Пьян! Он не был способен понять.
Задыхаясь, Джордж оглянулся.
– Как мне с ним увидеться? Это необходимо. Все получилось не так, как нужно. Я не должен был говорить с ним по видеофону. Мне нужно время. И чтобы лично. Как мне…
– Он откажется принять вас, Джордж, – сказал Индженеску. – А если и согласится, то все равно вам не поверит.
– Нет, поверит, уверяю вас. Когда он будет трезв, он… – Джордж повернулся к историку, и глаза его широко раскрылись. – Почему вы называете меня Джорджем?
– А разве это не ваше имя? Джордж Плейтен?
– Вы знаете, кто я?
– Я знаю о вас все.
Джордж замер, и только его грудь тяжело вздымалась.
– Я хочу помочь вам, Джордж, – сказал Индженеску. – Я уже говорил вам об этом. Я давно изучаю вас и хочу вам помочь.
– Мне не нужна помощь! – крикнул Джордж. – Я не слабоумный! Весь мир выжил из ума, но не я!
Он стремительно повернулся и бросился к двери.
За ней стояли два полицейских, которые его немедленно схватили.
Как Джордж ни вырывался, шприц коснулся его шеи под подбородком. И все кончилось. Последнее, что осталось в его памяти, было лицо Индженеску, который с легкой тревогой наблюдал за происходящим.
Когда Джордж открыл глаза, он увидел белый потолок. Он помнил, что произошло. Но помнил, как сквозь туман, словно это произошло с кем-то другим. Он смотрел на потолок до тех пор, пока не наполнился его белизной, казалось, освобождавшей его мозг для новых идей, для иных путей мышления.
Он не знал, как долго лежал так, прислушиваясь к течению своих мыслей.
– Ты проснулся? – раздался чей-то голос.
И Джордж впервые услышал свой собственный стон. Неужели он стонал? Он попытался повернуть голову.
– Тебе больно, Джордж? – спросил голос.
– Смешно, – прошептал Джордж. – Я так хотел покинуть Землю. Я же ничего не понимал.
– Ты знаешь, где ты?
– Снова в… в приюте. – Джорджу удалось повернуться. Голос принадлежал Омани.
– Смешно, как я ничего не понимал, – сказал Джордж.
Омани ласково улыбнулся.
– Поспи еще…
Джордж заснул.
И снова проснулся. Сознание его прояснилось.
У кровати сидел Омани и читал, но, как только Джордж открыл глаза, он отложил книгу.
Джордж с трудом сел.
– Привет, – сказал он.
– Хочешь есть?
– Еще бы! – Джордж с любопытством посмотрел на Омани. – За мной следили, когда я ушел отсюда, так?
Омани кивнул.
– Ты все время был под наблюдением. Мы считали, что тебе следует побывать у Антонелли, чтобы ты мог дать выход своим агрессивным потребностям. Нам казалось, что другого способа нет. Эмоции тормозили твое развитие.
– Я был к нему очень несправедлив, – с легким смущением произнес Джордж.
– Теперь это не имеет значения. Когда в аэропорту ты остановился у стенда металлургов, один из наших агентов сообщил нам список участников. Мы с тобой говорили о твоем прошлом достаточно, для того чтобы я мог понять, как подействует на тебя фамилия Тревельяна. Ты спросил, как попасть на эту Олимпиаду. Это могло привести к кризису, на который мы надеялись, и мы послали в зал Ладисласа Индженеску, чтобы он занялся тобой сам.
– Он ведь занимает важный пост в правительстве?
– Да.
– И вы послали его ко мне. Выходит, что я сам много значу.
– Ты действительно много значишь, Джордж.
Принесли дымящееся ароматное жаркое. Джордж улыбнулся и откинул простыню, чтобы освободить руки. Омани помог ему поставить поднос на тумбочку. Некоторое время Джордж молча ел.
– Я уже один раз ненадолго просыпался, – заметил он.
– Знаю, – сказал Омани. – Я был здесь.
