Римо повернулся к Чиуну.
— Почему бы нам не двинуться наверх, — процедил он сквозь зубы, — где нам никто не помешает предаваться приятной беседе?
— Мне здесь нравится больше. Я посижу и подожду мои дневные драмы, — упорствовал Чиун.
— А вдруг Смит будет нам звонить?
— Ну и пусть. На сегодня с меня довольно психов.
— Я никогда не отправлю это письмо, — сказал Римо.
— Ладно, — проворчал Чиун. — Пожалуй, придется пойти и посмотреть, как ты будешь убираться. Я не могу тебе доверить даже пустяка, ты все равно где-нибудь да напортачишь.
Прежде чем они вернулись в залитый кровью номер, Римо остановился у киоска и купил чемодан. Когда он запихивал в него останки Ирвинга Одеда Марковича, позвонил телефон.
— Отдел уборки? — сказал Римо в трубку. — Вы убиваете, я за вами убираю!
На другом конце провода было тяжкое молчание. Оно давило, словно камень.
— Невероятно, но факт, Смитти, — сказал в трубку Римо. — У вас даже молчание какое-то кислое.
— Если бы я не видел вас своими собственными глазами, — сказал Харолд Смит, — я бы ни за что не поверил, что на свете бывают такие типы, как вы.
— Ну, что вы хотите мне сказать, Смитти? А то я вообще-то занят.
Римо переломил правое колено трупа, чтобы тот конец влез в чемодан.
— Может, ничего, может, все на свете, — загадочно отозвался Смит. — Люди, которые приветствовали вас по прибытии, прошли через концентрационный лагерь в Треблинке в годы второй мировой войны.
— Ну и что?
— Убитый бизнесмен Хегез, а также Голдман тоже были в Треблинке.
— Правда?
— И доктор Мойше Гаван.
— Все? В одном месте? Вы в этом уверены? — спросил Римо.
— Да, — сказал Смит. Он сидел в местечке Рай, штат Нью-Йорк, уставившись на экран компьютера, представлявшего электронную систему, по сравнению с которой ИБМ показался бы арифмометром. Маленький компьютер на письменном столе Харолда Смита позволял ему использовать информацию, поставляемую тысячами людей, школ, учреждений, библиотек, религиозными и деловыми кругами со всех уголков земного шара.
Задачей Смита было изучать информацию и делать заключения, какое все это имеет отношение к судьбам Америки и всего мира. Обычно его письменный стол был завален грудами страниц с самыми разными материалами, но на сей раз там не было ничего, кроме напечатанного на машинке конспекта в четыре листа. Смит пришел к кое-каким выводам, потому что у сестры одной женщины, состоявшей в Американском Еврейском комитете, который борется против антисемитизма, была дочь, познакомившаяся с одним молодым человеком через «Бнай Акиба» — молодежную еврейскую организацию. Они поженились и родили сына, который рос под надзором Американского еврейского опекунского совета, в задачу которого входит консультировать детей и подростков, в результате чего этот мальчик вступил в ЕАМЛ — Еврейскую ассоциацию молодых людей, — где он сделал доклад о преследованиях евреев в годы второй мировой войны, приведя полный список концентрационных лагерей. Это так поразило его наставников, что они отправили этот список в Совет американских синагог, а там, в свою очередь, его превратили в микрофильм и заложили в компьютер. Этот микрофильм попался на глаза Смиту, и он увидел ниточку...
Тоненькую-претоненькую ниточку, но и ее вполне хватало для КЮРЕ.
— Я в этом уверен, — сказал Смит. — А что?
— Сейчас, минутку, — сказал Римо.
Он открыл чемодан, который уже было совсем закрыл. Не обращая внимания на выпученные голубые глаза на багровом лице, Римо пошарил на груди покойника и извлек нечто из его промокшего от крови пиджака. Он снова закрыл чемодан и начал разворачивать бумажку.
— Прошу прощения, — сказал он в трубку. — От крови все слиплось. — Он наконец нашел то, что искал, и снова заговорил: — Как насчет Ирвинга Одеда Марковича? — спросил он Смита.
— Секунду, — отозвался тот.
Римо напевал себе под нос, как вдруг, словно по волшебству, рядом вырос Чиун.
— Да, — сказал Смит. — Этот Маркович тоже был в Треблинке. Как вы это установили?
— Он явился с визитом к Чиуну. Я позвоню попозже.
Римо повесил трубку. Он понял, что возникла связь — словно электрическая цепь. Его голову вдруг словно продуло хорошим сквозняком и вымело всю паутину. Теперь он понял, что испытывал Шерлок Холмс, когда разгадывал очередную криминальную тайну. Да, детективная деятельность может доставлять удовольствие.
— У тебя странный вид, — заметил Чиун. — Не сообщил ли Смит о задержке моих дневных драм?
