В ближайшие дни меня, правда, ждет кой-какая работенка, которую надо непременно сделать, так что времени маловато, но коли мы сговоримся... Сами ведь знаете, да и в Евангелии сказано: нужно быть готовым оставить лодку и сети свои ради благого дела.
- Стало быть, к делу! - негромко произнес Бехайм. - Мне сообщили, что ваш кинжал, - он поглядел на оружие за поясом у Манчино, - прямо-таки творит чудеса и не раз уже вразумлял упрямцев, которые ничего не желали слушать.
- Это верно, - подтвердил Манчино и любовно погладил кожаные ножны. В этом искусстве он весьма преуспел и, пожалуй, достоин звания доктора или магистра.
- В таком случае, - сказал Бехайм, - мне остается лишь подыскать парочку монахов, которые изъявят готовность помолиться за спасение его души.
- За спасение души? Вы меня недооцениваете, сударь. Вы же не хотите отнять у этого человека жизнь, хоть он и упрямец. В моем ремесле есть, конечно, такие, чей нож не знает правильной меры. От неумения убивают почем зря, а от этого сплошь одни неприятности. Нет, сударь, я не таковский. Мой кинжал знает меру.
- Значит, по-вашему, если использовать мягкое средство, скажем, влепить по мерзкой роже, можно заставить этого негодяя...
- Ну, нечто подобное он у меня и получит. В самую меру, - обнадежил Манчино. - Не сомневайтесь, все будет как надо.
- Вот и отлично, - сказал Бехайм. - Поступайте с ним по вашему усмотрению. Хотя мне, признаться, куда приятней было бы увидеть Боччетту с петлей на шее и чтоб язык у него на плечо свисал.
Мгновение царила тишина. Манчино поднял голову и устремил взгляд на Бехайма. Оловянный кубок он, не донеся до рта, снова поставил на стол.
- Будете назначать ему меру, так не мелочитесь, - продолжал немец. Учтите, сколько натерпелись от этого Боччетты и я, и другие люди. Честь по чести вложите ему ума, чтобы вперед нет-нет да и вспоминал обо мне.
Манчино не моргая глядел в пространство и молчал.
- Теперь вам известно, чего я желаю, - сказал Бехайм, - и надо полагать, насчет Боччетты мы договорились. Остается узнать ваши условия. Ведь даром такую работу не делают. Скажите же, какова ваша цена.
Манчино по-прежнему молчал.
- Назовите мне вашу цену, - повторил Бехайм, - и назначьте, какую часть суммы желаете взять авансом. Остаток получите, как только выполните заказ. Полагаю, вам известно, что я плательщик аккуратный, а коли надобно, могу назвать уважаемых в городе людей, которые это удостоверят.
Манчино вздохнул и, покачав головой, откинул волосы со лба.
- Как я сказал с самого начала, для этакой работы у меня нет времени. О своих делах тоже не грех подумать, за меня их никто не сделает.
Бехайму показалось, что Манчино просто решил содрать с него побольше денег, и он с досадой воскликнул:
- Меньше слов! Назовите вашу цену! Что вы ходите вокруг да около, от этого толку чуть. Говорите прямо! Я не любитель обиняков.
- Вы пришли напрасно, - упавшим голосом сказал Манчино. - Я не могу вам служить, сударь, ибо такое дело, как это, с его особенными обстоятельствами, нужно готовить со всем тщанием, а у меня на это нет времени. Да и рука уже не та, что раньше, легко может случиться, что я навлеку неприятности и на вас, и на себя.
- Поймите меня правильно, - не отставал Бехайм. - Часть денег я отсчитаю вам сей же час, за этим столом, как только мы придем к согласию.
Манчино отмахнулся.
- Я-то хорошо вас понимаю, а вот вы меня, как видно, нет, - сказал он. - Я не могу вам служить и причины назвал. Вдобавок учтите, Боччетта старик. Много ли славы - связываться с ним.
- Да вам никак слава нужна? - заволновался Бехайм. - А деньги, которые можно заработать на этом деле, причем с легкостью, вас не интересуют?
- Ради денег пусть кто другой старается, - решил Манчино. - Мне эти деньги без надобности. И давайте закончим разговор, продолжать его бесполезно. А теперь, с вашего разрешения...
- Что ж это на вас нашло? - озадаченно вскричал Бехайм. - Всего несколько минут назад вы говорили вполне разумно, а теперь хотите бросить меня в беде? Хотя прекрасно знаете, сколь это для меня важно. Как же мне выручить мои дукаты, которые этот мошенник противозаконно присвоил?
- Коли хотите - дам совет, - сказал Манчино, вставая. - Не торопите события, пускай они идут своим чередом, наберитесь терпения и не совершайте опрометчивых поступков. Все образуется. Нынче вы понесли убыток из-за Боччетты, завтра сами кого-нибудь в убытке оставите.