– Да, я помню. Ты знаешь, все изменилось. Как будто я так устал, что уже не мог больше чувствовать. Я больше не злился. Я мог только думать. Как будто мне дали наркотик, чтобы уничтожить эмоции.
– Нет, – сказал Омами. – Это было просто успокоительное. И ты хорошо отдохнул.
– Ну, во всяком случае, мне все стало ясно, словно я всегда знал это, но не хотел прислушаться к внутреннему голосу. «Чего я ждал от Павий?» – подумал я. Я хотел отправиться на Новию, чтобы собрать группу юношей, не получивших образования, и учить их по книгам. Я хотел открыть там приют для слабоумных… вроде этого… а на Земле уже есть такие приюты… и много.
Омани улыбнулся, сверкнув зубами.
– Институт высшего образования – вот как точно называются эти заведения.
– Теперь-то я это понимаю, – сказал Джордж, – до того ясно, что только удивляюсь, каким я был слепым. В конце концов, кто изобретает новые модели механизмов, для которых нужны новые модели специалистов? Кто, например, изобрел спектрограф Бимена? По-видимому, человек по имени Бимен. Но он не мог получить образование через зарядку, иначе ему не удалось бы продвинуться вперед.
– Совершенно верно.
– А кто создает образовательные ленты? Специалисты по производству лент? А кто же тогда создает ленты для их обучения? Специалисты более высокой квалификации? А кто создает ленты… Ты понимаешь, что я хочу сказать. Где-то должен быть конец. Где-то должны быть мужчины и женщины, способные к самостоятельному мышлению.
– Ты прав, Джордж.
Джордж откинулся на подушки и устремил взгляд в пространство. На какой-то миг в его глазах мелькнула тень былого беспокойства.
– Почему мне не сказали об этом с самого начала?
– К сожалению, это невозможно, – ответил Омани. – А так мы были бы избавлены от множества хлопот. Мы умеем анализировать интеллект, Джордж, и определять, что вот этот человек может стать приличным архитектором, а тот – хорошим плотником. Но мы не умеем определять, способен ли человек к творческому мышлению. Это слишком тонкая вещь. У нас есть несколько простейших способов, позволяющих распознавать тех, кто, быть может, обладает такого рода талантом. Об этих индивидах сообщают сразу после Дня чтения, как, например, сообщили о тебе. Их приходится примерно один на десять тысяч. В День образования этих людей проверяют снова, и в девяти случаях из десяти оказывается, что произошла ошибка. Тех, кто остается, посылают в такие заведения, как это.
– Но почему нельзя сказать людям, что один из… из ста тысяч попадает в такое заведение? – спросил Джордж. – Тогда тем, с кем это случается, было бы легче.
– А как же остальные? Те девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять человек, которые никогда не попадут сюда? Нельзя, чтобы все эти люди чувствовали себя неудачниками. Они стремятся получить профессии и получают их. Каждый может прибавить к своему имени слова «дипломированный специалист по тому-то или тому-то». Так или иначе каждый индивид находит свое место в обществе. Это необходимо.
– А мы? – спросил Джордж. – Мы, исключения? Один на десять тысяч?
– Вам ничего нельзя объяснить. В том-то и дело. Ведь в этом заключается последнее испытание. Даже после отсева в День образования девять человек из десяти, попавших сюда, оказываются не совсем подходящими для творчества, и нет такого прибора, который помог бы нам выделить из этой десятки того единственного, кто нам нужен. Десятый должен доказать это сам.
– Каким образом?
– Мы помещаем вас сюда, в приют для слабоумных, и тот, кто не желает смириться с этим, и есть человек, которого мы ищем. Быть может, это жестокий метод, но он себя оправдывает. Нельзя же сказать человеку: «Ты можешь творить. Так давай, твори». Гораздо вернее подождать, пока он сам не скажет: «Я могу творить, и я буду творить, хотите вы этого или нет». Есть около десяти тысяч людей, подобных тебе, Джордж, и от них зависит технический прогресс полутора тысяч миров. Мы не можем позволить себе потерять хотя бы одного из них или тратить усилия на того, кто не вполне отвечает необходимым требованиям.
