— Голос аптекаря был хриплым от химикалиев. Он легко двигался среди знакомых полок. — Но искренне надеюсь, что последний. Я думал, — он повертел в руках бутылку, — что вы нашли другое средство от кошмаров. Даже надеялся. Но, видимо, ошибся. — Он улыбнулся Залману. Рот его был полон золотых зубов. — Девять шиллингов. По одной ложечке в час.
— Это мне больше не нужно, — прошептал Залман.
— Да? — Райдер сделал шаг к нему, потом другой, словно его притягивало что-то почти незаметное, тень от дыма какой-то летучей смеси. — А что вы хотите от меня, мистер Леви?
— Я…— Залман огляделся. — Не я. Это мистер Ранделл. Что-нибудь для чистки камня. Металлов. И камня.
— Кислоту?
Он кивнул и, когда аптекарь отошел, почувствовал боль в сердце.
— Не в каждый день коронации я получаю такой заказ. Думаю, вам нужна соляная. — Райдер увеличил газовое пламя. — Порошки, которые я продавал сегодня вечером, можно заворачивать в бумагу. Но ее… — он стал переливать содержимое керамической банки в прозрачный пузырек, улыбаясь от напряжения, — ее придется налить в стекло. Видите ли, пробка чернит серную кислоту и растворяется в соляной и азотной. Ну вот! Осторожнее, мистер Леви. — Он поставил банку. Плотно заткнул пузырек и протянул Залману. — Надеюсь, вы сделаете благодаря ей нечто прекрасное.
— Сколько с меня?
Пузырек скрылся в мозолистой руке Залмана. Райдер проводил его до двери. Улица была почти безлюдна.
— У королевских ювелиров здесь есть свой счет. Кислоту я припишу ко всему прочему. Вы, мистер Леви, должны мне только ночь хорошего сна. — Он остановился, улыбаясь, в дверном проеме. — Доброй ночи, мистер Леви! Доброй ночи.
Он смотрел, как скрылся аптекарь, как погас газовый свет. Мимо проехал какой-то всадник, лошадь грызла удила. Залман внезапно повернулся, словно звон металла разбудил его. И пошел вниз по Бридж-стрит.
К двери дома номер девять вели ступени. Залман позвонил и повернулся лицом к Темзе. «Не моя река», — подумал он. В воде отражалось пламя костров, разведенных на берегу бродягами. Мост Блэкфрайерс стоял пустым на каменных быках. В июньском воздухе еще слегка ощущался запах порохового дыма.
— Как доложить, кто пришел?
Он повернулся. Дверь открылась в иной мир, в коридор, залитый ярко-красным светом. Дворецкий, чисто выбритый в полночь, сгибался в полупоклоне. Издали доносились звуки пианино и смех. Залман отступил назад.
— Леви. Я работаю у мистера Ранделла.
Дворецкий повернулся, он ждал.
— Прошу вас в коридор, мистер Леви. В коридор. Входите, пожалуйста. Мистер Ранделл сейчас к вам выйдет.
Залман вошел, помаргивая. В коридоре все было красным: малиновый турецкий ковер, обои с тиснеными розовыми бутонами, газовые светильники под абажурами из богемского стекла. Он посмотрел на свои руки с обесцвеченной кожей. Пузырек краснел между большим и указательным пальцами.
— Доброе утро, мистер Леви!
Залман поднял взгляд. Эдмунд Ранделл спускался по лестнице, лиловато-синий в этом свете, лучащийся энергией. Дьявольской энергией.
— Так-так. Залман, если не ошибаюсь. Чем могу быть полезен в такую рань? Выпьем за конец фирмы «Ранделл и Бридж»?
— Нет. — Залман опустил руки, прижал их к бокам. — Спасибо, я здесь по делу.
— Что такое? Говорите громче. По делу? — Эдмунд остановился перед ним. Он держал в руке рюмку из-под ликера, перевернутую вверх дном, на краях ее дрожали капли. — Хе-хе. Больше дел в этом доме не будет. Пойдемте. Посмотрите, как я произношу еще один тост.
