вывел его голос «товарища».
— Если ты еще не отказался от карательной экспедиции, то самое время трогаться. Уже совсем темно.
— Поехали, — тихо сказал Жеан, не поднимая глаз от земли. — Я почувствую себя лучше, когда эта жирная свинья отдаст дьяволу душу.
Вскочив на лошадей, они поскакали в Кандарек, Жеан знал, что проникнуть в замок ему не составит труда: сейчас, когда все закончилось, бдительность стражи ослабла. К тому же он много раз объезжал вокруг крепостной стены и хорошо подметил все ее слабые места.
С горечью в душе Жеан смотрел на пригнутый затылок Ожье, скакавшего впереди.
Ожье, в сердце которого уже закрадывалась печаль. Да, мстить за себя — это честно, и Жеан не сердился бы на него за это… если бы только не было Ираны.
Отныне между ними всегда будет стоять образ Ираны, причиняя боль, как нарыв, который следует вскрыть. Смертельным поединком, может быть? Но согласится ли Ожье драться?
«А ты? — подумал Жеан. — Способен ли ты одолеть его? Не смотри на его седые волосы, он опытнее тебя в военном деле…»
Все это стоило обдумать.
«Самое простое, — рассуждал Жеан, — дать убить себя, когда ты будешь подбираться к Дориусу. И все само собой уладится».
Он чувствовал, что слишком устал, чтобы поддаться подобному безумию. Он хотел бы умереть во сне… или в честном бою, в котором мог бы утопить свое отвращение к жизни. Наемники всегда нужны. Хорошо бы поступить на службу к какому-нибудь барону, поднявшему знамя Крестового похода, и, оказавшись там…
Жеан тряхнул головой. Он не узнавал себя.
Они подъехали к замку с задней стороны. Жеан знал, что там стена выщерблена, в ней образовались естественные каменные ступеньки, и взобраться на нее совсем нетрудно.
— Храни тебя Господь, — только и произнес Ожье, передавая ему кинжал.
Проводник молча взял оружие и отвернулся.
От подъема открылась рана, Жеан почувствовал, как по позвоночнику потекла кровь, но не придал этому значения. Он проскользнул мимо дремавших стражей и поднялся по коридорам до комнаты Дориуса. Один только факел освещал проход, не было ни одного караульного у обитой гвоздями двери.
С кинжалом в руке Жеан вошел в келью. Дориус в длинной льняной рубашке лежал на спине, вытянув вдоль тела руки. Уставом было запрещено спать голым и даже смотреть на срамные части своего тела во время отравления нужды.
Проводник почти физически ощущал ненависть, от которой разогрелась кровь, обжигая вены. Он с трудом сдержал себя, чтобы не броситься к кровати и не вонзить кинжал в грудь монаха. Затаив дыхание, Жеан приблизился и, положив ладонь на рот Дориуса, сел на его живот, приставил острие к горлу.
— Если крикнешь, умрешь, не успев прочитать молитву, — тихо произнес он. — Я пришел покарать тебя за все, что ты сделал. Я отомщу за Ирану: через минуту ты предстанешь перед своим создателем.
Дориус даже не вздрогнул. Его глаза были открыты, и Жеану показалось, что монах ждал его всю ночь. Он отнял ладонь, обескураженный таким безразличием.
— Я знал, что ты придешь, — пробормотал аббат. — Я понял, что проиграл, когда увидел тебя вынырнувшим из воды. Мне следовало бы предусмотреть, что ты не позволишь утопить себя, как крысу.
— Зато мертвы Ирана и Робер! — бросил ему в лицо Жеан.
— Ошибаешься, — с неподдельной усталостью возразил Дориус. — Они живы.
Прилив радости ворвался в грудь проводника.
— Они тоже сбежали! — вдруг охрипшим голосом проговорил он, ослабив давление острия на горло монаха.
— Ничего ты не понимаешь, — укоризненно произнес Дориус. — Им не грозила ни малейшая опасность. Все было подстроено заранее. Веревка на горловине мешка была на три четверти разрезана, а сменную одежду спрятали в камышах ниже по течению реки…
— Ничего не понимаю, — признался проводник. — Ты подготовил их бегство?!
Дориус приглушенно засмеялся. Острие кинжала оцарапало ему кожу, кровь потекла по его жирной шее, но он не обратил на это внимания.
— Ну и глупец же ты, — с едва заметным презрением сказал он. — Ирана была права. Ты до сих пор так и не догадался? Именно она устроила эту заваруху. Мы с ней делали вид, что ненавидели друг друга, но были сообщниками. Именно она задумала всю эту махинацию… Мы работали сообща, она и я. Помогали друг другу.
— Ты врешь, чтобы спасти свою шкуру, — покраснел Жеан.
— Нет, — выдохнул монах. — У нее дьявольское воображение. Все началось в тот день, когда я сказал ей, что барон страшно расстроился, узнав о несчастье, приключившемся с одним из его товарищей по оружию. Он очень боялся, что тоже подхватил проказу, однако то была безобидная кожная болезнь… Тут-то у Ираны и возникла мысль использовать его страх. Она дала мне мазь из молочая, которая раздражает кожу, вызывая симптомы, схожие с проказой. Я немедленно принес эту мазь Орнану де Ги. Барон мазался ею, как лекарством, не подозревая, что после каждого применения усиливалась иллюзия болезни. Начав с этого, Ирана придумала и все остальное: фальшивые мощи… яд… приучение Гомело к яду. У нее на все был ответ. Иногда я приходил в ужас. Не будь она женщиной, из нее вышел бы великий стратег.
Ошеломленный Жеан отпустил монаха. Дориус приподнялся на локте. Казалось, он счастлив от возможности облегчить свою совесть.