Джордж отодвинул пустую тарелку и поднес к губам чашку с кофе.
– А как же с теми, которые… не вполне отвечают требованиям?
– В конце концов они проходят зарядку и становятся социологами. Индженеску – один из них. Сам я – дипломированный психолог. Мы, так сказать, составляем второй эшелон.
Джордж допил кофе.
– Мне все еще непонятно одно, – сказал он.
– Что же?
Джордж сбросил простыню и встал.
– Почему состязания называются Олимпиадой?
Чуство силы
Джехан Шуман привык иметь дело с высокопоставленными людьми, руководящими раздираемой распрями планетой. Он был штатским, но составлял программы для автоматических счетных машин самого высшего порядка. Поэтому генералы прислушивались к нему. Председатели комитетов конгресса – тоже.
Сейчас в отдельном зале Нового Пентагона было по одному представителю тех и других. Генерал Уэйдер был темен от космического загара, и его маленький ротик сжимался кружочком. У конгрессмена Бранта было гладко выбритое лицо и светлые глаза. Он курил денебианский табак с видом человека, патриотизм которого достаточно известен, чтобы он мог позволить себе такую вольность.
Высокий, изящный Шуман, программист Первого класса, глядел на них без страха.
– Джентльмены, – произнес он, – это Майрон Луб.
– Человек с необычайными способностями, открытый вами случайно, – безмятежно сказал Брант. – Помню.
Он разглядывал маленького, лысого человечка с выражением снисходительного любопытства.
Человечек беспокойно шевелил пальцами и то и дело переплетал их. Ему никогда еще не приходилось сталкиваться со столь великими людьми. Он был всего лишь пожилым техником низшего разряда; когда-то он провалился на всех экзаменах, призванных обнаружить в человечестве наиболее одаренных, и с тех пор застрял в колее неквалифицированной работы. У него была одна страстишка, о которой пронюхал великий Программист и вокруг которой поднимал такую страшную шумиху.
Генерал Колдер сказал:
– Я нахожу эту атмосферу таинственности детской.
– Сейчас вы увидите, – возразил Шуман. – Это не такое дело, чтобы рассказывать первому встречному. Ауб! – В том, как он бросил это односложное имя, было что-то повелительное, но так подобало говорить великому Программисту с простым техником. – Ауб, сколько будет, если девять умножить на семь?
Ауб поколебался; в его бледных глазах появилась тревога.
– Шестьдесят три, – сказал он.
Конгрессмен Брант поднял брови.
– Это верно?
– Проверьте сами, сэр.
Конгрессмен достал из кармана счетную машинку, дважды передвинул ее рычажки, поглядел на циферблат у себя на ладони, потом сунул машинку обратно.
– Это вы и хотели нам показать? – спросил он. – Фокусника?
– Больше, чем фокусника, сэр. Ауб запомнил несколько простых операций и с их помощью ведет расчеты на бумаге.
– Бумажный счетчик, – вставил генерал со скучающим видом.
– Нет, сэр, – терпеливо возразил Шуман. – Совсем не то. Просто листок бумаги. Генерал, будьте любезны задать число!
– Семнадцать, – сказал генерал.
– А вы, конгрессмен?
– Двадцать три.
– Хорошо. Ауб! Перемножьте эти числа и покажите джентльменам, как вы это делаете.
– Да, Программист, – сказал Ауб, втянув голову в плечи. Из одного кармана он извлек блокнотик, из другого – тонкий автоматический карандаш. Лоб у него собрался складками, когда он выводил на бумаге затейливые значки.
Генерал Уэйдер резко бросил ему:
– Покажите, что там.
Ауб подал ему листок, и Уэйдер сказал:
– Да, это число похоже на 17.
Брант кивнул головой.
– Верно, но, мне кажется, скопировать цифры со счетчика сможет всякий. Думаю, что мне и самому удастся нарисовать 17, даже без практики.