— Нет, я… — Его голос окреп. Он поднял глаза, вглядываясь в лицо старика. — Вы должны мне деньги, сэр. За три камня.
— Камня? — Эдмунд громко расхохотался. — Так! — Он утер рот, взгляд его стал трезветь. — И какие это могут быть камни?
— Сапфир. Бриллиант.
— Бриллиант, сэр? — Эдмунд облизнул губы. — То был не ваш камень. Я думал, это было сказано достаточно ясно.
Залман покачал головой. Лицо его в неестественном свете было ярко-красным.
— В таком случае сапфир, который в короне, рубин-балас. Ваш долг составляет четыреста пятьдесят фунтов. Вы должны были встретиться с нами сегодня. И не можете сказать…
Свежий Уксус подался к нему.
— Не смейте говорить мне, сэр, что я могу и чего не могу. Ни в этом доме, ни в каком бы то ни было.
Залман невольно попятился. Заговорил, заикаясь:
— Это дело между нами не…
Эдмунд перебил его.
— Сколько вам лет, мистер Леви? Нет, не отвечайте. Я по меньшей мере вчетверо старше, но разделаю вас под орех, сэр, если вы еще хоть раз произнесете здесь это слово. Я покончил с делами. — Он рычал, наступая на него, на его лице трепетали отсветы газового пламени. — Считаете, что для меня важны вы, молодой человек? Ошибаетесь. Важен сегодняшний день, когда под моим делом была подведена черта. Пришел конец фирме моего дяди Филипа, которую мир имел честь знать. Его время прошло. А мое — нет.
Ранделл подошел к Залману и стоял, возвышаясь над ним, голос его звучал сдавленно от ярости:
— Филип. Я веду речь о Филипе. Сегодня я пережил все созданное им. — Снаружи послышался далекий бой речного барабана. «Туман опускается», — подумал Залман. Высившийся над ним Эдмунд потряс головой. — Вам понятно хоть что-то из этого? Нет, конечно. Убирайтесь из моего дома, мистер Леви. Тут у вас дел нет.
Он собрался уйти, когда Залман схватил его за плечо, ощутив под великолепно сшитой одеждой мышцы рабочего. Раздался звук, не столько слово, сколько извержение воздуха, губы старика были усеяны брызгами слюны, когда он повернулся, и Залман разбил о его лицо пузырек.
Несколько секунд стояла полная тишина. Коридор заполнился едким запахом кислоты. Эдмунд согнулся, закрыл лицо ладонями. «Словно плачет», — подумал Залман, и под его взглядом что-то в самом деле стало сочиться сквозь пальцы ювелира. Он опустился подле старика на колени. Прислонился спиной к стене, не касаясь его, говоря почти шепотом:
— Вы отняли у меня все, что я любил, понимаете? Мы не такие уж разные, мистер Ранделл. Мы любим одно и то же.
Ювелир заскулил, и Залман увидел, как по его подбородку течет плоть. Он придвинулся ближе.
— Мы одинаковы, сэр. Всякий, кто способен любить драгоценный камень, способен обмануть любого, чтобы завладеть им. И вы обманом лишили меня всего. Мы братья шакалам и друзья страусам. Наша кожа почернела на нас, и кости наши сгорели от жара.
Эдмунд зашевелился, покачнулся. Сквозь зубы его вырвался какой-то похожий на смех звук. Залман прижался губами к уху ювелира, ничего не говоря, пока звук совершенно не утих.
От рук старика, прижатых к лицу, поднимался дым. Залман встал и открыл дверь. Вокруг него заклубился легкий туман, сияющий в свете фонаря над крыльцом. Он вышел в него и зашагал. На восток, к дюнам.
«Я разобьюсь, — подумал он. — Вот-вот разобьюсь, будто сосуд. И из меня хлынет ужас драгоценных камней».
Позади него вздымалось и вздымалось ввысь молчание Эдмунда.