— Ирана околдовала меня, — признался он. — Она была так красноречива, соблазняя выгодами, которые мы будем иметь.
— Какие еще выгоды… — пробормотал Жеан. — Сумасбродство.. . помешательство…
— Да, конечно, — согласился монах. — Мне надоело быть бедным аббатом, Ирана это знала и давила на мою гордыню. Она сказала, что, став спасителем барона, я получу большую награду. И это правда. Я вручил барону мощи в обмен на подписанный им пергамент, в котором епископу приказывалось назначить меня приором Кандарека. У Орнана было достаточно власти для этого…
— А Ирана? — нетерпеливо спросил Жеан. — Какая ей выгода от заговора? Это идиотизм, но не скажешь же ты, что она хотела стать настоятельницей твоего монастыря?
— Нет, — отрезал Дориус. — Она хотела Робера де Сен-Реми. Тебе это в новинку, а? Она безумно влюблена в юношу, готова на все ради него…
— В Робера?
— Да, она положила на него глаз, когда пела у родителей Оды. А он ее даже не заметил. Робер смотрел только на Оду. Вот тут-то любовь и сразила нашу красотку Ирану… Она желала этого мальчика. Вся извелась, но этот увалень жил только для Оды… А он для нее был не больше, чем надоедливый младший брат.
Жеан вытаращил глаза. Кинжал стал пудовой гирей. Дориус, видя его изумление, ехидно засмеялся.
— Эх, дурачок, тебя она тоже провела, эта девчонка! Я не выдумываю, она чахла по Роберу. Она до того дошла, что покончила бы с собой. Ирана бросилась в этот заговор, словно прыгнула со скалы. Это был ее последний шанс. Она хотела довести Оду до отчаяния, заставить страдать ее, как та заставляла страдать Робера, кокетничая с ним. Именно Ирана по ночам переодевалась в зверя и рассказывала барышне разные ужасы. Ей доставляло огромное удовольствие мучить соперницу, забравшую сердце Робера, но нисколько не интересующуюся этим неудачником. Ирана довела ее до того, что бедняжка бросилась с высокой башни…
— А яд… отравленные фрукты… отравленные пруды? — запинаясь, пролепетал Жеан.
— А это уже другая сторона ее плана, — ответил Дориус. — Ирана знала, что Робер начнет преследование зверя, чтобы прославиться. Нужно было свести на нет надежды юноши, выбить из его головы мысль о том, что однажды он станет рыцарем. Ирана и его хотела довести до отчаяния. Принизить предмет своей любви и сделать из него изгнанника… Этого изгнанника она бы сопровождала повсюду и вскоре сделалась бы его утешительницей. Да и моя будущая слава тоже зависела от размеров содеянного. Убивая мышей, святым Мишелем не станешь…
— О… — простонал проводник.
— Ага! — протянул Дориус. — Теперь-то до тебя доходит, как все было? Все было подстроено: и ее арест, и пытки. Ирана просила отхлестать себя, чтобы пробудить сочувствие в Робере. Я велел палачу не задевать ее лица и бить легонько, чтобы от ран не осталось шрамов. Предусмотрели мы и то, чтобы тебя сбросили в реку в крепко затянутом мешке. Одного. Она хотела избавиться от тебя… Ей ты не был нужен.
— Но сначала-то она нуждалась во мне? — задыхаясь, спросил Жеан.
— Только в качестве свидетеля ее невиновности, да еще — распускать слухи о проказе Орнана де Ги.
Ты был нам нужен для того, чтобы посеять сомнение в отце Оды, чтобы он пришел поговорить об этом с дочерью… Атаковать нужно было со всех сторон, тогда бы все выглядело правдоподобно. Такой подготовкой мы морально сломили девушку. Ирана знала, что Ода верующая, но ее вера пошатнется, когда ей скажут, что мощи оказались фальшивыми, и она заразилась, переспав с Орнаном.
— А если бы она обратилась за помощью в епископство?
— Это меня не пугало. Накануне брачной ночи я велел трем врачам осмотреть Орнана. Все они дали заключение о великолепном здоровье барона. Об этом мне и так было известно. Дурак Орнан поверил, что он чудесным образом выздоровел, и прижал меня к своему сердцу… Но Ода не присутствовала при этой сцене.
— Зачем убили настоящего отшельника и закопали поддельную статую святого Иома?
— Старик не позволял нам свободно хозяйничать в обители. Он грозил подать жалобу. Ну а что до статуи… я не хотел, чтобы Гюг де Шантрель забил тревогу и устроил скандал. Лучше было бы, чтобы в его глазах ты прослыл лжецом. Поговорив с ним, я узнал, что от всех этих сомнений у него началась бессонница, и он не мог не поделиться ими со своей дочерью. В этой игре рикошет приносил лучшие результаты, чем прямой удар, понимаешь? Один из друзей Ираны согласился сыграть роль отшельника. Старый трубадур был не прочь немного подзаработать. Он произносил слова по шпаргалке, не вникая в их смысл.
Жеан спустился с кровати. Он вдруг показался себе смешным, с кинжалом в руке. Дориус тоже встал, взял тряпочку, чтобы стереть с шеи кровь.
— В этот момент, — продолжил он, — Ирана находится с Робером в давно приготовленном укромном местечке. Язык у нее хорошо подвешен. Начнет она с оплакивания Оды вместе с молодым человеком, сложит песню о мадемуазель де Шантрель, осушит слезы на щеках юноши. Возникнет взаимопонимание, как это всегда случается. И закончит Ирана тем, что утешит Робера в своей постели. Она все предусмотрела. Я приказал троим своим людям шататься вокруг их убежища, чтобы голубки как можно дольше оставались в нем. Не много потребуется времени, чтобы Ирана утешила его на свой манер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31