– Разрешите Аубу продолжать, джентльмены, – бесстрастно произнес Шуман.
Ауб снова взялся за работу, руки у него слегка дрожали. Наконец он произнес тихо.
– Это будет 391.
Конгрессмен Брант снова достал свой счетчик и защелкал рычажками.
– Черт возьми, верно! Как он угадал!
– Он не угадывает, джентльмены, – возразил Шуман. – Он рассчитал результат. Он сделал это на листке бумаги.
– Чепуха, – нетерпеливо произнес генерал. – Счетчик – это одно, а значки на бумаге – другое.
– Объясните, Ауб, – приказал Шуман.
– Да, Программист. – Ну вот, джентльмены, я пишу 17, а под ним 23. Потом я говорю себе: 7 умножить на 3.
Конгрессмен прервал мягко:
– Нет, Ауб, задача была умножить 17 на 23.
– Да, я знаю, – серьезно ответил маленький техник, – но я начинаю с того, что умножаю 7 на 3, потому что так получается. А 7 умножить на 3 – это 21.
– Откуда вы это знаете? – спросил конгрессмен.
– Просто запомнил. На счетчике всегда получается 21. Я проверял много раз.
– Это значит, что так будет получаться всегда, неправда ли? – заметил конгрессмен.
– Не знаю, – пробормотал Ауб. – Я не математик. Но, видите ли, у меня всегда получаются правильные ответы.
– Продолжайте.
– 3 умножить на 7 – это 21, так что я и пишу 21. Потом трижды один – три, так что я пишу тройку под двойкой…
– Почему под двойкой? – прервал вдруг Брант.
– Потому что… – Ауб обратил беспомощный взгляд к своему начальнику. – Это трудно объяснить.
Шуман вмешался.
– Если вы примете его работу, как она есть, то подробности можно будет поручить математикам.
Брант согласился.
Ауб продолжал:
– 2 да 3 – пять, так что из 21 получается 51.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Задыхаясь, Джордж оглянулся.
– Как мне с ним увидеться? Это необходимо. Все получилось не так, как нужно. Я не должен был говорить с ним по видеофону. Мне нужно время. И чтобы лично. Как мне…
– Он откажется принять вас, Джордж, – сказал Индженеску. – А если и согласится, то все равно вам не поверит.
– Нет, поверит, уверяю вас. Когда он будет трезв, он… – Джордж повернулся к историку, и глаза его широко раскрылись. – Почему вы называете меня Джорджем?
– А разве это не ваше имя? Джордж Плейтен?
– Вы знаете, кто я?
– Я знаю о вас все.
Джордж замер, и только его грудь тяжело вздымалась.
– Я хочу помочь вам, Джордж, – сказал Индженеску. – Я уже говорил вам об этом. Я давно изучаю вас и хочу вам помочь.
– Мне не нужна помощь! – крикнул Джордж. – Я не слабоумный! Весь мир выжил из ума, но не я!
Он стремительно повернулся и бросился к двери.
За ней стояли два полицейских, которые его немедленно схватили.
Как Джордж ни вырывался, шприц коснулся его шеи под подбородком. И все кончилось. Последнее, что осталось в его памяти, было лицо Индженеску, который с легкой тревогой наблюдал за происходящим.
Когда Джордж открыл глаза, он увидел белый потолок. Он помнил, что произошло. Но помнил, как сквозь туман, словно это произошло с кем-то другим. Он смотрел на потолок до тех пор, пока не наполнился его белизной, казалось, освобождавшей его мозг для новых идей, для иных путей мышления.
Он не знал, как долго лежал так, прислушиваясь к течению своих мыслей.
– Ты проснулся? – раздался чей-то голос.
И Джордж впервые услышал свой собственный стон. Неужели он стонал? Он попытался повернуть голову.
– Тебе больно, Джордж? – спросил голос.
– Смешно, – прошептал Джордж. – Я так хотел покинуть Землю. Я же ничего не понимал.
