Такое маленькое колечко, сказала она себе, камешек меньше карата. Оно перешло к ней по наследству от предков, прибывших в Америку из Англии, потом по проливу Эри проплывших на Запад и поселившихся в городе Трой, штат Огайо, где добрые люди, возделывая добрую землю, привели ее к изобилию.
Ее прадед отправился на войну и потерял ногу, освобождая черных от рабства. А кольцо принадлежало его матери и со временем перешло к мисс Хочкисс. Оно очень много значило для нее, потому что связывало ее с прошлым. Но теперь эта женщина, богатая годами, по утратившая ту юношескую живость, которая облегчает процесс посадки в автобус, сильно жалела, что не оставила кольцо дочке своей сестры. Она чувствовала, что от кольца исходит угроза ее жизни.
Она несколько успокоилась, когда увидела в своем автобусе человека в белом воротнике, какой носят священники. Лицо у человека было круглое и добродушное. Он пожелал, чтобы все выслушали его версию библейской истории о добром самаритянине.
— Человек шел по дороге, и тут на него набросился другой, отнял у него все и спросил: «Почему ты такой бедный?»
Мисс Хочкисс стало немного не по себе. Она помнила, что добрый самаритянин, кажется, кому-то помогал. А теперь она ничего не понимала.
— Я вижу, вы смятены. Вы все грабители! Это вы ограбили Третий мир. Белые угнетали и грабили Третий мир и сделали людей из Третьего мира бедными!
Мужчина с серебряными волосами поднял руку. Он сказал, что он профессор экономики. Преподавал тридцать лет, а теперь на пенсии. Конечно, сказал он, в процессе колонизации были издержки, но в то же время непреложным фактом является и то, что колониальное правление повысило жизненные запросы коренного населения.
— На самом деле положение с бедностью и голодом в Третьем мире стало несколько лучше, чем было всегда. Люди там вели первобытный образ жизни. Никто ничего у них не крал. У них ничего не было. Богатство это изобретение индустриального общества.
— А как же природные ресурсы?! — заорал человек в белом воротнике. — Это — грабеж в огромных масштабах. Белые лишили людей Третьего мира их неотъемлемого права распоряжаться своими ресурсами.
— На самом деле нет, — сказал седовласый профессор-экономист, сказал терпеливо, словно объясняя ребенку, который мочится по ночам, что такое сухое белье. — То, о чем вы говорите, это цветные камешки и залежи полезных ископаемых, которые первобытному человеку все равно не были нужны. Индустриальное общество не только платит ему за все это, но оплачивает также его труд. Проблема заключается в том, что когда первобытный человек знакомится с жизнью индустриального общества, он, естественно, желает получить все блага цивилизации. Но для этого надо работать. А факт остается фактом — никто ничего у него не крал.
— Расист! — завизжал человек в белом воротнике. — С такими воззрениями тебе здесь не место. Я исключаю тебя из программы!
— Чудесно. Я и сам не хочу тут оставаться. Я уяснил для себя, что вы мне не нравитесь. Я вам не доверяю и не желаю иметь с вами ничего общего, — срывающимся голосом сказал убеленный сединами профессор.
— Убирайся! — заорал человек в белом воротнике, и, поскольку телекамеры уже уехали и не могли запечатлеть этот момент, профессору позволили покинуть автобус, прозрачно намекнув при этом, что мебель свою он назад не получит.
Мисс Хочкисс хотела уйти вместе с ним. Но вспомнила про вишневый комод, подаренный ей тетей Мэри, и столик, который проплыл вместе с ее предками по проливу Эри. Все будет хорошо. Ведь там, в Тройе, штат Огайо, у нее было так много чудесных знакомых среди негров...
Если бы мисс Хочкисс пожертвовала семейной мебелью, она бы избавила себя от ужасной смерти. Мебель ей в любом случае суждено было потерять.
Мебели предстояло вообще исчезнуть с лица земли. Профессор экономики, на которого, как это часто случается на пороге смерти, вдруг снизошло озарение, понял, что шансы приобрести новую мебель останутся у него только в том случае, если сам он останется в живых.
Если программа обвиняет всех белых во всех мыслимых грехах и запрещает обвинять каких бы то ни было черных в чем бы то ни было, то, рассудил экономист, белым суждено стать новыми евреями для новых черных нацистов.
Он с готовностью отдал бумажник со всем содержимым и вывернул карманы, когда у выхода из автобуса его остановил черный молодой человек. Может, молодого человека интересуют и пуговицы профессора? Пусть берет.
