Одного подорвали взрывчаткой, двоих пристрелили. Вокруг школьной игровой площадки, как и в районе двух других убийств, не было замечено ни одного человека, которого можно было бы считать, пользуясь терминологией министерства юстиции, «недостаточно чистым».
Двое застреленных получили по пуле 22-го калибра, что исключало оптический прицел. Убийцы подбирались к жертвам совсем близко, но при этом оставались незамеченными. Министерство юстиции, точнее говоря, КЮРЕ недоумевало, кто это был и как им это удавалось. По прикидке Римо, шанс Кауфманна выжить был равен пятидесяти процентам — и то в лучшем случае.
Чувствуя себя облеченным доверием высоких инстанций, Римо взглянул Кауфманну прямо в глаза.
— Вам не о чем тревожиться, — сказал он, ободряюще тронув Кауфманна за плечо.
— А что вы скажете по поводу взрыва бомбочки во дворе оклахомской школы? Газеты назвали имя убитого: Калдер. Но я-то знаю, что он — бухгалтер. Заговоривший бухгалтер. А ведь ему тоже гарантировали полную безопасность.
— Там была совершенно иная ситуация, — солгал Римо.
Они с Чиуном брели по чисто выметенным дорожкам Форт-Брэгга с бордюрами из белого камня, указывающими, где можно ходить, а где нет. Тут и там попадались огромные свежевыкрашенные таблицы со стрелками и загадочными сочетаниями букв и цифр, например, «КОМСЕКПАК 918-В».
Впечатление было такое, словно 20 тысяч человек встали лагерем среди сосновых лесов Северной Каролины с единственной целью — содержать местность в чистоте. Время от времени случалась беготня со стрельбой, после чего гильзы подбирались все до одной, чтобы, будучи упакованными и промаркированными в уставном порядке, прибыть к берегу Атлантического океана, где другим людям, чьи суда сияли такой же чистотой, вменялось в обязанность утопить груз в океанских глубинах.
Взвод с карабинами наизготовку протрусил мимо, оглашая округу ритмичными выкриками: «Де-сант! Де-сант!»
Прав был Чиун, однажды отозвавшийся об армии так: «Их учат подавлять чувства, чтобы выполнять долг, тогда как Синанджу обостряет чувства ради высшего совершенства».
— Чем лучше мое положение по сравнению с тем беднягой, которого разорвало на куски? — спросил Кауфманн.
— Оглянитесь по сторонам! — посоветовал Римо. — Кругом вооруженные люди, часовые у ворот. Вы зажаты в мощном кулаке, который стиснут единственно ради вашей защиты.
Чиун кивнул и проговорил что-то по-корейски.
— Что он сказал? — поинтересовался Кауфманн.
— Что вас можно считать наиболее надежно охраняемым человеком в целом свете, — ответил Римо. На самом деле смысл слов Чиуна был иным: почти любая атака может быть отражена, коме той, о которой никто не знает.
— А кто он такой, между прочим?
— Друг.
— Откуда я знаю, что вы не убийца? Для того, чтобы напасть на след того бедняги в Оклахоме, гангстерам понадобилось проникнуть в министерство юстиции.
— Вот, глядите! — Римо поднял руки. — Мы не вооружены.
— Все равно у меня неспокойно на душе. Вы представляете, какие мысли посещают Поластро с тех пор, как я перестал на него работать?
— Поластро? — переспросил Римо.
— Сальваторе Поластро. — Кауфманн хлопнул себя по лбу. — С ума сойти! Вы — моя специальная охрана, как же вы не знаете, против кого я даю показания?
— Один-ноль в вашу пользу, — проговорил Чиун.
— Виноват, — сказал Римо и снова принялся успокаивать Кауфманна.
Им преградил путь дежурный лейтенант, сообщивший, что в Седьмой корпус имеют доступ только родственники, причем прошедшие проверку.
Перед Седьмым корпусом были ворота с электрическим приводом. Их круглосуточно охранял караул из двоих часовых, обходивших здание за десять минут. О проникновении сюда посторонних нечего было и думать: извольте предъявить пропуск или быть узнанным в лицо. При входе проводилась проверка на металлические предметы; каждое изделие из металла, проносимое в Седьмой корпус, подлежало проверке.
— Самая надежная зона, не считая ставки верховного главнокомандующего объединенными вооруженными силами НАТО, сэр, — похвастался лейтенант, обращаясь к Римо.
— Смертельная ловушка, — откликнулся Чиун по-корейски.
— Что, что он сказал? — всполошился Кауфманн.
— Что это — самая надежная зона, не считая ставки верховного главнокомандующего, — сказал Римо.
