— Правда, ее сопровождает компаньонка, но она старуха, приходится ей кузиной, ее вытащили из провинции и пристроили в замке, она частенько засыпает на солнышке. Этим можно воспользоваться. Это наш последний шанс. День свадьбы приближается, и, если не пробудить в Оде недоверие, она погибнет. Ты будешь мне помогать, а я поговорю с ней, попытаюсь убедить. Ведь я женщина и умею разговаривать с женщинами, надеюсь, мне повезет, и я посею в Оде сомнения.
Как решено, так и сделано. Жеану еще не удавалось говорить внятно, зато он мог ходить. Завернувшись в плащи с капюшонами, они проникли в розовый сад с оградой из хорошо подстриженного кустарника, образующей нечто вроде лабиринта. Время торопило. В любой момент могли появиться Орнан де Ги или Дориус, да и стража была недалеко — она прибежит на малейший вскрик Оды.
Ирана дрожала от страха, зная, что не будет другого случая приостановить движение запущенного ужасного механизма. Компаньонка спала в кованом железном кресле, под рукой стоял кувшинчик с вином. Она была толстой, уже увядшей дамой; улыбалась во сне, выражение глубочайшего удовлетворения отражалось на ее лице.
Ода играла среди роз с ручным олененком, евшим из ее рук. В саду наряду с розами было много диковинных животных, и он походил на Ноев ковчег, наполненный цветами и колючими кустами. Там же находился и попугай, уже виденный Жеаном. Уцепившись клювом за насест, он выделывал странные акробатические упражнения. Были в саду и маленькие собачки, украшенные ленточками, козочка с колокольчиком на шее и павлины, распускавшие веером хвосты.
Несмотря на свои пятнадцать лет, Ода де Шантрель выглядела девочкой, но не повадками, а выражением ожидания чуда на лице. Темно-красные ленточки в косичках придавали ей вид нарисованной Святой Девы.
Ирана преклонила колено перед ней, умоляя выслушать ее. Полагая, что речь идет о незначительной просьбе, барышня с очаровательной улыбкой попросила ее подняться.
Жеан был очарован ее розовыми пальчиками, не попорченными никакой работой. Никогда ему не приходилось видеть таких рук, тем более у своей матери.
— То, что я должна вам сказать, — очень важно, — тихо проговорила трубадурша. — Тайна эта довольно неприятная и ранит ваше сердце, но вы поймете, что я не могла молчать, когда она угрожает вам.
— Говорите, прошу вас, — попросила Ода, не переставая ласкать олененка, приникшего к складкам ее платья. — Я слышала о вас и знаю, что вы весьма искусны в своем ремесле. Кстати, мне очень хочется послушать ваше пение.
— Речь сейчас не о песнях, — вздохнула Ирана, — а о вашем будущем муже, высокочтимом и всемогущем сеньоре Орнане де Ги… Если можно, не перебивайте меня, так как это касается и вашей жизни.
И она стала рассказывать о событиях последних дней. Жеана восхищала точность, с которой Ирана выражала свои мысли. Каждое ее слово било в цель. Если уж Оду не убедило бы такое красноречие, никому не удалось бы поколебать ее убежденность.
Сначала улыбка постепенно сошла с лица девушки, ее красивые брови нахмурились, над восхитительным носиком пролегла вертикальная морщинка.
«Вот он, решающий момент, — подумал Жеан. — Она либо заплачет, либо кликнет стражу…»
И он положил руку на рукоять меча. Однако барышня не разразилась слезами, и очень быстро ее лицо обрело прежнюю безмятежность. Она даже вновь заулыбалась с тем невероятно спокойным видом, который был у нее недавно, когда она кормила олененка.
— Остановитесь, мадам, — спокойно, но твердо произнесла Ода. — Я вас понимаю, но хочу вам кое-что сказать. Во-первых, да будет вам известно, что я полностью доверяю Орнану де Ги, моему будущему супругу. Он настоящий рыцарь и не способен скрыть от женщины такую мерзкую болезнь. Если он и болен проказой, неужели вы и вправду думаете, что ему решительно все равно, заразит он меня во время первой брачной ночи или нет? Для этого нужно иметь очень черную душу.
— Не совсем, коль он считает себя излечившимся силою мощей, — возразила Ирана. — И если только монах Дориус убедил его, что кости святого Иома взяли на себя его болезнь.