- Черт побери! - разозлился Бехайм. - Вы что городите? Хватит болтать чепуху! Вот только что вы уверяли, что он свое получит и что я могу на вас положиться. А теперь, когда надо браться за работу и употребить кинжал ради благого дела, - теперь вы струсили?
- Да, наверно, - сказал Манчино. - Такая уж у меня натура.
- Вы трус и бахвал! - напустился на него Бехайм. - Обманщик, воистину француз-голодранец! Вертопрах и самохвал!
- Ладно, коли вам это в удовольствие, можете и так меня называть, отозвался Манчино. - А раз вы теперь все сказали, ступайте с Богом! Да, сударь, самое лучшее для вас - поскорее отсюда исчезнуть, потому что не ровен час у меня лопнет терпение.
Левой рукой он стиснул рукоять кинжала, а правой повелительно указал на дверь. За соседними столами тем временем смекнули, что тут разгорается ссора, и резчик Симоии встал, намереваясь унять противников.
- Эй! - воскликнул он. - Который из вас двоих вздумал затевать тут свары и смуту?
- Неужто немец сызнова упился? - полюбопытствовал кто-то из камнерезов.
Манчино успокоительно махнул рукой: дескать, пустяки, не обращайте внимания. И пояснил:
- Всяк по-своему с ума сходит, и вот он вбил себе в голову, что непременно должен сделать из Боччетты честного человека.
- Честного? - завопил Бехайм. - При чем тут честность? Я хочу получить свои семнадцать дукатов!
Все так и покатились со смеху, и смеялись от души, до слез, кивая головой, а пуще всех веселился художник д'Оджоно.
- Речь, стало быть, о семнадцати дукатах? - воскликнул он. - А наш заклад? Он еще в силе? Вы поставили два дуката против моего одного.
- В силе, - мрачно сказал Бехайм.
- Тогда, - вскричал художник, - два дуката, считай, у меня в кармане. Ведь вы, немцы, знамениты тем, что держите слово.
- Да, мы свое слово держим, - сказал Бехайм, громко, с нажимом, чтобы слышал Манчино, который, будто все это его уже не касалось, подсел к органисту Мартельи и завел с ним беседу. - Но не рано ли вы радуетесь?! Не знаю, чем это дело кончится для Боччетты, останется он цел и невредим или нет, но я свои семнадцать дукатов верну, будьте уверены, уж я себя знаю. Так что раскошелиться придется вам, а не мне!
- Семнадцать дукатов с Боччетты! - вздохнул брат Лука, не поднимая глаз от столешницы, где мелком записал и доказал алгебраическую теорему. Как вы себе это представляете, сударь? Если б этот Боччетта за полскудо мог вызволить из чистилища родного отца, он бы и тут денег не дал.
- А я вот не понимаю, - вставил камнерез, - как это в теперешние времена, когда христианскому миру грозят моровая язва и войны, вы способны думать об этаких пустяках.
- Я хочу вернуть мои деньги - по-вашему, это пустяки? - возмутился Бехайм. - По-вашему, дукатов у меня куры не клюют?
- Послушайте доброго совета, - сказал Альфонсо Себастьяни, молодой аристократ, оставивший свое поместье в Романье, чтобы учиться у мессира Леонардо искусству живописи. - Ложитесь пораньше спать, ешьте легкую пищу, спите подольше и побольше. Может, тогда и увидите во сне свои денежки.
- Избавьте меня от вашей болтовни, сударь, она мне надоела, обрушился на него Бехайм. - Я свои деньги верну, пусть даже сперва мне придется переломать Боччетте все кости, одну за другой.
- А что скажет ваша возлюбленная, - с любопытством и легкой насмешкой вставил художник д'Оджоно, - если вы этак с ним обойдетесь?
- Моя возлюбленная? Да что вы знаете о моей возлюбленной? - спросил Бехайм. - Я не докучал вам рассказами о том, кто здесь, в Милане, моя возлюбленная. О ком вы толкуете?
- О Никколе, ведь она и есть ваша возлюбленная, - ответил д'Оджоно. Что ни день вас видели в крестьянском трактире возле монцской дороги, и там вы ждали ее. А она, точно лань, бежала к вам в своем единственном приличном платье.
Бехайм вскочил и яростно огляделся по сторонам, словно здесь, в трактире, его окружали смертельные враги.
- Да как вы смеете, сударь, вмешиваться в мои дела? - возмущенно осадил он д'Оджоно. - Не все ли вам равно, кто моя возлюбленная? Допустим, это она... так вот: платьев у нее будет сколько угодно, уж я позабочусь. Но, черт меня побери со всеми потрохами, при чем тут Боччетта?
Теперь настал черед д'Оджоно удивиться и впасть в замешательство.
- Ну и ну! - воскликнул он. - Вы что, прикидываетесь или вправду не знаете, что она дочь Боччетты?