— Нет, я спрашиваю про него. — Кауфманн указал на Чиуна.
— А, он отпустил замечание по поводу Седьмого корпуса. Успокойтесь, вам нечего бояться, кроме вашего собственного страха.
Чиун усмехнулся и обратился к Римо по-корейски:
— Какая глупость! Неужели при виде опасности ты станешь обвинять свое зрение? Неужели, заслышав приближение крупного зверя, ты станешь обвинять собственный слух? Зачем ты несешь эту чушь? Страх, подобно любому другому чувству, помогает подготовиться к встрече с опасностью.
— Ты не разбираешься в тонкостях работы правительства, папочка.
— Нет, как раз разбираюсь!
— О чем вы там болтаете? — вмешался Кауфманн. — Меня окружают погремушки, а на самом деле мне грозит смерть.
— С таким командующим гарнизоном, как генерал Хапт, вам совершенно нечего опасаться, — заверил его лейтенант.
— Еще бы! Попробовал бы архиепископ неодобрительно высказаться о папе римском? — отмахнулся Кауфманн. — Нет, я уношу отсюда ноги.
Римо проводил его до аккуратного дощатого домика, окруженного белыми камнями, как все остальное на территории этой базы. Двое часовых из военной полиции, наставив на Римо «пушки» 45-го калибра, потребовали "предъявить удостоверение и только потом пропустили его внутрь вслед за Кауфманном. Внутри обнаружился еще один субъект из военной полиции — этот прохлаждался в гостиной. Он тоже потребовал у Римо удостоверение. На втором этаже Кауфманн принялся швырять вещи в чемодан.
— Не подходите ко мне! Один звук — и эти ребята будут здесь.
— И вы хотите бежать несмотря на такую надежную охрану?
— Ага.
— Почему?
— Потому что если они добрались до того бедняги в Оклахоме, значит, они доберутся и до меня.
— Куда же вы направитесь?
— Так я вам и сказал!
— Неужели мне так и не удастся убедить вас остаться?
— Не удастся! — Засунув в чемодан последнюю рубашку и несколько пар носков, Кауфманн надавил на крышку. Замок щелкнул. — И не пытайтесь.
— Вы нужны правительству как свидетель. Почему вы не хотите выслушать меня?
— Даю вам три секунды.
За эти три секунды Римо продемонстрировал чудеса красноречия. Он объяснил, что общество держится на гражданах, которым небезразлична справедливость. Что искоренение деструктивных элементов вроде Поластро приведет к процветанию элементов конструктивных. Наконец, он пролил свет на проблему ответственности гражданина в свободном обществе.
Не удовлетворившись этим, он вдавил упрямцу верхний позвонок в затылочную впадину, отчего Кауфманн сперва подумал, что умирает, ибо перед его меркнущим взором заплясали огоньки, а потом мысленно взмолился о смерти, так как ему показалось, что по всему его телу прошлись крупной наждачной бумагой.
Римо заботливо положил Кауфманна на кровать рядышком с чемоданом.
— Ох! — чуть слышно простонал Кауфманн, дожидаясь, когда отступит боль, чтобы зайтись в душераздирающем вопле.
— Надеюсь, теперь вы поняли, что нужны правительству для более эффективной работы, — рассудительно молвил Римо.
Кауфманн понял. И подтвердил это кивком головы. Кивок получился исключительно искренним: Кауфманн так ревностно продемонстрировал гражданскую сознательность, что лоб его ткнулся в колени, и он даже скатился с кровати на пол.
— Выражаю вам благодарность от имени правительства Соединенных Штатов и американского народа, — сказал Римо.
Сойдя вниз, он приветливо улыбнулся парню из военной полиции. Сверху раздался пронзительный крик. У Кауфманна снова действовали легкие. Ему больно, но это скоро пройдет. Чиун называл примененный Римо прием «опавшим лепестком» и утверждал, что его действие объясняется нарушением соотношения сил жизни и смерти, сосуществующих в человеческом организме. Римо пытался описать этот эффект в западных терминах, и самым близким по смыслу оказалась «дисфункция центральной нервной системы в результате силового воздействия». Разница состояла в том, что, согласно медицинским учебникам, пациенту с подобным диагнозом грозит неминуемая смерть, жертвы же Римо неизменно выживали.
Охранник рванулся на второй этаж. Снаружи двое стражей остановили Римо: ему было ведено не шевелиться, пока не будут устранены всякие сомнения, что непорядок, чем бы он ни был вызван, не имеет отношения к лицам, временно допущенным на территорию гарнизона.
— Вы хотите сказать...