Бред-стрит, рассвет. В дверном проеме дома номер восемь стоят, разговаривая, двое. Тот, что пониже, прижимается к стене, непокрытая голова его откинута назад. Покрытые язвами или ожогами руки сжимаются и разжимаются. Вид у него измученный, и он в самом деле смертельно измучен. Однако же в слезы ударяется, слушая его, другой. Он опускается на колени и горбится. В доме номер пять Адаме, торговец рыбой, поднимает взгляд. Сегодня пятница, самый лучший день. Потроша рыбу, он наблюдает, не случится ли чего.
Идущих на восток судов нет. Да и плавание на них оказалось бы братьям не по карману. Шхуна за все английские деньги, какие у них есть, доставит обоих в Лиссабон. Потом братьям придется отрабатывать проезд. У сильных, трудоспособных людей на это ушло бы по меньшей мере пять месяцев. У них уйдет одиннадцать — трудоспособен из двоих только старший.
Они стоят и ждут на пристани, судно должно отчалить в полдень. Проводить их не пришел никто. Кроме одежды, что на них, у братьев нет ничего. Они прожили пять лет в этом городе. Над ними раздаются пронзительные голодные крики чаек. Тот, что пониже, поднимает к ним пристальный взгляд. Лишь когда брат наклоняется к нему, он отворачивается. Судно готово к отплытию, но он не может увидеть того, что искал.
Букингемский дворец, время раннего ужина. Лецен одна сидит с графином мадеры в покоях Виктории Вельф, ребенка, которого некогда воспитывала, и вдруг замечает следы ног. Босых и черных от сажи. Следы пересекают покои королевы вдоль и поперек, словно какой-то маленький дьявол искал здесь грешников. Задолго до того, как обнаружится пропажа, стражники сбегаются на ее пронзительные вопли.
Марта уже давно в подвалах дворца. То, что она делает, дается ей легко, как обучение грамоте, ноги ее быстры, как разум. Стражники в красных фраках мешают ей чуть больше, чем она ожидала. Это похоже на игру. Ей три раза приходилось прятаться, прижимая ларец к тяжело дышащей груди. И она позже, чем хотела, добирается до огражденного веревками лестничного колодца, комнаты с каминами из красного железняка, коридора, где ковер свисает с половиц и гниет внизу.
Марта спускается в канализацию. Этим путем она ходила много раз: по нему несколько лет назад впервые пробралась во дворец. Вода сейчас быстро поднимется над лодыжками, а она знает приливы, знает, как они могут быть опасны. Даже в темноте она уверена, что времени терять нельзя.
Ее выдает плеск воды, он доносится до заброшенных комнат. Где-то под Хеймаркетом она осознает, что за ней следуют голоса, мужские, искаженные крошащейся кирпичной кладкой. Королевская канализация привлекает к себе крыс. Марта идет на восток, на северо-восток. Направляется к Флиту, большому устью Блэкфрайерса, речушке, заключенной в трубу. Она знает этот путь как свои пять пальцев, даже лучше.
Вода поднимается. Теперь у мужчин позади нее есть преимущество. Марта думает, что они пока не знают об этом. Она почти плывет, сжимая в одной руке ларец. Дыхание ее звучит так, словно она захлебывается. «Марта, ты там еще на плаву?» — вспоминает она и смеется. Мужчины позади нее идут медленно, им мерещатся чудовища.
Сбоку какой-то ход. Марта ощупывает босой ногой его устье, залитое водой на четверть, лезет в тесное отверстие, задерживая дыхание, стараясь не издавать шума. Теперь она ползет на четвереньках, не зная куда, но ползет. Стены прохода покрыты слизью. Он ведет ее вверх и делает поворот к сухому тупику.
Марта садится, прижимаясь спиной к стене. Прерывисто дышит, воздух причиняет боль, на глазах навертываются слезы. Мужские голоса еще слышны. В темноте не понять, приближаются они или удаляются. Легкие в груди ходят ходуном, и она выкашливает что-то противное, какой-то горький сгусток, на тыльную сторону ладони. Теплота сгустка приятна, и она не стирает его.
