Но у нас припасено секретное оружие против них. Дело в том, что крупное агентство стремится выгородить работающую на него парочку — азиата и белого, которые были приставлены к Кауфманну.
— Что же это за секретное оружие, сэр?
— Я же говорю — эта самая парочка! Совершенно очевидно, что они какие-то тайные агенты. По ним-то мы и нанесем удар! Я распорядился, чтобы наш художник сделал их портреты, они будут показаны по национальному телевидению, и тогда этому агентству — мы не станем его называть, поскольку мне неизвестно, что это за агентство, — придется лезть в укрытие. В укрытие, джентльмены!
Генерал продемонстрировал присутствующим два карандашных портрета.
— Получилось не очень похоже, — заметил начальник штаба. — Я видел их, когда они у нас сшивались.
— Неважно, — успокоил его Хапт. — Мы вовсе не стремимся к тому, чтобы с этими двумя случилась неприятность. Нам нужно, чтобы их агентство отвязалось от нас. И оно отвяжется, вот увидите! Мы провернем это дельце так же быстро, как перелетает через открытую местность снаряд из гаубицы. Я правильно произнес название, лейтенант?
— Так точно, господин генерал.
— Отлично! Просто мне хотелось показать вам, что армейская карьера не делает человека узким специалистом, — объяснил генерал Уильям Тэссиди Хапт и хохотнул.
Глава 8
«Чикагский исправительный центр для несовершеннолетних» — гласила надпись на медной табличке у подъезда старого четырехэтажного кирпичного здания в унылом и неприветливом городском закоулке.
— Что значит «исправительный центр»? — спросил Чиун.
— Нечто вроде исправительной школы, — ответил Римо, Его внимание привлекли стены дома. Водосточная труба выглядела вполне надежно.
— Отличное объяснение, — буркнул Чиун. — Как будто я должен знать, что такое исправительная школа.
— Это такое заведение, куда отправляют плохих детей, чтобы сделать их еще хуже.
Если не выдержит водосточная труба, можно воспользоваться рассеченным трещиной участком стены между двумя вертикальными рядами окон: трещина начиналась от тротуара и уходила под крышу. По этой стене можно без особого труда забраться наверх, держась за выступы с обеих сторон.
— Плохих детей не бывает, — возразил Чиун.
— Благодарю вас, отец Фланаган. Вам повезло: очаровательный малыш Элвин не палил в вас из револьвера.
— Это не имеет отношения к нашей дискуссии. Плохих детей не бывает.
— Бывают только плохие родители? — Римо сделал ставку на треснувшую стену. Комната Элвина находилась на четвертом этаже.
— Дело не в родителях, — ответил Чиун.
Римо повернулся к нему.
— Ладно, раз уж ты все равно собрался объяснить мне, что к чему, продолжай. Плохих детей не бывает, плохих родителей — тоже. Тогда в чем же дело? Ведь этот сопляк стрелял в меня!
Чиун назидательно поднял палец.
— Плохим бывает общество. Дети лишь отражают то, что видят вокруг. Ваше общество плохое.
— А в Корее, наверное, хорошее.
— Как быстро ты схватываешь, когда хочешь! — просиял Чиун. — Да, в Корее хорошее общество. На древней земле фараонов тоже было хорошее общество. Там знали, как обращаться с детьми: их окружали красотой.
— Египет благоденствовал за счет рабов. И вечно с кем-то воевал.
— Пойми: ребенок запоминает хорошее. Дурное делает ребенка дурным. — Чиун сложил руки на груди в знак того, что дискуссия закончена.
Римо покачал головой. Чиун в роли доктора Спока не вызывал у него энтузиазма.
— И все же что лучше — водосточная труба или стена? — спросил он.
— Ты всегда предпочитаешь ломиться в открытую дверь. В этом ты весь.
Чиун пошел вперед. Римо устремился за ним, ворча про себя: «Брюзга...» Улица блестела от ночного чикагского дождя. «Как непохоже на Нью-Йорк, — подумал Римо. — Там улицы никогда не блестят от дождя, потому что набросанный всюду мусор не дает свету фонарей отражаться от мостовой и тротуаров».
— Приятный город, — молвил Чиун, поднимаясь по ступенькам старого дома.
— Я читал, что этим городом управляет тиран.
— Недаром мне здесь нравится, — кивнул Чиун. — Работать на тиранов — сущее удовольствие. Греция так ничего и не достигла, перейдя к демократии.
Охранник в форме вежливо выслушал Чиуна, сообщившего, что ему нужно увидеться с...
— Как его зовут, Римо?
— Элвин Девар.
— С Элвином Деваром. Моим близким родственником.
Сказав это, Чиун повернулся к Римо и многозначительно подмигнул.