– Ты знаешь, где ты?
– Снова в… в приюте. – Джорджу удалось повернуться. Голос принадлежал Омани.
– Смешно, как я ничего не понимал, – сказал Джордж.
Омани ласково улыбнулся.
– Поспи еще…
Джордж заснул.
И снова проснулся. Сознание его прояснилось.
У кровати сидел Омани и читал, но, как только Джордж открыл глаза, он отложил книгу.
Джордж с трудом сел.
– Привет, – сказал он.
– Хочешь есть?
– Еще бы! – Джордж с любопытством посмотрел на Омани. – За мной следили, когда я ушел отсюда, так?
Омани кивнул.
– Ты все время был под наблюдением. Мы считали, что тебе следует побывать у Антонелли, чтобы ты мог дать выход своим агрессивным потребностям. Нам казалось, что другого способа нет. Эмоции тормозили твое развитие.
– Я был к нему очень несправедлив, – с легким смущением произнес Джордж.
– Теперь это не имеет значения. Когда в аэропорту ты остановился у стенда металлургов, один из наших агентов сообщил нам список участников. Мы с тобой говорили о твоем прошлом достаточно, для того чтобы я мог понять, как подействует на тебя фамилия Тревельяна. Ты спросил, как попасть на эту Олимпиаду. Это могло привести к кризису, на который мы надеялись, и мы послали в зал Ладисласа Индженеску, чтобы он занялся тобой сам.
– Он ведь занимает важный пост в правительстве?
– Да.
– И вы послали его ко мне. Выходит, что я сам много значу.
– Ты действительно много значишь, Джордж.
Принесли дымящееся ароматное жаркое. Джордж улыбнулся и откинул простыню, чтобы освободить руки. Омани помог ему поставить поднос на тумбочку. Некоторое время Джордж молча ел.
– Я уже один раз ненадолго просыпался, – заметил он.
– Знаю, – сказал Омани. – Я был здесь.
– Да, я помню. Ты знаешь, все изменилось. Как будто я так устал, что уже не мог больше чувствовать. Я больше не злился. Я мог только думать. Как будто мне дали наркотик, чтобы уничтожить эмоции.
– Нет, – сказал Омами. – Это было просто успокоительное. И ты хорошо отдохнул.
– Ну, во всяком случае, мне все стало ясно, словно я всегда знал это, но не хотел прислушаться к внутреннему голосу. «Чего я ждал от Павий?» – подумал я. Я хотел отправиться на Новию, чтобы собрать группу юношей, не получивших образования, и учить их по книгам. Я хотел открыть там приют для слабоумных… вроде этого… а на Земле уже есть такие приюты… и много.
Омани улыбнулся, сверкнув зубами.
– Институт высшего образования – вот как точно называются эти заведения.
– Теперь-то я это понимаю, – сказал Джордж, – до того ясно, что только удивляюсь, каким я был слепым. В конце концов, кто изобретает новые модели механизмов, для которых нужны новые модели специалистов? Кто, например, изобрел спектрограф Бимена? По-видимому, человек по имени Бимен. Но он не мог получить образование через зарядку, иначе ему не удалось бы продвинуться вперед.
– Совершенно верно.
– А кто создает образовательные ленты? Специалисты по производству лент? А кто же тогда создает ленты для их обучения? Специалисты более высокой квалификации? А кто создает ленты… Ты понимаешь, что я хочу сказать. Где-то должен быть конец. Где-то должны быть мужчины и женщины, способные к самостоятельному мышлению.
– Ты прав, Джордж.
Джордж откинулся на подушки и устремил взгляд в пространство. На какой-то миг в его глазах мелькнула тень былого беспокойства.
– Почему мне не сказали об этом с самого начала?