— Я доверяю и аббату Дориусу, потому что ему верит Орнан, — продолжила Ода. — К тому же я не разделяю вашего скептицизма по поводу целительной силы мощей. Если Орнан считает себя выздоровевшим, значит, так оно и есть. Жена никогда не должна оспаривать мнения своего мужа: мужчины знают больше, чем женщины. Отцы церкви постоянно внушают нам это. Нам не полагается вмешиваться в мужские дела, так как умом мы их не поймем. Женщине уготованы чувства. Ее цель — рожать и любить, она не должна умничать.
Ирана вздрогнула. Ей с трудом удавалось подавлять раздражение и сохранять смиренный вид.
— Я верная христианка, — повторила Ода. — А Орнан долго сражался на Святой Земле. Если бы случилось с ним такое несчастье и он заразился бы дурной болезнью, то не думаете же вы, что Бог не поможет ему? Это немыслимо…
Она тихо засмеялась, будто речь шла о безобидной шутке.
— Ладно! — посерьезнела Ода. — Хватит притворяться. Мне все понятно. Вас подослал Робер! Его фантазии мне хорошо знакомы. Наш брак приводит его в ужас, и Робер готов на все, чтобы он не состоялся. Признайтесь, что это он попросил вас прочитать мне небольшую проповедь, я не буду сердиться.
Ирана не знала, что ответить. Ее растерянность вызвала новый взрыв смеха красавицы Оды.
— Бедняга Робер, — пробормотала барышня. — Он так трогателен в своем отчаянии, но в его мучениях я виновата лишь наполовину. Остальное доделывает его сердце. Я никогда и ничего ему не обещала. Он был очаровательным товарищем в моих детских играх. Отец его — разорившийся барон, живущий так же бедно, как и его крепостные. Мы с Робером часто играли в помолвку, свадьбу — это правда, — но нам тогда не было и десяти лет! Он был Ланселотом, а я Геньеврой. Он был Мерлином, а я Мелузиной. Он гонялся с деревянным мечом за бараном, воображая, что бьется с драконом… Наши головы были набиты бретонскими легендами. Мы клялись друг другу в любви и верности. Но все это было детскими забавами. Я выросла, а Робер де Сен-Реми так и остался пленником этих небылиц. Утонченная любовь существует лишь в балладах трубадуров. Я не хочу выходить замуж за неопытного юнца. У бедняги Робера и руки-то, наверное, слабоваты, не удержат меча. А люблю я Орнана потому, что он настоящий паладин, сеньор, который будет почитать меня и защищать. Я выхожу замуж по доброй воле, я не та девушка из сказок, которую родители продают какому-нибудь золотушному барону. Я очень счастлива, что меня выбрал барон де Ги, на большее счастье нечего и надеяться.
Ода грациозно взмахнула рукой, давая понять, что разговор окончен.
— Уходите, — сказала она. — Я совсем не сержусь на вас за эту злую шутку. Передайте Роберу, чтобы не вздумал продолжать. Орнан вспыльчив и может рассердиться. Это касается и вас. Уходите побыстрее, пока вас не заметили. Я никому не скажу о вашем визите. Передайте также Роберу, что время все лечит и бесполезно отправляться в Крестовый поход, которым он стращал меня, если я его покину. Коль он хочет умереть на Святой Земле, то пусть это будет во славу Христа, а не ради меня! Я совсем не заслуживаю такой жертвы.
Ирана и Жеан поспешно удалились, побежденные лучезарной улыбкой девушки, обращенной к олененку.
Когда они выходили из сада, Ирана залилась слезами.
— Теперь все потеряно, — проговорила она, закрывая лицо руками.
Проводник думал так же. Они в большом отчаянии возвратились на постоялый двор. Жеана больше всего поразила радостная безмятежность красавицы Оды.
Когда они сидели за столом перед миской с супом, Ожье с раздражением сказал:
— Ну, хватит, братцы, потешили дьявола и будет! Станете упрямиться, не миновать вам несчастья. Сматываемся, пока за нами не прислали стражу.
— Не сейчас! — бросила настырная Ирана. — Есть еще одна возможность — Дориус. Если мы докажем ему, что его обманули, он будет вынужден вмешаться. Ведь он служитель церкви в конце концов.
— Дориус? — засмеялся Ожье. — У него все поставлено на карту. Еще неизвестно, не духовные ли власти обязали его проводить Орнана де Ги к прокаженным, в наказание?
— Попробовать нужно, — заупрямилась трубадурша. — Мне стало известно, что сегодня вечером он крестит одного ребенка. Пойдем на церемонию, попытаемся с ним поговорить.
— Не нравится мне это, — проворчал Ожье. — Я уже потерял на этом деле одну лошадь, которую одолжил, чтобы доехать до Шантрелей. Было бы крайне неприятно вдобавок потерять двух друзей.