— Расслабься, папочка, — весело сказал Римо, набирая номер. — Их доставят завтра, когда кончится еврейский праздник.
— День без драмы, — начал Чиун, — это...
— Все равно что утро без апельсинового сока, — закончил Римо, прижимая к уху трубку. — Алло! Могу я поговорить с Завой? Что-что? О, нельзя ли по-английски? Зава! Нет, я понимаю только по-английски. Господи, мне нужна За-ва!
Чиун взял трубку из рук Римо.
— Неужели все должен делать я? — осведомился он у потолка и повел разговор на беглом иврите.
После беседы, длившейся, как показалось Римо, с полчаса, Чиун вручил ему трубку со словами:
— Она сейчас найдет Заву.
— О чем вы там беседовали? — спросил Римо, снова приложив к уху трубку.
— Вечные проблемы всех достойных людей, — произнес Чиун. — Неблагодарность детей.
— Главное, сам помни о неблагодарности, — сказал Римо и тут услышал в трубке голос Завы.
— Римо? Это опять вы? Вы всегда выбираете не самое удачное время.
— У меня важное дело, — сказал Римо и передал ей услышанное от Смита.
— Но Тохала Делит сказал, что не обнаружил никакой взаимосвязи.
— Зава, а где был сам Делит во время войны?
— Во время какой войны?
— Второй мировой.
— Эго знают все — он прошел через ужасы и пытки. Треблинка!
Римо выслушал это и, смакуя каждое слово, произнес:
— Я так и думал.
— Значит, я была права, — отозвалась Зава. — Значит, все же что-то происходит...
— И самое подходящее время для этого — ваш день четвертого июля или как там у вас это называется.
— Мы должны выяснить, что они задумали, — сказала Зава. — Римо, встречаемся у дома Делита. — Она продиктовала адрес и положила трубку.
— У тебя все-таки нездоровый вид, — заметил Чиун. — Может, дело в воде?
Но Римо не позволил Чиуну подмочить свой энтузиазм.
— Игра началась, Ватсон, — сказал он. — Не желаете ли принять участие?
— А кто такой Ватсон? — осведомился Чиун.
Глава пятнадцатая
Тохала Делит жил в пригороде Тель-Авива, в небольшом кирпичном домике с обширной библиотекой, удобной гостиной, маленькой спальней, уютным крылечком и ванной.
Когда Зава подъехала к дому, на ступеньках уже сидели Римо и Чиун и читали какой-то листок. Вид у них был довольный, но низ брюк Римо был запачкан. На Чиуне было кроваво-красное кимоно с черными и золотыми кругами.
— Как вы ухитрились попасть сюда так быстро? — удивилась Зава. — Я мчалась сломя голову.
— Бежали, — просто сказал Римо. — Мы бы добрались и быстрее, только Чиун пожелал переодеться.
— Я давно не надевал свое беговое кимоно, — отозвался Чиун, — и хотя городок ваш маленький, я решил не упускать такой возможности.
Зава выскочила из джина и подбежала к ним.
— Он дома? Где Делит? — спросила она.
— Его нет, — сказал Римо, не отрываясь от листка бумаги, который был у него в руке.
— Что это? — спросила Зава, указывая на листок.
— Поэма, — ответил Чиун.
— Вся ванная оклеена ими. Эта показалась нам самой интересной, — пояснил Римо.
— Я просил его отобрать что-нибудь получше, но куда там! У него начисто отсутствует вкус, — сказал Чиун.
Зава принялась читать вслух:
Оттуда, где слышен хамсина вой,
Скоро повеет большой бедой.
Расколется вдруг земная твердь,
Неся всем израильтянам смерть.
Головы полетят долой —
Устроит стервятники пир горой,
Мертвую плоть терзая жадно.
И будет вокруг угарно и смрадно,
И сгинут с лица земли города,
Чтобы уже не восстать никогда.
Гитлера призрак доволен станет,
Когда все еврейство в прошлое канет,
Пока что смерть таится в песках,
Но неизбежен евреев крах!
— Он задумал взорвать атомную бомбу! — воскликнула Зава.
— Я это вычислил, — сказал Римо.
— Вычислил! — фыркнул Чиун. — А кто прочитал тебе поэму?
— Что делать, если я не знаю иврита?! Кроме того, ты ее отредактировал. Я что-то не помню строки «головы полетят долой». Там, кажется, было, «тела расплавит смертельный зной».
— Образ показался мне неубедительным, — сказал Чиун. — Я решил немного улучшить текст.
— По-твоему, получилось лучше?
— Погодите, — вмешалась Зава. — Нельзя тратить время зря. Мы до сих пор не знаем, где он вознамерился взорвать бомбу. У нас есть установки в Синае, Хайфе, Галилее...