— Странно, — ответил охранник. — Парень белый, а вы — азиат.
— Знаю. Не всем выпадает такое счастье.
— Это его родственник со стороны жены, — объяснил Римо.
— Вот-вот. Элвин женат на моей дочери. Он мне племянник.
— Зять, — поправил Римо со смущенной улыбкой.
— Да он же ребенок! — воскликнул охранник. — Он еще не мог ни на ком жениться.
— Затем вы упрямитесь? — спросил Чиун. — Я пришел навестить близкого родственника... как, говоришь, его зовут, Римо?
— Элвин.
— Я пришел навестить близкого родственника по имени Элвин, мужа моей дочери, а вы чините мне препятствия.
— Ах, так? Тогда слушайте. Вы и представить себе не можете, сколько извращенцев здесь ошивается! Так что, по-моему, вам лучше убраться отсюда подобру-поздорову, не то я вызову полицию. Если вам понадобился Элвин, приходите завтра.
— Римо, вразуми его!
Когда охранник уснул, Римо забрал его ключи и вслед за Чиуном направился к лифту.
— Наверное, во всем виновата твоя прическа, — предположил Чиун.
— Моя прическа?
— Ну да. Из-за нее привратник принял тебя за извращенца. Тебе не мешало бы постричься.
Лифт остановился посреди длинного коридора, в конце которого находился еще один охранник в форме.
— С ним я разберусь сам, — сказал Чиун.
— Ладно, — согласился Римо. — Только убирать тела придется тебе самому.
— Тел не будет. Я его одурачу.
Чиун не спеша направился к охраннику. Римо шел позади. Охранник отъехал в кресле немного назад, чтобы было сподручнее выхватить револьвер. На столике перед ним лежала книга детективных рассказов.
— Привет, дружище! — с улыбкой приветствовал его Чиун. — Я отказал себе в удовольствии посмотреть объявленный на понедельник футбольный матч, чтобы навестить здесь своего близкого родственника, некоего Элвина.
— Сегодня среда, — отрезал охранник. — Кто пропустил вас наверх?
— Любезный джентльмен внизу.
— Рокко? Рокко пропустил вас сюда?!
— Он нам не представился. Он назвал тебе свое имя, Римо?
— Нет. Но он похож на Рокко.
— Где ваш пропуск? — рявкнул охранник.
— Римо, предъяви ему наш пропуск.
— Ах, пропуск!..
Когда второй охранник, подобно первому, улегся отдыхать, Римо спросил Чиуна, нет ли у него в запасе других хитроумных идей.
— Нет. Все как будто прошло гладко. Я же говорил, что нет нужды утруднять задачи.
— Слова «утруднять» не существует.
— А жаль.
Вдоль стены позади прикорнувшего охранника громоздились полки с бумагами, бланками, канцелярскими принадлежностями, полотенцами, простынями, наволочками и светло-голубыми комбинезонами. Римо прихватил две простыни.
Элвин Девар давно спал. Он спал блаженным сном невинного ребенка, лежа на спине, закинув ручонки за голову и слегка приоткрыв рот.
— Элвин! Э-э-й!
Элвин сел на жестком матрасе. Его просторная одиночная камера располагалась в дальнем конце коридора. Мальчик поднял глаза на решетчатую дверь. За ней стояли две фигуры в белом, почти сливающиеся в полутьме со стеной.
— Элвин! Э-э-й!
Элвин протер глаза и снова уставился на решетку. Фигуры стояли на прежнем месте: с того бока, где на них падал свет, они казались белоснежными, с противоположного бока — черными.
— Кто вы? — неуверенно спросил Элвин.
— Призраки убиенных тобою.
— Почему же вас двое? Ведь я убил только одного?
— Мм... Дух делится надвое. Мы — две половинки.
— Глупости! — сказал Элвин. — Знаете что, если вам нужно со мной поговорить, обратитесь к моему адвокату. Мне надо выспаться. Завтра ко мне пожалует психиатр, и я должен быть в наилучшей форме.
— Мы явились, чтобы предоставить тебе возможность покаяться в грехах.
— Слушай, парень, отнеси-ка свою простыню в прачечную. Оставь меня в покое, а то я позову охрану. Я устал.
Элвин Девар снова улегся и отвернулся к стене. Его предупредили, что полицейские не остановятся ни перед чем, лишь бы заставить его заговорить.
— Это твой последний шанс, Элвин, — не унимался голос.
— Проваливай, понял?
Элвин возмущенно тряхнул головой: два психа у двери его камеры затеяли спор.
— Так ты говоришь, плохих детей не бывает?
— Он не плохой, он лишь дурно воспитан, — пропел смешной голосок, точь-в-точь как в любимой программе Элвина по кунг-фу.