Его аргументы не поколебали решимости молодой женщины. Жеан вызвался проводить ее в часовню замка. Она представляла собой сооружение в старинном духе, где все еще крестили погружением в воду, как это делали первые христиане. И хотя такой способ вышел из употребления, Дориус, соблазнившись показушностью, решил, придерживаясь правил, использовать его.
Под галереей с аркадами из обработанного камня находился большой каменный чан. Когда Жеан и Ирана прибыли на место, вокруг чана уже стояла семья новорожденного.
Дориус, задрав рясу и подоткнув полу за витой шнурок, служивший ему поясом, спустился в чан.
Вода была ледяная, и хотя он и силился казаться прелатом, но не мог удержаться от гримасы. Родители приблизились к краю чана. Мать прижимала к своей груди младенца, завернутого в ватное одеяло.
— Мы назовем его Орнаном, — с дрожью в голосе сказала она. — В честь нашего сеньора, который скоро женится и которому мы желаем наследника такого же крепенького, как наш малыш.
— Да будет так! — изрек Дориус, засучивая рукава на своих пухлых руках.
Он взял у матери распеленатого ребенка и, шепча священные слова, погрузил его в воду. От холодной воды младенец забил ножками и заверещал.
Дориус поднял его над головой, чтобы с того стекла вода, и передал встревоженной матери — завернуть в одеяло. Неожиданно, когда он отнимал руки, младенец издал хриплый вопль издыхающего щенка и забился в страшных судорогах. Секундой позже его голова с открытым ртом и остекленевшими глазами откинулась назад. Он был мертв.
Мать взвыла и прижала ребенка к себе, пытаясь отогреть, вернуть к жизни, но все напрасно. Привлеченная криками отчаяния родителей, с улицы в церковь ввалилась толпа зевак.
— Плохое предзнаменование! — перешептывались они, узнав о случившемся. — Плохое предзнаменование!
Дориусу пришлось вызвать стражу, чтобы невредимым выйти из святилища; мать несчастного младенца хотела выцарапать ему глаза и обвиняла в том, что он собирался утопить ее ребенка; последнее обвинение было абсурдным.
Врач, спешно присланный Орнаном де Ги, подтвердил, что в данном случае смерть ребенка необъяснима, но такое часто происходит с младенцами, душа которых еще плохо укреплена в теле и может быть унесена простым сквозняком или во время глубокого сна.
Так что Дориуса нечего было винить в этом несчастье. Однако новость быстро разошлась по городу, и каждый увидел в ней зловещее предзнаменование, не сулящее ничего хорошего. Даже Ирана ужаснулась, поскольку подтверждались ее наихудшие опасения.
Прекратились песни и пляски. Подмостки опустели, а сказители отказались рассказывать скабрезные истории, которыми они угощали народ в предыдущие дни. Были даже такие, кто собирал вещи и без раздумий покидал город.
— Скверно, — повторил Ожье. — Грядут страшные времена, и лучше бы нам во все это не вмешиваться.
Жеан не был очень уж суеверен, но у него сжалось сердце при виде обезлюдевшего поля ярмарки и пустой арены, посреди которой три вороны клевали крошки. Впервые за многие годы ему захотелось перекреститься и помолиться в церкви.
ГЛАВА 9
ДЬЯВОЛЬСКОЕ ПИРШЕСТВО
В тот же вечер Гомело пригласил новых друзей в замок посмотреть, как он исполняет свои обязанности. По случаю празднеств обеды и ужины проходили в присутствии зрителей, так что простолюдины могли прохаживаться за деревянным барьером и любоваться своим сеньором и его будущей женой. Дориус тоже должен был участвовать в пиршествах, и Иране предоставлялась возможность переговорить с ним.
— Крестины, возможно, сбили с него спесь, — пробормотала она. — Теперь нам предстоит воспользоваться его пристрастием к суевериям и поколебать убеждения. Они направились в замок. В рядах зрителей у кумушек только и разговору было о зловещем предзнаменовании, случившемся во второй половине дня. К пугающим словам примешивались возгласы восхищения, относящиеся к гобеленам, которыми были увешаны стены, всем хотелось знать, что на них изображено. Стражники старались вовсю, сдерживая толпу зевак, направляя ее по определенному маршруту, не давая ей растекаться по прилегающим комнатам: если одни горожане остолбенели, пораженные красотой, то другие осмелели до такой степени, что стремились все потрогать.
— Если вас уличат в воровстве, то отрубят руку, — не уставали повторять стражники.
Пройдя бесконечным лабиринтом галерей и лестниц, Ирана и Жеан попали наконец в большой банкетный зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31