«О, эти мучения Дичи, ставшей Охотником! Болезненная, с ума сводящая двойственность! Тело, все помнящее тело кричит „прячься!“, а воля твердит „нападай!“. И бежит такой несчастный Охотник сразу в двух направлениях: вперед и назад. Удивительное мучительное состояние, истощающая вибрация души и тела, но, к счастью, она закончится, как только Охотник приблизится к цели».

46
На подступах к бару Мимуазы дорогу Дику загородила возбужденная толпа. Смех. Выкрики. Аплодисменты. Все это относилось к человеку в черном, который медленно вышагивал, высоко поднимая согнутые в коленях ноги. Его руки, прямые, неподвижные, точно деревянные, были простерты вперед и чуточку вверх, а глаза горели каким-то потусторонним огнем.
Дик, тяжело дыша, остановился, наткнувшись с разбега на неожиданное препятствие.
«У Охотника всегда препятствий больше, чем у Дичи. Наверное, только поэтому она не перевелась еще на земле».
И вдруг Дик, как бы оглохший сначала, обрел слух:
— Как только вышел из бара, сразу и начал... — Так и сказал? — Он много кое-чего сказал, в том числе и это! — Может быть, пьян? — Непохоже, идет-то как, идет, словно пишет...Не скажите, это совсем не показатель.Я знал одного...Оставьте, ради бога, разве неясно, что человек болен? Я бы позвал врача: у него температура! — Может, вы и правы: солнечный удар порой проявляется в самых неожиданных формах! — Господи, вы меня смешите, ей-богу!..
— Никакого врача не надо, он мертвецки пьян, наверняка алкоголик, пусть выкупается, в такую жару только на пользу...Господа, ну смешно же, это же самореклама, типичная самореклама: проповедник Трири решил поддержать свою падающую популярность небольшим скандалом...Может, вы и правы, щепотка экстравагантности, так сказать...Разумеется, щепотка экстравагантности все равно что щепотка соли в пресное блюдо! Но все же... — А вдруг? — Вы думаете?! Может, вы и правы...Ради бога, смешно же...Господи, а вдруг? — Ну, знаете?! — Да, конечно, было бы забавно, но все же...Может, вы и правы...Нет, нет, господа, а вдруг он действительно, как Христос, пойдет по водам? — Ну, вы уж... Нет, нет, нет, а вдруг? — Что затвердил, ей-богу? — Нет, нет, нет, нет, господа, а... как же тогда мы, как же мир, человеческий опыт, мироздание? Вот идет он по Карибскому морю, шагает себе спокойно, а все, все вокруг летит к черту, к дьяволу, в тартарары! Вы это себе представляете? — Ради бога успокойтесь, он пока еще на твердой, очень прочной палубе, и мы сейчас все увидим, а кроме того, большинство явлений легко объяснимы современной наукой, и любой физик...Оставьте, ради бога, с человеком бог знает что делается, мы стоим, смотрим, и никому не придет в голову оказать помощь...Его уже уговаривали...Может, вы и правы, но все же...
Потом ослепленный Дик прозрел и увидел: Южное небо, затянутое белесой туманной дымкой. Дремотный, ленивый, весь в испарениях океан. Палубу, блиставшую надраенными деревянными рейками. Ослепительно черного доктора Трири с меловым лицом и сатанинскими глазами. Людей, образовавших вокруг проповедника подвижное полукольцо. Дверь, ведущую в бар Мимуазы.
Цель была отделена от преследователя десятком шагов, но Дик не мог двинуться с места. Завороженно и почти любовно он следил за доктором.
«Господи, а вдруг это правда? Вдруг ему дано, и он пойдет? Вдруг это случится здесь, сейчас, на глазах у всех? Он пойдет, и все станет на свои места. Все будет, как написано в святых умных книгах. Справедливость. Любовь к ближнему. И не надо бояться смерти, потому что есть тот свет. Есть правда, есть вера, есть то, о чем когда-то, в незапамятные времена говорила старая больная мать. Почему-то она вспоминается только старой и больной. И воздается ее обидчикам, и воздается обиженным. Господи...» Дик задохнулся. Вязкая темная кровь прихлынула к голове и застыла там, горячая, тяжелая, неподвижная. Мгновенно родилось кричащее желание:
«Господи, пусть он пойдет!»
«Пусть!»
Доктор Трири наклонился к воде и, резко обернувшись, равнодушно произнес:
— Я сказал, что пройду по водам, но ведь я не умею летать.
И он схватился вдруг за канат и перешагнул через фальшборт. Заскрипел блок, и канат начал разматываться с сумасшедшей скоростью. Сердобольные зрители бросились к стопору, а Дик кинулся к борту.
