Вилять он не решится, ибо любое его виляние войдет в противоречие с откровенными сообщениями, выданными вчера.
Но не вести же серьезный разговор на улице?
— Пошли в тепло, побеседуем, — предложил я. — Что-то на ветру меня просифонило до самых косточек…
Я двинулся, было к центральному вагончику, но Сережкин остановил меня:
— Ты уж извини, Баба-Катя, но я должен заскочить к своим басурманам. Четвертый взвод — самый тяжкий в роте. Необстрелянный на стройке молодняк… Поговорим позже…
Не успел я возразить, как Витька ударился в бега. Издали издевательски помахал мне рукой… Нет худа без добра теперь никто не помешает трудной беседе с Родиловым. Лишь бы застать его на месте…
Сережкин, как всегда, был прав. Начальник Школьниского участка сидел в шикарном, по строительным меркам, кабинете за добротным письменным столом. Стены отделаны под дуб. Над головой Сиюминуткина, будто в почетном карауле застыли два портрета: Ельцина и Путина. На других стенах картины: натюрморт из питейного цикла «Медведи на лесозаготовках». Дырявый, в щелях пол старого вагончика покрывал добротный ковер.
В «предбаннике» — столик для секретарши и несколько стульев для посетителей.
Все — чин по чину. Даже дверь, обитую дерматином, украшает фигурная табличка, информирующая о часах приема по личным вопросам.
Такого шика нет даже у подполковника Анохина, не говоря уже о начальнике особого участка.
Перед Сиюминуткиным лежала толстая книга. Наверняка — детектив! И здесь Сережкин оказался прав. По правую руку начальника участка — стакан чая, по левую — тарелка с пирожными.
— Баба-Катя! — провозгласил Родилов, торопясь мне навстречу с протянутой для пожатия рукой. — Ты ведь у меня впервые? Проходи, дорогой, присаживайся. Хоть в кресле устраивайся, хоть на диване… Вот-вот Вах прискачет — сообразим на троих. Так сказать, проиграем вступление. Основное — в обед. Кругомарш пообещал приехать. Дедок наведается… Хочешь чаю с пирожными?
— Спасибо, не хочу. Плотно позавтракал.
В присутствии руководства УНР пьянки не будет Пара тостов во здравие юбиляра — шампанским, естественно, еще один — за его плодотворную трудовую деятельность на благо… и так далее.
Казарменно-официалъное празднество. Это к лучшему — не выношу заплетающихся языков, циничных анекдотов, выяснения отношений по формуле: «Ты мене уважаешь? Я тебя уважаю!»
— У меня — серьезный разговор, Гена. С глазу на глаз. Прошу, не спрашивай, зачем и почему — 'просто отвечай.
Вот так сексот! Решил ударить на полную откровенность, без пояснений и прочих дамских причин. Пожалуй, такой метод, учитывая особенности характера Сиюминуткина, оправдан. Хитрить с хитрецом — зря терять время, его запутаешь, и сам запутаешься.
— Ответишь?
Родилов обошел огромный свой стол и занял место под охраной двух непробиваемых портретов. На лице — ни согласия, ни отрицания — натянутая маска полного равнодушия.
— Давай, Баба-Катя, задавай свои вопросы. Смогу — отвечу. Не смогу — прямо скажу…
Нет, не сможешь, а не захочешь! Ну и черт с тобой, рискну поиграть в поддавки.
— Ты не притворяйся, Гена, не придуривайся. То, что меня интересует, для тебя — кедровые орешки. А зубы у тебя — дай Бог каждому… Первое. Кем работала у тебя Екатерина Анатольевна Гордеева?
— Тоже мне вопрос! Нормировщицей.
— Откуда тогда у нее допуск?
— Узнавал, меня это тоже заинтересовало. Гордеева раньше трудилась на ракетном полигоне. Вместе с мужем. Развелась и уехала на Восток.
Одна зацепка налицо. Доложу Малееву, и тот прикажет выяснить, кто таков муж Екатерины Анатольевны, кем работал на полигоне и где находится сейчас. Оказывается, увлечение детективами тоже приносит пользу. Особенно человеку, вступившему не скользкую тропу сексотства.
— Фамилии мужа не помнишь?
— Когда Катька поступала к нам на работу — писала автобиографию. Положено по закону. Я познакомился. Она оставила после развода фамилию мужа…
Помолчали. Второй вопрос более сложный, и мне нужно, хотя бы бегло, мысленно сформулировать его, выстроить таким образом, чтобы выжать из Сиюминуткина максимально большую информацию.
— Спасибо, Гена… Скажи, в каких отношениях была нормировщица Гордеева с мастером Сичковым? Только не спеши отвечать — подумай, вспомни.
— А чего вспоминать-то? Я своих подчиненных держал и держу на коротком поводке. Обо мне они почти ничего не знают, зато я о них — все, от «а» до «я»… Сам знаешь, таков закон руководства любым производством. Стройка — не исключение… А вот о взаимоотношениях мастера и нормировщицы почти ничего не знаю. Может быть, они и спали вместе время от времени… А почему тебя вдруг заинтересовал Валера?