Марта открывает ларец. Внутри лежит драгоценность, украшение с тремя глазами. Девочка находит его красивым. Касается пальцем бриллианта. Он вспыхивает в темноте лишь раз, ловя фотоны рассеянного света. Рядом с украшением записка, которую она написала мистерам Леви. Марта думает о них. Об Иосифе и Марии. Их доброта, доброта незнакомцев, теперь стала для нее всем. Думает о том, как полюбила их за эту доброту.
Девочка моргает в темноте. Мужских голосов уже не слышно, но она не осознает этого. Протягивает руку к воде. Вода, теплая от фекалий, как ее кожа, подступает к талии. Проход, изгибаясь, уходит в воду. Если она задержит дыхание, то сможет выбраться, но сделать этого она уже не в состоянии. Прислушивается к хриплому звуку своего дыхания, ощущая собственную слабость.
Марта ощупывает драгоценность, ее контуры. Думает, как подарит эту вещь мистерам Леви, и улыбается. На зубы ей падают капли воды. Думает о том времени, когда им вернут деньги. О том, что их дело будет значительным, когда они развернутся. Тогда у нее будет много работы, до конца жизни. Маленький мистер Леви будет делать украшения, мистер Леви ее мистер Леви — продавать их.
Марта пытается сообразить, что станет делать она. Она будет писать письма. Вода у ее груди. Марта закрывает ларец. У горла. Она закрывает глаза.
Ларец покрыт цветочным узором. Ирисы, вьюнки, нарциссы стиснуты ее пальцами. Драгоценность неразлучна с ней, будто любимый. Прилив поднимается и опускается, шипя, как легкие при ее болезни, эмфиземе, которая убила бы ее к тридцати годам. По крайней мере она так и не узнала, что была покинута. Вода поднимается и опускается над ней в течение семи десятилетий. Проходит время человеческой жизни, пока не появляется мужчина, пробирающийся, насвистывая, сквозь тьму.
Свет его фонаря описывает дугу по кирпичной кладке. Падает на лицо Марты. Свист прекращается. Свет усиливается. Ларец зажат в костях ее руки.
Открываю глаза. Я одна в незнакомой комнате. Подо мной постель, рядом — низенький столик. На стенах изображения животных — процессии зебр, львов, слонов. Насколько мне известно, раньше я здесь не бывала ни разу. Ощущение это привычное.
Кажется, время уже позднее, но еще определенно не ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Это мне больше не нужно, — прошептал Залман.
— Да? — Райдер сделал шаг к нему, потом другой, словно его притягивало что-то почти незаметное, тень от дыма какой-то летучей смеси. — А что вы хотите от меня, мистер Леви?
— Я…— Залман огляделся. — Не я. Это мистер Ранделл. Что-нибудь для чистки камня. Металлов. И камня.
— Кислоту?
Он кивнул и, когда аптекарь отошел, почувствовал боль в сердце.
— Не в каждый день коронации я получаю такой заказ. Думаю, вам нужна соляная. — Райдер увеличил газовое пламя. — Порошки, которые я продавал сегодня вечером, можно заворачивать в бумагу. Но ее… — он стал переливать содержимое керамической банки в прозрачный пузырек, улыбаясь от напряжения, — ее придется налить в стекло. Видите ли, пробка чернит серную кислоту и растворяется в соляной и азотной. Ну вот! Осторожнее, мистер Леви. — Он поставил банку. Плотно заткнул пузырек и протянул Залману. — Надеюсь, вы сделаете благодаря ей нечто прекрасное.
— Сколько с меня?
Пузырек скрылся в мозолистой руке Залмана. Райдер проводил его до двери. Улица была почти безлюдна.
— У королевских ювелиров здесь есть свой счет. Кислоту я припишу ко всему прочему. Вы, мистер Леви, должны мне только ночь хорошего сна. — Он остановился, улыбаясь, в дверном проеме. — Доброй ночи, мистер Леви! Доброй ночи.
Он смотрел, как скрылся аптекарь, как погас газовый свет. Мимо проехал какой-то всадник, лошадь грызла удила. Залман внезапно повернулся, словно звон металла разбудил его. И пошел вниз по Бридж-стрит.