— Я хочу сказать, что вы не сойдете с места, пока мы не разберемся, что произошло наверху, — разъяснил военный полицейский с револьвером.
В окне второго этажа появилась голова стража, охранявшего гостиную.
— Он говорит, что с ним все в порядке, — доложил страж. — И твердит, что всей душой поддерживает конструктивные элементы.
Наблюдавший за этой сценой Чиун прокомментировал увиденное кратко:
— Опавший лепесток.
Трое мальчуганов, один из которых был воооружен пластмассовой бейсбольной битой, влетели во двор и проскользнули мимо Римо.
— Хотите, сыграем, мистер Кауфманн? — крикнул один.
— Нет! — ответил со второго этажа Кауфманн. — Можете взять печенья!
— Простите, что пришлось вас задержать, — извинился военный полицейский с официальной улыбкой, в которой не было ни сожаления, ни раскаяния.
Один из мальчишек подбросил белый мячик и отбил его головой.
На опрятной улочке с подстриженными газонами пахло вкусной едой. Солнечного тепла хватало в тот день не только на расположение части, но и на обе Каролины. Римо спросил, почему Чиун назвал гарнизон смертельной ловушкой.
— На мой взгляд, вероятность выжить составляет здесь пятьдесят на пятьдесят, — сказал Римо.
— Это в процентах?
— Ну да.
— Тогда пятьдесят против девяноста.
— Принято исходить из ста процентов.
— В таком случае, единица против сотни.
— Ты уверен в этом?
— Почти.
— Тогда единица против девяноста девяти.
— Пусть так, — согласился Чиун. — Ставлю девяносто девять против одного, что Кауфманн — не жилец. Недаром инстинкт подсказывает ему, что надо улепетывать.
— Почему ты так думаешь?
— Тебе известно, как погибли те трое? Их, между прочим, тоже тщательно охраняли.
— Нет, не известно. Именно поэтому я и прикинул, что меры безопасности эффективны только наполовину.
— Предположим, у тебя есть миска риса, которая стоит на земле, и кто-то вздумал ее украсть.
— Ну и что?
— Что ты предпримешь?
— Буду стеречь миску.
— Так, хорошо. Как?
— Привяжу рядом собаку.
— А если на следующий день собаку убьют?
— Возведу вокруг миски забор.
— Проходит еще день — и риса как не бывало, хотя забор стоит на месте.
— Придется замаскировать рис. Получится замаскированная миска с рисом, дырявый забор и дохлый пес.
— Следующим утром ты приходишь — а рис опять исчез. Твои действия?
— Очевидно, попробую придумать что-нибудь еще.
— И столь же очевидно, что это твое «что-нибудь еще» не даст никакого результата.
— Вовсе не обязательно, — возразил Римо.
— Обязательно, — отрезал Чиун.
— Откуда ты знаешь?
— Очень просто, — сказал Чиун. — Нельзя защититься от того, что тебе неизвестно.
— А вдруг это «что-нибудь еще» сработает? Знаю, шансов не так уж много, но все же они есть.
— Нет у тебя шансов, — заверил его Чиун. — Удачи как таковой попросту не существует. Существуют только благоприятные условия, которыми люди не умеют пользоваться.
— Тогда как быть со мной? Разве не удача, что я постиг тайны Синанджу?
— Ответ прост, — сказал Чиун, и Римо пожалел, что затронул эту тему. Он заранее знал, что сейчас последует: довольная ухмылка на морщинистом лице Мастера Синанджу. — Мое решение учить тебя, посвятить тебя в тайны Синанджу объясняется очень просто, — сказал Чиун. — С раннего детства я мечтал преодолеть непреложные законы жизни. Но это все равно что пытаться превратить свиное ухо в нечто стоящее или сделать из грязи алмаз. Я уже признался в ошибке: напрасно мой выбор пал на тебя.
— Знаешь что, — взвился Римо, — хватит с меня этой болтовни! Я ничем не хуже прежних Мастеров, исключая, возможно, только тебя. Но если ты считаешь иначе, что ж, вольному воля.
— О, я вижу, ты сердишься?
— Дело не в этом. Что толку плевать против ветра?
— Обидеться из-за такого пустяка!
— Мне осточертел весь этот бред про твою деревню в Северной Корее. Я видел ее. Если бы такая появилась в Америке, ее бы дружно прокляли.
Улыбка Чиуна растаяла.
— Очень типично — превратить безобидную шутку в зловредную клевету.
Чиун насупился и побрел на противоположный конец гарнизона. Римо остался стоять у забора. От нечего делать он покидал с детьми легкий мяч, показывая, как заставить его зависнуть в горячем воздухе летнего вечера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20