Он увидел доктора, который, вцепившись в канат длинными бледными, точно вареная спаржа, пальцами, раскачивался над океаном.
Затем он сорвался и упал. Вода в месте падения стала желтоватой и мутной, вокруг белого пузыря побежали расширяющиеся круги.
— И-аах!.. — пронеслось над водной гладью.
Чудо не состоялось. Гипноз рассеялся. Все забегали, загомонили. Толкались бестолково и суматошно. В воду полетел спасательный круг, пояс, еще пояс, еще и еще. Раздался свисток.
— Человек за бортом.
Что-то кричали на капитанском мостике. Тренькал судовой телеграф. Останавливались машины. Спускали на скрипящих талях шлюпку, в которой важно сидели матросы и добровольцыспасатели.
Дик плюнул в воду и отошел от борта. Он не видел, как вылавливали возомнившего о себе доктора. Не видел он и того, как сквернословящего и размахивающего кулаками проповедника унесли на носилках в больничный отсек, где его переодели и привязали к койке. Операция эта проводилась под руководством и при участии его ученика и последователя мистера Оссолопа.
Не знал Дик и о том, что через полчаса после учиненного Трири чуда в Майами полетела радиограмма:
«...праздничную встречу проповедника Трири с наркоманами отменить. Готовьте психиатра, трех санитаров и закрытую машину».

47
Ничего этого Дик не знал, ему сразу стало не до проповедника Трири, как только он увидел, что дорога к Цели расчищена и внимание всего лайнера обращено на неудачную попытку апологета наслаждения сотворить чудо.
«Теперь только и работать», — сказал себе Дик, входя в бар и снимая очки и шляпу.
В баре было только двое: Хуанито, который нетерпеливо топтался за стойкой, и пожилой усатый человек, лениво и мечтательно воззрившийся на рюмку с коньяком.
— Здравствуй, Хуан!
— Привет, Дик, я слышал, что ты едешь с нами, но тебя совсем не видать. Миму говорила, будто ты болен.
— Так оно и есть, я было малость прихворнул, а сейчас все на месте... Есть дело, Хуан, только потише, оно не для чужих ушей.
— Ладно, Дик, давай выкладывай, но прежде скажи, что ты думаешь обо всем этом?
— О чем?
— Да о проповеднике, который сиганул с корабля!
— Ах, этот! Мало ли сумасшедших проповедников в мире, я на них насмотрелся и знаю, что в жару, когда у них мозги совсем плавятся, ничего хорошего не жди.
— А меня он удивил!
— Нечего удивляться, Хуанито, я знал одного такого, который каждую неделю вешался перед толпой, и ничего не получалось: рвалась веревка, но все ходили слушать проповеди, пока его не разоблачили — веревка у него оказалась специального изготовления.
— Нет, Дик, то был шарлатан, а это человек серьезный, перед тем, как свихнуться, он заходил ко мне. Чинно так посидел, выпил свой кофе и, вот видишь, неожиданно свихнулся, а возможно, ты прав, что это жара на него так подействовала, у людей умных да образованных мозги — самое слабое место: таят на солнце.
Дик внезапно насторожился.
— Он пил твой кофе, Хуанито?
— Конечно. Чей же еще?
— Эту банку ты принес снизу, из холодильного отделения?
— О-ля, Дик! Ты все знаешь!
— Да, малыш, не все, но многое. Я знаю везение и неудачи, деньги и нищету, радость и слезы... Слезы Большого водопада... ты слышал когда-нибудь о Слезах Большого водопада?
Хуанито покачал головой, а усач внимательно взглянул на Дика.
— Вот тебе деньги за десять таких банок, мальчик, я ее забираю.
Хуанито спрятал деньги в карман, пожал плечами и улыбнулся.
— По-моему, вас с Миму тоже хватил удар. Это четвертая банка, которую вы сегодня у меня покупаете. Я не знаю, зачем вам оно нужно, но раз берете, стало быть, нужно. Я-то не остаюсь в накладе... Сеньор, ваш кофе готов, вы, кажется, просили по-турецки?.. А теперь, Дик, скажи, что за дело у тебя ко мне и почему бы...
Но Дик не слушал буфетчика. Как кот в засаде, следил он за тем, как посетитель медленно подносит чашечку к своим тщательно подстриженным и расчесанным усам.
Глухо заурчав, Дик выпрыгнул из-за стойки и, подлетев к усачу, вышиб чашку из рук. Затем схватил банку и выбежал из бара.
— Бешеный! — крикнул ему в догонку возмущенный Хуанито.
Но Дик уже был далеко. Он бежал широко и свободно. Счастливый Охотник, настигший Дичь.