К двери дома номер девять вели ступени. Залман позвонил и повернулся лицом к Темзе. «Не моя река», — подумал он. В воде отражалось пламя костров, разведенных на берегу бродягами. Мост Блэкфрайерс стоял пустым на каменных быках. В июньском воздухе еще слегка ощущался запах порохового дыма.
— Как доложить, кто пришел?
Он повернулся. Дверь открылась в иной мир, в коридор, залитый ярко-красным светом. Дворецкий, чисто выбритый в полночь, сгибался в полупоклоне. Издали доносились звуки пианино и смех. Залман отступил назад.
— Леви. Я работаю у мистера Ранделла.
Дворецкий повернулся, он ждал.
— Прошу вас в коридор, мистер Леви. В коридор. Входите, пожалуйста. Мистер Ранделл сейчас к вам выйдет.
Залман вошел, помаргивая. В коридоре все было красным: малиновый турецкий ковер, обои с тиснеными розовыми бутонами, газовые светильники под абажурами из богемского стекла. Он посмотрел на свои руки с обесцвеченной кожей. Пузырек краснел между большим и указательным пальцами.
— Доброе утро, мистер Леви!
Залман поднял взгляд. Эдмунд Ранделл спускался по лестнице, лиловато-синий в этом свете, лучащийся энергией. Дьявольской энергией.
— Так-так. Залман, если не ошибаюсь. Чем могу быть полезен в такую рань? Выпьем за конец фирмы «Ранделл и Бридж»?
— Нет. — Залман опустил руки, прижал их к бокам. — Спасибо, я здесь по делу.
— Что такое? Говорите громче. По делу? — Эдмунд остановился перед ним. Он держал в руке рюмку из-под ликера, перевернутую вверх дном, на краях ее дрожали капли. — Хе-хе. Больше дел в этом доме не будет. Пойдемте. Посмотрите, как я произношу еще один тост.
— Нет, я… — Его голос окреп. Он поднял глаза, вглядываясь в лицо старика. — Вы должны мне деньги, сэр. За три камня.
— Камня? — Эдмунд громко расхохотался. — Так! — Он утер рот, взгляд его стал трезветь. — И какие это могут быть камни?
— Сапфир. Бриллиант.
— Бриллиант, сэр? — Эдмунд облизнул губы. — То был не ваш камень. Я думал, это было сказано достаточно ясно.
Залман покачал головой. Лицо его в неестественном свете было ярко-красным.
— В таком случае сапфир, который в короне, рубин-балас. Ваш долг составляет четыреста пятьдесят фунтов. Вы должны были встретиться с нами сегодня. И не можете сказать…
Свежий Уксус подался к нему.
— Не смейте говорить мне, сэр, что я могу и чего не могу. Ни в этом доме, ни в каком бы то ни было.
Залман невольно попятился. Заговорил, заикаясь:
— Это дело между нами не…
Эдмунд перебил его.
— Сколько вам лет, мистер Леви? Нет, не отвечайте. Я по меньшей мере вчетверо старше, но разделаю вас под орех, сэр, если вы еще хоть раз произнесете здесь это слово. Я покончил с делами. — Он рычал, наступая на него, на его лице трепетали отсветы газового пламени. — Считаете, что для меня важны вы, молодой человек? Ошибаетесь. Важен сегодняшний день, когда под моим делом была подведена черта. Пришел конец фирме моего дяди Филипа, которую мир имел честь знать. Его время прошло. А мое — нет.
Ранделл подошел к Залману и стоял, возвышаясь над ним, голос его звучал сдавленно от ярости:
— Филип. Я веду речь о Филипе. Сегодня я пережил все созданное им. — Снаружи послышался далекий бой речного барабана. «Туман опускается», — подумал Залман. Высившийся над ним Эдмунд потряс головой. — Вам понятно хоть что-то из этого? Нет, конечно. Убирайтесь из моего дома, мистер Леви. Тут у вас дел нет.
Он собрался уйти, когда Залман схватил его за плечо, ощутив под великолепно сшитой одеждой мышцы рабочего. Раздался звук, не столько слово, сколько извержение воздуха, губы старика были усеяны брызгами слюны, когда он повернулся, и Залман разбил о его лицо пузырек.