— Сколько у вас достопримечательностей! — усмехнулся Римо.
— Ничего смешного тут нет! — воскликнула Зава. — Он же задумал взорвать весь Израиль!
— Ладно, — сказал Римо, вставая, — но истерикой делу не поможешь. Слушайте, в поэме говорится с хамсине и смерти от песков. Пески означают пустыню. Это ясно. Но что такое хамсин?
— Гениально! — сказал Чиун.
— Элементарно, Ватсон, — отозвался Римо.
— Хамсин — восточный ветер из пустыни Негев, — пояснила Зава. — Он, похоже, решил отправиться на установку возле Содома.
— Я сразу мог это сказать, — вставил Чиун.
Римо скорчил рожу Чиуну и быстро произнес:
— Зава, найди Забора...
— Забари.
— ...и встретимся у Мертвого моря.
— Ладно, — сказала Зава, вскочила в джип и укатила на большой скорости.
— Детективная работа, оказывается, куда легче, чем я думал, — признался Римо.
— Гениально! — откликнулся Чиун со ступенек. — Твоей мудрости поистине нет предела! Ты не только позволил этому четырехколесному сооружению уехать без нас, но ты еще стоишь и радуешься своей гениальности. Радоваться, не имея на то оснований, — значит утратить связь с реальностью. Ну как такой человек может быть хозяином положения?!
Но Римо не собирался позволить Чиуну испортить его настроение.
— Ты мелок! — пробормотал он.
— Если бы здесь был Меллок, — парировал Чиун, — нам не пришлось бы топать по пустыне пешком.
— Подумаешь! — буркнул Римо. — Так все равно быстрее.
И он побежал.
Зава ворвалась в дом Йоэля Забари, когда его супруга зажигала субботние свечи. Зава была в пыли и с трудом переводила дыхание. Она тащилась в дом, и Забари и его четверо детей удивленно посмотрели на нее от стола.
Они только что закончили десерт, и на лицах детей играл довольный румянец. Сегодня, во время поминальных служб, выступление их отца было принято очень хорошо.
— Что такое? — спросил Забари. — Что случилось?
Зава уставилась на свечи. Она помнила еще с детства, что восемь свечей, зажженных в субботу, означают мир и свободу, и свет, источаемый душой человека.
Затем взгляд Завы упал на детей. Светловолосая, темноглазая Дафна, которая в один прекрасный день станет прекрасной балериной. Восьмилетний Дов, все мысли которого устремлены на программу мира, что не оставляло равнодушным никого из тех, кто с ним знакомился. Стефан — спортсмен, боец, поборник правды. И Мелисса, которая из девочки превращалась в женщину. В настоящую женщину в мире, где очень трудно оставаться женщиной.
Увидев их наивное удивление. Зава вспомнила, зачем здесь оказалась. Она вспомнила о планах Тохалы Делита. Этого не должно произойти. Она этого не допустит.
На ее плечо опустилась мягкая теплая рука Шулы, супруги Йоэля Забари. Ее муж смотрел на Заву пристально и внимательно.
— Пойдемте со мной, — выдохнула кое-как Зава. — Это крайне важно.
Забари заглянул ей в глаза, посмотрел на праздничные свечи, потом — на жену, в глазах которой застыл безмолвный вопрос. Затем он взглянул на детей, которые уже, словно позабыв о появлении Завы, снова занялись своими делами, весело чирикая за столом. Дов положил одну ложку на другую и стукнул по ней. Ложка сработала как катапульта, подбросив другую, которую Дов ловко поймал в воздухе. Он улыбнулся, а Дафна зааплодировала.
— Хорошо, — сказал Йоэль Забари. — Я готов. Идем сейчас?
Зава кивнула.
— Извини, дорогая, — сказал Забари и коснулся щеки жены изуродованной правой половиной своего лица. — Я скоро вернусь, — сказал он, помахав рукой детям за столом. — Извините меня, милые.
— Тебе обязательно надо идти, папа? — осведомился Стефан.
Йоэль Забари грустно кивнул головой, потом посмотрел на потолок и сказал: «Прости меня, Господи» Как-никак это была суббота!
Зава вышла вместе с Забари.
— Мы возвращаемся к тому лабиринту из труб, где ты опять заблудишься? — спросил Чиун.
— На этот раз все будет иначе, — уверил его Римо.
Они продолжили бег. Римо передвигался ровным гладким шагом, словно по движущейся пешеходной дорожке, а не по песку. Руки ходили туда-сюда в такт бега.
Чиун, наоборот, бежал, засунув руки в рукава своего красного с черными и золотыми кругами кимоно. Он бежал, и за ним поднимался длинный шлейф. Чуть касаясь песка, Чиун несся вперед словно брошенный сильной и меткой рукой нож.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20