Позднее полиция Нью-Йорка всю вину за трагедию, которой завершилась программа «Жилье для всех — 2», возложила на водителей, которые слишком поздно отправились в путь в сторону «антирасистского жилого квартала», как назывались два полуразвалившихся здания, приобретенных организаторами программы.
Автобусы и фургоны прибыли на место после наступления темноты. Водители фургонов, которых позднее мэр обвинят в трусости, скопом сбежали под покровом ночи. Шоферы автобусов поймали случайные такси и удрали тоже.
А белые поселенцы остались одни в автобусах рядом с фургонами. Какой-то чернокожий юнец обнаружил, что автобус легко вскрыть ломиком. Банды черных юнцов ринулись на абордаж и потащили белых стариков из автобусов.
Некоторых приходилось хватать дважды, ведь у стариков волосы держатся непрочно. Мисс Хочкисс ухватилась за металлическую ножку сиденья, приваренную к полу.
Но ей на запястье опустился ботинок и раскрошил хрупкие старые кости.
Боль была новая и свежая, и старушка закричала, но вряд ли кто-нибудь слышал ее вопли и мольбы о помощи, потому что вокруг кричали все.
Она почувствовала, как ее правую руку с кольцом потянули вверх, а потом ее саму стали швырять из стороны в сторону — это несколько чернокожих парней дрались за кольцо.
Кто-то забрался в фургоны и начал выбрасывать мебель наружу. Запылал яркий костер, взметнувшийся чуть ли не выше соседних зданий. Мисс Хочкисс почувствовала вспышку боли там, где был палец с кольцом, и поняла, что ни кольца, ни пальца у нес больше нет. Дальше она почувствовала, как ее поднимают, а потом ее охватило пламя — очень желтое и обжигающе-жаркое, и она испытала жгучую боль, а затем, как ни странно, боль ушла, и все кончилось.
В квартире на третьем этаже одного из соседних домов чернокожая женщина набрала номер 911, экстренный вызов полиции.
— Приезжайте! Скорее! Здесь сжигают людей. Угол Уолтона и Сто семьдесят третьей.
— Сколько людей? — спросил полицейский.
— Не знаю. Дюжина. Две дюжины. О Боже! Это ужасно.
— Мадам, мы приедем, как только сможем. У нас не хватает людей. И очень много вызовов поважнее.
— Они сжигают белых. Пришлите хоть кого-нибудь! Тут Саксонские Лорды, Каменнные Шейхи Аллаха, все банды. Это ужасно. Они сжигают людей!
— Спасибо, что сообщили, — сказали в трубке, и телефон отключился.
Черная женщина задернула шторы и заплакала. Она помнила, как девочкой в Оранджбурге, штат Южная Каролина, она боялась выходить на улицу, потому что она — черная. И как это было плохо. Переезд на Север не сулил ей слишком много радости, но, по крайней мере, тут была хоть какая-то надежда.
И вот теперь, когда надежды сбылись, она опять не могла выйти на улицу — разве что ранним утром И она не испытывала ни малейшего удовольствия оттого, что теперь от боли и страха кричат белые, а не черные.
Она подумала, что каждый человек имеет право на уважение. Ну, если не на уважение, то хотя бы на безопасность. Но у нее не было даже этого.
Она раскрыла старую семейную Библию, стала читать и молиться за всех. Ей говорили, будто на борьбу с бедностью выделены огромные средства. Она бедная, но не видела этих денег. Ей говорили, будто огромные средства потрачены и на борьбу с расизмом. Так вот, если бы она была белая, и ее посадили бы в автобус и привезли в район, больше напоминающий свалку, и превратили бы ее жизнь в ад, ее неприязнь к черным, разумеется, не уменьшилась бы.
И если кто-то хочет бороться с расизмом, пусть устроит так, чтобы приличные белые встретились с приличными богобоязненными черными. Что может сравниться с общением достойных людей! Когда крики с улицы стали проникать сквозь закрытые окна в комнату, она ушла в ванную. А когда поняла, что и там ей не скрыться от криков горящих заживо людей, она закрыла дверь ванной и пустила воду. И продолжала молиться.
* * *
Преподобный Уодсон тоже молился. Он молился о смягчении белых сердец.
Делал он это на трибуне в банкетном зале отеля «Уолдорф-Астория», арендованном программой «Жилье для всех — 2» для проведения антирасистского семинара. В помощь семинару тут же находились оркестр из десяти музыкантов, три рок-певца и бесплатный бар.