Несколько секунд стояла полная тишина. Коридор заполнился едким запахом кислоты. Эдмунд согнулся, закрыл лицо ладонями. «Словно плачет», — подумал Залман, и под его взглядом что-то в самом деле стало сочиться сквозь пальцы ювелира. Он опустился подле старика на колени. Прислонился спиной к стене, не касаясь его, говоря почти шепотом:
— Вы отняли у меня все, что я любил, понимаете? Мы не такие уж разные, мистер Ранделл. Мы любим одно и то же.
Ювелир заскулил, и Залман увидел, как по его подбородку течет плоть. Он придвинулся ближе.
— Мы одинаковы, сэр. Всякий, кто способен любить драгоценный камень, способен обмануть любого, чтобы завладеть им. И вы обманом лишили меня всего. Мы братья шакалам и друзья страусам. Наша кожа почернела на нас, и кости наши сгорели от жара.
Эдмунд зашевелился, покачнулся. Сквозь зубы его вырвался какой-то похожий на смех звук. Залман прижался губами к уху ювелира, ничего не говоря, пока звук совершенно не утих.
От рук старика, прижатых к лицу, поднимался дым. Залман встал и открыл дверь. Вокруг него заклубился легкий туман, сияющий в свете фонаря над крыльцом. Он вышел в него и зашагал. На восток, к дюнам.
«Я разобьюсь, — подумал он. — Вот-вот разобьюсь, будто сосуд. И из меня хлынет ужас драгоценных камней».
Позади него вздымалось и вздымалось ввысь молчание Эдмунда.
Бред-стрит, рассвет. В дверном проеме дома номер восемь стоят, разговаривая, двое. Тот, что пониже, прижимается к стене, непокрытая голова его откинута назад. Покрытые язвами или ожогами руки сжимаются и разжимаются. Вид у него измученный, и он в самом деле смертельно измучен. Однако же в слезы ударяется, слушая его, другой. Он опускается на колени и горбится. В доме номер пять Адаме, торговец рыбой, поднимает взгляд. Сегодня пятница, самый лучший день. Потроша рыбу, он наблюдает, не случится ли чего.
Идущих на восток судов нет. Да и плавание на них оказалось бы братьям не по карману. Шхуна за все английские деньги, какие у них есть, доставит обоих в Лиссабон. Потом братьям придется отрабатывать проезд. У сильных, трудоспособных людей на это ушло бы по меньшей мере пять месяцев. У них уйдет одиннадцать — трудоспособен из двоих только старший.
Они стоят и ждут на пристани, судно должно отчалить в полдень. Проводить их не пришел никто. Кроме одежды, что на них, у братьев нет ничего. Они прожили пять лет в этом городе. Над ними раздаются пронзительные голодные крики чаек. Тот, что пониже, поднимает к ним пристальный взгляд. Лишь когда брат наклоняется к нему, он отворачивается. Судно готово к отплытию, но он не может увидеть того, что искал.
Букингемский дворец, время раннего ужина. Лецен одна сидит с графином мадеры в покоях Виктории Вельф, ребенка, которого некогда воспитывала, и вдруг замечает следы ног. Босых и черных от сажи. Следы пересекают покои королевы вдоль и поперек, словно какой-то маленький дьявол искал здесь грешников. Задолго до того, как обнаружится пропажа, стражники сбегаются на ее пронзительные вопли.
Марта уже давно в подвалах дворца. То, что она делает, дается ей легко, как обучение грамоте, ноги ее быстры, как разум. Стражники в красных фраках мешают ей чуть больше, чем она ожидала. Это похоже на игру. Ей три раза приходилось прятаться, прижимая ларец к тяжело дышащей груди. И она позже, чем хотела, добирается до огражденного веревками лестничного колодца, комнаты с каминами из красного железняка, коридора, где ковер свисает с половиц и гниет внизу.
Марта спускается в канализацию. Этим путем она ходила много раз: по нему несколько лет назад впервые пробралась во дворец. Вода сейчас быстро поднимется над лодыжками, а она знает приливы, знает, как они могут быть опасны. Даже в темноте она уверена, что времени терять нельзя.