- О-о, - простонал охваченный ревностью Симони, - дочка ростовщика, Никкола... значит, он ее возлюбленный? Значит, это с ним она... с этим немцем...
Точно затравленный собаками кабан, Бехайм глядел на них остановившимся взором.
- Что вы такое говорите? С ума посходили, не иначе! - выкрикнул он, уже зная, твердо зная, что они говорили правду, и по сердцу его словно ножом полоснули.
10
До самого рассвета, мучимый отчаянием и яростной болью, гонимый своими смятенными мыслями, он бесцельно бродил по городу, кружил узкими темными улочками, пока они не вывели его к обводной стене и каналу Навильо с крестом св. Евстахия, где начинались живые изгороди и садовые ограды, и к воротам новой богадельни, из окон которой пахло свежим хлебом, еженощно выпекаемым за счет Мавра, а потом долго шагал обратно, пока не добрался наконец до Рыбного рынка и мимо лавок менял не вышел к ратуше, а оттуда на Соборную площадь. Там он, смертельно усталый, рухнул на ступеньки портала, но, не в силах успокоиться, тотчас же вскочил и возобновил свое безрадостное блуждание.
Скверную новость мне сообщили, на ходу говорил он сам себе. Воистину хуже не придумаешь, подобных вестей даже Иов не получал. Экий злой подвох! Экое коварство! Обманут я, обманут! Смотрит-то она бесхитростно, прикидывается, будто предана мне телом и душой, улыбается, говорит обо всем, о чем угодно, но помалкивает, что отец ее - этот жалкий мошенник. Ах, каков мошенник! И какая неудача, что я нарвался на нее! "Дочка ростовщика" - так назвал ее в трактире этот лысый, с усиками, ах, как это легко говорится, да и звучит неплохо. Но "дочка Боччетты" - звучит совсем по-другому, как удар в лицо. Ну и дурак же я! Чем я думал? Как позволил себя заманить? В какую западню угодил? Почему поддался этой обманной любви? Куда она меня заведет? Лукардези... она сказала, что мать ее из дома Лукардези. Да, мать! А папаша - Боччетта, и об этом она не обмолвилась, ох, чтоб ему провалиться в преисподнюю, да и ей вместе с ним!
Бехайм остановился и прижал руку к груди - сердце стучало ровно молот. В его смятенной душе гневная эта мысль уже стала реальностью. Он прямо воочию увидел, как Никкола бредет по дороге в ад и, охваченная пламенем, исчезает в огне, и перепугался, ему почудился в бездонных глубинах горестный крик, жалобный зов, и с неодолимой болью он осознал, что и теперь еще любит ее.
Этот голос! - сетовал он, шагая дальше. Как он берет за душу! Если б я мог навеки изгнать его из моих ушей! Но ведь обратись ко мне разом тысяча голосов и среди них этот, я бы услышал только его. О Господи, Боже милосердный, дай мне забыть ее голос, дай забыть все, что влекло меня к ней, все, чем она приковывает, возьми у меня память о ее голосе, ее походке, взгляде, объятиях, улыбке... о Боже милосердный, дай мне забыть, что улыбается она так, как улыбаются одни только ангелы, Ты знаешь, она дочка Боччетты, избавь же меня, Господи, услышь мою мольбу, дай мне навсегда забыть ее или возьми мою жизнь, так будет лучше!
Теперь, когда он воззвал к Господу и столь проникновенными словами попросил Его помощи, на сердце немного полегчало, и теперь он старался посмотреть на случившееся другими глазами.
Что, собственно, произошло? - твердил он себе. Маленькая неудача, которая может постигнуть кого угодно, досадная случайность, о которой и говорить-то нечего, так, безделка. Ну влюбился чуток, позволил этому юному существу вскружить мне голову, конечно, это плохо, но никуда не денешься: видно, судьба. Л теперь, когда я, слава Богу, во благовременье узнал, кто она и откуда, - теперь все кончено, наверняка кончено. Да, в самом деле, любить дочь Боччетты было бы просто безрассудно и смешно. Любовь? Да можно ли назвать это любовью? Нет, меня одолела всего-навсего опрометчивая, тягостная похоть, и я поистине на верном пути к тому, чтобы ее победить!
Однако утешения, которое он так старательно себе внушал, хватило ненадолго. Вспомнилось любовное словечко, которое Никкола в страстном объятии тихонько прошептала ему на ухо, и тотчас перед глазами возник ее образ. Бехайм увидел, как она во всей своей красоте лежала рядом и льнула к нему, готовая покориться. В памяти ожил незабываемый миг, когда он понял, что все чудеса мира даже в сравнение не идут с радостями, какие он изведал в ее объятиях, но сейчас вместо блаженства и восторга того мига он почувствовал, что его захлестывают боль, стыд, печаль и отчаяние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22