Телекамеры были направлены на тяжелое, морщинистое, потное лицо преподобного Уодсона, вздымающееся над белым воротником. В свете прожекторов его глаза дико вращались, а губы блестели. Он раздувал ноздри так, что они становились похожими на бильярдные лузы. Речь Уодсона была подобна товарному составу — вначале он пыхтел и выдавал отдельные фразы через равные и продолжительные промежутки времени, а потом с воем разгонялся до огромной скорости. И говорил он о том, что Америка начала отказываться от борьбы против векового гнета. Но есть средство вести эту борьбу и дальше. Как? Вполне логично — создав фонд для его новой программы «Жилье для всех — 3», но такой фонд, чтобы в нем находилась хоть сколько-нибудь существенная сумма.
— Когда человек выделяет шесть миллионов на решение проблем, накопившихся за триста лет угнетения, он тем самым говорит: я не хочу, чтобы программа объединения нации увенчалась успехом. Нет, сэр. Он шестью миллионами способов говорит: вы, ниггеры, умирайте с голоду. Но Третий мир видит этого человека насквозь. Видит его аморальность. Третий мир знает, что великое черное наследие у него не отнимет никакой белый.
— Вы хотите сказать, что федеральное правительство выделило так мало средств, что это все равно как если бы оно сознательно пыталось сорвать вашу программу? — уточнила корреспондентка шведского телевидения.
Волосы у этой представительницы нордической расы были цвета пшеничной соломы, кожа — как нежные белые сливки, зубы — ровные, без малейшего изъяна. На ней был переливающийся черный шелковый брючный костюм, подчеркивающий ее налитые соблазнительные груди и округлые ягодицы. И даже сейчас, когда она стояла неподвижно, черный шелк слегка подрагивал вверхвниз у нее на ногах. Запах ее духов обволакивал преподобного Уодсона.
— Именно это я и хочу сказать, — ответил Уодсон.
— Благодарю вас, преподобный отец, вы чрезвычайно помогли шведскому телевидению, — сказала блондинка. — Жаль, что мы не можем побеседовать с вами подольше.
— А кто сказал, что не можем? — удивился преподобный отец. Это был крупный мужчина, ростом не меньше шести футов четырех дюймов, и казалось, что он всем телом надвигается на нее.
— А разве сегодня вечером вы не читаете лекцию о красоте черных женщин? — спросила корреспондентка.
Преподобному Уодсону потребовалось около двадцати секунд, чтобы разобрать ее имя, написанное на карточке, приколотой к прекрасному черному шелку, скрывающему, можно сказать, не груди, а целые горные вершины.
— Ингрид, — наконец сказал он и посмотрел ей в глаза, проверяя, правильно ли он произнес ее имя. — Ингрид, я верю в могущество братских отношений между людьми. Я хочу, чтобы мы с вами были братом и сестрой.
Чернокожая женщина в элегантном, но скромном костюме, с изящным, но недорогим модным ожерельем на длинной, словно выточенной из черного дерем шее и с коротко остриженными волосами подергала преподобного Уодсона за рукав.
— Преподобный отец, пора на лекцию. Не забудьте, вы консультант мэрии по вопросам расовых отношений.
— Я занят, — сказал Уодсон и улыбнулся блондинке.
— Но вы заявлены в программе. Вы — консультант мэрии, — повторила чернокожая женщина.
— Потом, — отмахнулся преподобный Уодсон.
— Но ваша лекция посвящена борьбе с расизмом в нашем городе! — настаивала женщина, вежливо, но твердо улыбаясь корреспондентке шведского телевидения.
— Потом, я сказал! У нас сейчас программа международного сотрудничества, — заявил преподобный Уодсон и положил свою здоровенную лапищу на покрытое шелком плечо Ингрид.
Ингрид улыбнулась. Преподобный Уодсон заметил, как напряглись ее соски под черным шелком. Она была без бюстгальтера.
— Преподобный отец, — сжав губы, не отступалась чернокожая женщина. — Много народу собралось послушать вашу лекцию о том, что «красивый» и «черный» — синонимы.
— Синонимы? Я никогда не говорил про синонимы. Никогда. Черная красота — изначальная красота. В ней нет никаких синонимов. Сколь долго, о Боже, наших черных красавиц белые расисты называли синонимами! Ингрид, нам стоит смыться отсюда и поговорить о расизме и о красоте.
— Слово «синонимы» означает — «слова с одинаковым значением», — объяснила чернокожая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24