Ее выдает плеск воды, он доносится до заброшенных комнат. Где-то под Хеймаркетом она осознает, что за ней следуют голоса, мужские, искаженные крошащейся кирпичной кладкой. Королевская канализация привлекает к себе крыс. Марта идет на восток, на северо-восток. Направляется к Флиту, большому устью Блэкфрайерса, речушке, заключенной в трубу. Она знает этот путь как свои пять пальцев, даже лучше.
Вода поднимается. Теперь у мужчин позади нее есть преимущество. Марта думает, что они пока не знают об этом. Она почти плывет, сжимая в одной руке ларец. Дыхание ее звучит так, словно она захлебывается. «Марта, ты там еще на плаву?» — вспоминает она и смеется. Мужчины позади нее идут медленно, им мерещатся чудовища.
Сбоку какой-то ход. Марта ощупывает босой ногой его устье, залитое водой на четверть, лезет в тесное отверстие, задерживая дыхание, стараясь не издавать шума. Теперь она ползет на четвереньках, не зная куда, но ползет. Стены прохода покрыты слизью. Он ведет ее вверх и делает поворот к сухому тупику.
Марта садится, прижимаясь спиной к стене. Прерывисто дышит, воздух причиняет боль, на глазах навертываются слезы. Мужские голоса еще слышны. В темноте не понять, приближаются они или удаляются. Легкие в груди ходят ходуном, и она выкашливает что-то противное, какой-то горький сгусток, на тыльную сторону ладони. Теплота сгустка приятна, и она не стирает его.
Марта открывает ларец. Внутри лежит драгоценность, украшение с тремя глазами. Девочка находит его красивым. Касается пальцем бриллианта. Он вспыхивает в темноте лишь раз, ловя фотоны рассеянного света. Рядом с украшением записка, которую она написала мистерам Леви. Марта думает о них. Об Иосифе и Марии. Их доброта, доброта незнакомцев, теперь стала для нее всем. Думает о том, как полюбила их за эту доброту.
Девочка моргает в темноте. Мужских голосов уже не слышно, но она не осознает этого. Протягивает руку к воде. Вода, теплая от фекалий, как ее кожа, подступает к талии. Проход, изгибаясь, уходит в воду. Если она задержит дыхание, то сможет выбраться, но сделать этого она уже не в состоянии. Прислушивается к хриплому звуку своего дыхания, ощущая собственную слабость.
Марта ощупывает драгоценность, ее контуры. Думает, как подарит эту вещь мистерам Леви, и улыбается. На зубы ей падают капли воды. Думает о том времени, когда им вернут деньги. О том, что их дело будет значительным, когда они развернутся. Тогда у нее будет много работы, до конца жизни. Маленький мистер Леви будет делать украшения, мистер Леви ее мистер Леви — продавать их.
Марта пытается сообразить, что станет делать она. Она будет писать письма. Вода у ее груди. Марта закрывает ларец. У горла. Она закрывает глаза.
Ларец покрыт цветочным узором. Ирисы, вьюнки, нарциссы стиснуты ее пальцами. Драгоценность неразлучна с ней, будто любимый. Прилив поднимается и опускается, шипя, как легкие при ее болезни, эмфиземе, которая убила бы ее к тридцати годам. По крайней мере она так и не узнала, что была покинута. Вода поднимается и опускается над ней в течение семи десятилетий. Проходит время человеческой жизни, пока не появляется мужчина, пробирающийся, насвистывая, сквозь тьму.
Свет его фонаря описывает дугу по кирпичной кладке. Падает на лицо Марты. Свист прекращается. Свет усиливается. Ларец зажат в костях ее руки.
Открываю глаза. Я одна в незнакомой комнате. Подо мной постель, рядом — низенький столик. На стенах изображения животных — процессии зебр, львов, слонов. Насколько мне известно, раньше я здесь не бывала ни разу. Ощущение это привычное.
Кажется, время уже позднее, но еще определенно не ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62