«Все. Точка. Теперь притаиться и ни-ни! Миму сумеет спрятать и меня, и заветную баночку. На берегу нас ожидает богатство, а до берега рукой подать. Все. Точка!» Дик слетел по трапу, но вынужден был невольно прервать свой стремительный бег. Прямо перед его носом вынырнула спина Альдо Усиса, который, выкрикивая непонятные угрозы, скрылся за поворотом с очередной партией огнетушителей.
Тронувшийся на огнетушителях техник-смотритель еще на бегу пустил в дело один из своих фетишей. Так и несся он, выбрасывая пузырящуюся мыльную пену.
После него на пустынной в этот предвечерний час палубе осталась большая продолговатая лужа.

48
Дик остановился перед этой лужей, в которой уже плавился закат, обдумывая наиболее подходящие пути для ее форсирования.
Звонко щелкнул дверной замок, и на палубе появилась Мимуаза.
Пена в луже Альдо Усиса печально вздохнула и опала. Предусмотренный для беспрепятственного стока наклон палубы погнал жидкость к широкому желобу.
Мимуаза вышла из отсека, в котором находились каюты высокого начальства «Святой Марии». Щеки розовели, мокрые глаза сияли. Она радостно размахивала заветной сумочкой, шаг ее был решителен и целеустремлен. Подойдя к оставленной Альдо Усисом луже, она остановилась и увидела на другом берегу своего Дика Рибейру. Кладоискатель прижимал к сердцу заветную банку с зернами «бонц».
— Дик! — Миму рванулась вперед.
Ах, эта ужасная, скользкая, точно намыленная, поверхность! Шлеп! Мимуаза довольно некрасиво растянулась на животе, сумка выскользнула из рук и заскользила по направлению к Дику.
— Долли! — Дик бросился на помощь.
Ах, эта безобразная, льдистая, лишенная намека на трение плоскость! Рибейра упал, больно ударившись о палубу коленками и локтями. А драгоценная банка вырвалась из рук и полетела к донье Долорес Марии ди Мимуазе.
Удивительная трагичная симметрия была в этом падении.
На одном берегу лужи барменша безуспешно цеплялась за скользкую палубу и нетерпеливо дрыгала пухлыми ножками, на другом бессильно распластался золотоискатель.
С одной стороны лужи на уровне палубы — огромные темные глаза Миму, ее черные, удивительно расширившиеся зрачки. Это было смешно и чертовски обидно...
С другой стороны на уровне палубы — оскаленные зубы Дика. И как раз посередине лужи между двумя дергающимися телами заветная сумочка медленно подъезжала к заветной баночке. Встретившись, эти предметы взаимно погасили наступательную скорость и прекратили свое движение относительно палубы, подтвердив тем самым релятивистский принцип Галилея.
— Ложись на спину, потом садись! Иначе мы не встанем, — посоветовал уставший от проклятий Дик.
Они попытались перевернуться. Маневр удался. Потом они сели и, переведя дух, приступили к вставанию.
В этот миг кладоискатель ощутил легкий толчок, такой, словно на корабле притормозили машину.
Был ли толчок или нет, трудно сказать. Никому это не известно, да потом никто особенно и не допытывался.
Известно только, что в этот миг штурман «Святой Марии» вышел проверить местоположение судна. Вооруженный допотопным секстантом, он стоял, отдаленный от лужи Альдо Усиса тремя палубами и множеством деревянных, металлических и административных перегородок. Возможно, что этот молодой и красивый штурман и приказал сбавить обороты на валах двигателей «Святой Марии», а Дик ощутил перемену скорости как толчок. Это особенно обидно своей бессмысленностью. Судно было оборудовано совершенной радионавигационной системой, которая делала полностью излишней работу штурмана. Но ведь вполне возможно, что никакого толчка на самом деле не было, что Дику это просто показалось.
Одним словом, когда Дику и Мимуазе удалось подняться во второй раз, они увидели, что заветные сумочка и баночка медленно дрейфуют к бортовому желобу, по которому тихо лилась в океан желтая водица.
Крупный план:
Огромные расширившиеся зрачки Мимуазы.
Широко открытый рот Дика Рибейры.
Дружно вскрикнув, они бросились к борту.
Была еще крохотная, микроскопическая доля надежды. Сумка и банка не пролезут в бортовое отверстие, застрянут, останутся на корабле. Но бутерброд упал, как всегда, маслом вниз.
Во всем этом была видна рука дьявола, как потом говорил Дик Рибейра.
Подплыв к отверстию, сумочка с деньгами притормозила и, словно благовоспитанная леди, пропустила вперед «подружку». Первой ушла в океан банка с наркотиком. За ней скользнула и сумка. Побелевший носик Миму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23