– К сожалению, это невозможно, – ответил Омани. – А так мы были бы избавлены от множества хлопот. Мы умеем анализировать интеллект, Джордж, и определять, что вот этот человек может стать приличным архитектором, а тот – хорошим плотником. Но мы не умеем определять, способен ли человек к творческому мышлению. Это слишком тонкая вещь. У нас есть несколько простейших способов, позволяющих распознавать тех, кто, быть может, обладает такого рода талантом. Об этих индивидах сообщают сразу после Дня чтения, как, например, сообщили о тебе. Их приходится примерно один на десять тысяч. В День образования этих людей проверяют снова, и в девяти случаях из десяти оказывается, что произошла ошибка. Тех, кто остается, посылают в такие заведения, как это.
– Но почему нельзя сказать людям, что один из… из ста тысяч попадает в такое заведение? – спросил Джордж. – Тогда тем, с кем это случается, было бы легче.
– А как же остальные? Те девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять человек, которые никогда не попадут сюда? Нельзя, чтобы все эти люди чувствовали себя неудачниками. Они стремятся получить профессии и получают их. Каждый может прибавить к своему имени слова «дипломированный специалист по тому-то или тому-то». Так или иначе каждый индивид находит свое место в обществе. Это необходимо.
– А мы? – спросил Джордж. – Мы, исключения? Один на десять тысяч?
– Вам ничего нельзя объяснить. В том-то и дело. Ведь в этом заключается последнее испытание. Даже после отсева в День образования девять человек из десяти, попавших сюда, оказываются не совсем подходящими для творчества, и нет такого прибора, который помог бы нам выделить из этой десятки того единственного, кто нам нужен. Десятый должен доказать это сам.
– Каким образом?
– Мы помещаем вас сюда, в приют для слабоумных, и тот, кто не желает смириться с этим, и есть человек, которого мы ищем. Быть может, это жестокий метод, но он себя оправдывает. Нельзя же сказать человеку: «Ты можешь творить. Так давай, твори». Гораздо вернее подождать, пока он сам не скажет: «Я могу творить, и я буду творить, хотите вы этого или нет». Есть около десяти тысяч людей, подобных тебе, Джордж, и от них зависит технический прогресс полутора тысяч миров. Мы не можем позволить себе потерять хотя бы одного из них или тратить усилия на того, кто не вполне отвечает необходимым требованиям.
Джордж отодвинул пустую тарелку и поднес к губам чашку с кофе.
– А как же с теми, которые… не вполне отвечают требованиям?
– В конце концов они проходят зарядку и становятся социологами. Индженеску – один из них. Сам я – дипломированный психолог. Мы, так сказать, составляем второй эшелон.
Джордж допил кофе.
– Мне все еще непонятно одно, – сказал он.
– Что же?
Джордж сбросил простыню и встал.
– Почему состязания называются Олимпиадой?
Чуство силы
Джехан Шуман привык иметь дело с высокопоставленными людьми, руководящими раздираемой распрями планетой. Он был штатским, но составлял программы для автоматических счетных машин самого высшего порядка. Поэтому генералы прислушивались к нему. Председатели комитетов конгресса – тоже.
Сейчас в отдельном зале Нового Пентагона было по одному представителю тех и других. Генерал Уэйдер был темен от космического загара, и его маленький ротик сжимался кружочком. У конгрессмена Бранта было гладко выбритое лицо и светлые глаза. Он курил денебианский табак с видом человека, патриотизм которого достаточно известен, чтобы он мог позволить себе такую вольность.
Высокий, изящный Шуман, программист Первого класса, глядел на них без страха.
– Джентльмены, – произнес он, – это Майрон Луб.
– Человек с необычайными способностями, открытый вами случайно, – безмятежно сказал Брант. – Помню.
Он разглядывал маленького, лысого человечка с выражением снисходительного любопытства.
Человечек беспокойно шевелил пальцами и то и дело переплетал их. Ему никогда еще не приходилось сталкиваться со столь великими людьми. Он был всего лишь пожилым техником низшего разряда; когда-то он провалился на всех экзаменах, призванных обнаружить в человечестве наиболее одаренных, и с тех пор застрял в колее неквалифицированной работы. У него была одна страстишка, о которой пронюхал великий Программист и вокруг которой поднимал такую страшную шумиху.