— Мы ведь договорились: вопросы задаю я… Ну, да, ладно, в виде исключения проинформирую. Интересный экземпляр твой Сичков. По образованию — техник, а на нивелир смотрит, будто пятилетний ребенок на созвездие Стрельца… Он у тебя ничего не наворочал на сооружениях?
— А я его на строительство не допускал. Занимался Валера снабжением: отнеси-принеси, отвези-привези. Строитель из него, как из меня врач-гинеколог… К тому же и поработал Сичков в Школьнинске от силы полгода…
— Почему же Анохин вдруг перевел его в Болтево?
Родилов состроил максимально хитрую гримасу.
— Наивняк ты, Баба-Катя, беспросветный. Учти на будущее одну руководящую истину: чтобы избавиться от бездари и лодыря, есть самый верный и короткий путь. — Сиюминуткин горделиво выпрямился, поднял по-профессорски на уровень моих глаз палец, выждал немного, накачивая мое внимание, и продолжил. — Рас-хва-лить! Понял, новобранец? Вот я и разрисовал Катьку и Валеру в таких красках, что наш кадровик захлебнулся от радости и помчался докладывать подполковнику. Не люди у меня получились — святые иконы, на которые впору молиться. Анохин вызвал — отдавай мастера и нормировщицу. Я — на колени: не отбирайте, план рухнет, убытки подпрыгнут, сооружения развалятся. Даже всплакнул. Катьку сразу отобрали, после и о Валере вспомнили… Я сделал вид — головой поник, участок, мол, пострадает… Но ради укрепления наших доблестных Вооруженных Сил…
— И Анохин поверил?
— А разве можно мне не поверить?..
От избытка скромности Генка явно не умрет! Ну, да черт ним, с хитрецом, пусть вытанцовывает на здоровье.
Вопросы, вроде, все… Хотя, закину-ка я еще одну блесну — авось, поймаю еще пару «щук». Желательно пожирней и поувесистей.
— Куркова Сергея Сергеевича не знаешь?
— Куркова?.. Не упомню… Знаешь что, Баба-Катя, звякни мне через пару деньков. Кой у кого поспрашиваю. Имеются в Школьнинске такие ребятишки — все обо всех знают… Опиши поподробней своего Куркова, я запишу.
На свет Божий появилась толстая, амбарная книга в коленкоровом переплёте. Из другого ящика письменного стола — набор фломастеров, ручки и карандаши.
Я никогда не занимался составлением фотороботов, только слышал о принципе их создании. И проконсультироваться не с кем. Генка нетерпеливо ожидает, окидывая меня подозрительными взглядами.
— Ну, раздвоенный подбородок, — неуверенно начал я «рисовать портрет» инструктора. — Блондин. Косая чёлка. Глаза чуть прищурены. Всё.
— Не густо. С такими приметами добрая половина поселковых мужиков разгуливает. На всякий случай, поговорю с чиновниками поселковой администрации, поспрашиваю в отделении милиции.
Разговор прервал приезд капитана Арамяна. Как всегда, весёлого, словоохотливого, эмоционального человека.
— Почему грустные, а? Зачем — трезвые? Такой день, вах, такое событие!
— Правильно говоришь, друг! — закричал Сиюминуткин, жестом преуспевающего фокусника извлекая из-под стола бутылку коньяка. — Стоит, треклятая зазнобушка, только глаза начальству мозолит. Сейчас выпьем за здравие. Потом я помчусь в чайнуху, разведаю боеготовность, а вы с Вахом поговорите тет-а-тет… Добро?
Выпили. Подмигнув на прощание мне за спиной Ваха, Генка убежал. Арамян походил по вагончику, громко топая сапогами. Будто простукивал пол кабинета, проверяя его на прочность. Поправил на стенах портреты и картины, полюбовался на них… Удивительный человек ни минуты покоя, всегда и везде находит себе работу.
— Почему молчишь, Дима, а? Зачем раздумываешь? Давай свои вопросы — на все отвечу, ни одного не пропущу. Ведь друг ты мне… Вах, какой друг!
Короче, ничего нового о Сичкове я так и не выведал. Кажется, он ни к агентам разведки, ни к сыщикам не имеет ни малейшего отношения.
Для чистоты проводимого мною эксперимента его можно со спокойной совестью вычеркнуть из списка подозреваемых. Единственная закорючка — не понятная дружба с Курковым и пьянка, после которой не пахнет алкоголем. Я обязан крепко подумать и найти этому факту правдоподобное объяснение… И все же…
Поколебался я, подумал и… не вычеркнул мастера. На всякий случай. Пусть числится если не в графе подозреваемых лиц, то хотя бы в числе непонятных. Так будет спокойней и мне, и… Малееву.