Последовавший за этим звук Элвину совершенно не понравился: он напоминал скрежет резко тормозящего поезда, когда металл угрожающе скребет по металлу. Элвин завертелся на койке. Его глаза уже привыкли к полумраку, и он видел дыру в двери камеры, где одна железка уже была оторвана. Низкорослый полицейский в простыне схватился обеими руками за следующую перекладину. Снова раздался мерзкий скрежет железа, и перекладина осталась в руках у низкорослого. Он бросил ее на пол. Высокий вцепился в крестовину, соединявшую нижние и верхние перекладины, согнул ее и отодрал от двери, словно эта была ленточка на подарочной коробке.
Неожиданно Элвина Девара осенило, что эти двое — никакие не полицейские. Они ворвались к нему в камеру. Элвин забрался снегами на койку и забился в угол, прижавшись спиной к холодному бетону.
— Отстаньте, слышите? Не то я закричу!
— Покайся! Покайся!
— Уйдите! Уйдите!
— Как тебе кажется, в его голосе звучит раскаяние? — спросил высокий у низкорослого.
— Мне очень жаль, но, кажется, нет.
— Что будем делать?
— То, с чего надо было начинать. С чего начал бы любой на нашем месте.
Низкорослый, не снимая простыни, ринулся к Элвину, который еще плотнее прижался к стене. Неровности цементной стены больно впивались ему в спину, но он не обращал внимания на боль. Во рту у него пересохло. Сигаретку бы сейчас!
Он съежился от страха. Низкорослый поднял его, как невесомое перышко. И уже в следующую минуту, упираясь животом в костлявые колени привидения, он был подвергнут унизительной порке.
— Прекратите! Мне больно!
— Так и должно быть, невоспитанный, безмозглый щенок! — ответил голос. Певучесть пропала, и голос напоминал теперь рассерженный свист.
Высокий наблюдал за экзекуцией.
— Кто велел тебе пристрелить Уорнера Пелла? — спросил он.
— Мне запрещено говорить! — взвизгнул Элвин.
— Вот как? — спросило привидение-коротышка. — А как тебе понравится вот это? — Шлепки участились и усилились.
Ничего подобного Элвину еще не приходилось испытывать. Если бы его заранее предупредили, что его ждет такая ночка, он ни за что не сунулся бы в это дело.
— Перестаньте. Я все расскажу.
Наказание продолжилось.
— Все рассказать — еще не все. Ты будешь ходить в церковь?
— Буду, буду! Каждое воскресенье. Обещаю!
— Будешь стараться в школе?
— Буду, буду! Мне очень нравится в школе. Отпустите меня!
— Будешь чтить семью? Правительство? Избранных вами руководителей?
— Буду чтить, честное слово! Я постараюсь стать старостой класса.
— Хорошо. Если тебе понадобится содействие, чтобы повлиять на избирателей, можешь обратиться ко мне.
Порка прекратилась.
Высокий спросил тщедушного напарника:
— Ты закончил?
— Готово, — ответил тщедушный, все еще не спуская Элвина с колен.
— Хорошо. Итак: кто велел тебе прикончить Уорнера Пелла?
— Мисс Кауфперсон. Это было ее задание. Она меня заставила. Иначе я бы не стал.
— Ладно, — молвил высокий. — Если окажется, что ты водишь нас за нос, Элвин, то мы примемся за тебя снова. Тебе понятно?
— Да, сэр, понятно. Вы приметесь за меня вдвоем. Понятно, сэр.
— Хорошо.
Элвина снова подняли на руки и положили обратно на койку. Он почувствовал, как ему надавили за ухом, — и тут же погрузился в сон. Утром он взглянул на брусья решетки, и ему показалось, что к ним никто не прикасался. Значит, это был всего лишь дурной сон? Но потом он пригляделся к брусьям и по зазубринам на краях понял, что их все же выломили, а потом поставили на место.
У Элвина мигом пропал аппетит.
Римо молча шагал прочь от исправительного заведения плечом к плечу с Чиуном, задумчиво пиная носком ботинка пустую банку.
— Кое-чего я все-таки не понимаю, папочка.
— Кое-чего? Если бы ты попросил меня догадаться, о чем речь, то я ответил бы: «Всего». Что же показалось тебе таким необычным?
— Сегодня днем я не мог ударить ребенка, даже когда он целился в меня из револьвера. У меня не поднималась рука. Ты утверждал, что это нормально, и нес какую-то ересь насчет того, что на детей надо воздействовать только любовью.
— Да. И что же?
— А вечером ты сам излупил Элвина в камере за милую душу. Почему ты можешь сделать то, чего не могу сделать я?
— Тебе действительно невдомек, почему Мастеру под силу то, что неподвластно тебе? О, как же честолюбивы твои притязания!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20