Генерал Колдер сказал:
– Я нахожу эту атмосферу таинственности детской.
– Сейчас вы увидите, – возразил Шуман. – Это не такое дело, чтобы рассказывать первому встречному. Ауб! – В том, как он бросил это односложное имя, было что-то повелительное, но так подобало говорить великому Программисту с простым техником. – Ауб, сколько будет, если девять умножить на семь?
Ауб поколебался; в его бледных глазах появилась тревога.
– Шестьдесят три, – сказал он.
Конгрессмен Брант поднял брови.
– Это верно?
– Проверьте сами, сэр.
Конгрессмен достал из кармана счетную машинку, дважды передвинул ее рычажки, поглядел на циферблат у себя на ладони, потом сунул машинку обратно.
– Это вы и хотели нам показать? – спросил он. – Фокусника?
– Больше, чем фокусника, сэр. Ауб запомнил несколько простых операций и с их помощью ведет расчеты на бумаге.
– Бумажный счетчик, – вставил генерал со скучающим видом.
– Нет, сэр, – терпеливо возразил Шуман. – Совсем не то. Просто листок бумаги. Генерал, будьте любезны задать число!
– Семнадцать, – сказал генерал.
– А вы, конгрессмен?
– Двадцать три.
– Хорошо. Ауб! Перемножьте эти числа и покажите джентльменам, как вы это делаете.
– Да, Программист, – сказал Ауб, втянув голову в плечи. Из одного кармана он извлек блокнотик, из другого – тонкий автоматический карандаш. Лоб у него собрался складками, когда он выводил на бумаге затейливые значки.
Генерал Уэйдер резко бросил ему:
– Покажите, что там.
Ауб подал ему листок, и Уэйдер сказал:
– Да, это число похоже на 17.
Брант кивнул головой.
– Верно, но, мне кажется, скопировать цифры со счетчика сможет всякий. Думаю, что мне и самому удастся нарисовать 17, даже без практики.
– Разрешите Аубу продолжать, джентльмены, – бесстрастно произнес Шуман.
Ауб снова взялся за работу, руки у него слегка дрожали. Наконец он произнес тихо.
– Это будет 391.
Конгрессмен Брант снова достал свой счетчик и защелкал рычажками.
– Черт возьми, верно! Как он угадал!
– Он не угадывает, джентльмены, – возразил Шуман. – Он рассчитал результат. Он сделал это на листке бумаги.
– Чепуха, – нетерпеливо произнес генерал. – Счетчик – это одно, а значки на бумаге – другое.
– Объясните, Ауб, – приказал Шуман.
– Да, Программист. – Ну вот, джентльмены, я пишу 17, а под ним 23. Потом я говорю себе: 7 умножить на 3.
Конгрессмен прервал мягко:
– Нет, Ауб, задача была умножить 17 на 23.
– Да, я знаю, – серьезно ответил маленький техник, – но я начинаю с того, что умножаю 7 на 3, потому что так получается. А 7 умножить на 3 – это 21.
– Откуда вы это знаете? – спросил конгрессмен.
– Просто запомнил. На счетчике всегда получается 21. Я проверял много раз.
– Это значит, что так будет получаться всегда, неправда ли? – заметил конгрессмен.
– Не знаю, – пробормотал Ауб. – Я не математик. Но, видите ли, у меня всегда получаются правильные ответы.
– Продолжайте.
– 3 умножить на 7 – это 21, так что я и пишу 21. Потом трижды один – три, так что я пишу тройку под двойкой…
– Почему под двойкой? – прервал вдруг Брант.
– Потому что… – Ауб обратил беспомощный взгляд к своему начальнику. – Это трудно объяснить.
Шуман вмешался.
– Если вы примете его работу, как она есть, то подробности можно будет поручить математикам.
Брант согласился.
Ауб продолжал:
– 2 да 3 – пять, так что из 21 получается 51.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29