Что же касается Куркова, то Вах набросал мне столько разноцветных шаров — впору запутаться
Оказывается, в поселке Славянка жила-поживала женщина с дочкой. Вдовой, вроде, не значилась, но и мужа ее никто не видел. Сам по себе такой факт ни о чем не говорит — мало ли женщин скрашивает свое одиночество незаконнорожденным ребенком?
Вах даже фамилию женщины запомнил — Егорьева, Матрена Федоровна Егорьева. И дочка — Ольга. Все сходится.
Запомнил все это Арамян не случайно — один из прорабов — сейчас невозможно сказать, кто это был конкретно — пристроил свою соседку, Матрену Федоровну, уборщицей в контору участка. Лишних людей Вах принимал неохотно — в штате уборщица не значилась, придется платить по липовым нарядам, а в смысле липы начальник участка проявлял максимум осторожности.
Опытный прораб нажал на сентиментальную струну характера своего начальника. Тот сдался.
Работала Матрена Федоровна старательно — не только полы мыла, но пылинки со столов сдувала, двери-окна ежедневно терла с ожесточением. Взрослая дочь помогала матери…
Все шло, как надо, стороны были довольны друг другом.
И вдруг в прошлом году объявился муж Матрёны Фёдоровны… Курков, точно — Курков!
Вах буквально захлебнулся от восторга.
— Вот память, понимаешь! Пятый год я в Славянском гарнизоне, а все помню, всех знаю… Ну, похвали, дорогой, не скупись, пожалуйста! От ласкового слова облака расходятся, солнце выглядывает, понимаешь? Мой дед сто сорок годков живет на свете, а почему? Хвалили его, поливали ласковыми словами, будто растение водой… Очень прошу, похвали…
Я похвалил. Не жалко. Особенно, учитывая сведения, которые Вах выдал. Никогда не думал, что может быть, такая удача. Неприятности — да, они преследуют меня по пятам, а удачи, как правило, прячутся по подвалам и чердакам.
Но полученную информацию не мешает углубить, расширить, сделать максимально объемной… Как это любит говорить наш главбух — удачи нужно ловить за хвосты, и привязывать покрепче, ибо они имеют привычку неожиданно исчезать. Так же неожиданно, как и появляются.
— А чем пояснила Матрена Федоровна долгое отсутствие и неожиданное появление супруга?
— А почему она должна объяснять, — ощетинился Арамян. Даже редкие черные волосы на круглой голове поднялись дыбом. — Что вы за люди такие вредные, а? Ну, сам подумай, Баба-Катя, почему женщина обязана оповещать жителей гарнизона о причинах неожиданного её вдовства, а? Не было мужа или был он раньше — появился, живёт, дочка папой называет — что плохого? Может, в заключение побывал человек, может, в море плавал — кому какое дело… Или поехал на Север и сгинул, обнимаясь с белой медведицей, утонул, замерз… Слышал краем уха: Матрена Федоровна свечки ставила за упокой… Может, Куркова имела в виду, а?
Вот тебе и малоопытный сексот! — возгордился я. Вопросы — четкие, острые, будто ятаган янычара. Слышал бы Малеев — удивился, своим ушам не поверил бы.
То, что я услышал от Ваха — было правильно, всё ложилось в строку и в рифму… Впрочем, как не раз говорил Малеев, анализировать не дело сексота. Подслушал, подсмотрел — факты на стол, ими другие займутся, аналитики. А ты — обычный филер, стукач.
Несмотря на увлечение слежкой, во мне еще жило отвращение к этому роду деятельности. Уцепилось десятком коготков в душу, и терзало ее день и ночь.
Но все это — эмоции. Главное — вскрыт, будто банка с консервами, Сережкин, изучен и отброшен и сторону. Более или менее понятен мне Сичков. Сейчас примемся за хитроумного инструктора производственного обучения. Да так, чтобы перья с него осыпались, открывая мне человеческое нутро «подследственного»…
2
Юбилей удался на славу. Гостей собралось столько, что пришлось накрывать второй стол. Они, будто птицы, перед которыми сыпанули горсть крошек, набросились на еду и питье. Благо, на столах были далеко не крошки. Тарелки с красной икрой соседствовали с малосольной кетой и балыком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Но не вести же серьезный разговор на улице?
— Пошли в тепло, побеседуем, — предложил я. — Что-то на ветру меня просифонило до самых косточек…
Я двинулся, было к центральному вагончику, но Сережкин остановил меня:
— Ты уж извини, Баба-Катя, но я должен заскочить к своим басурманам. Четвертый взвод — самый тяжкий в роте. Необстрелянный на стройке молодняк… Поговорим позже…
Не успел я возразить, как Витька ударился в бега. Издали издевательски помахал мне рукой… Нет худа без добра теперь никто не помешает трудной беседе с Родиловым. Лишь бы застать его на месте…
Сережкин, как всегда, был прав. Начальник Школьниского участка сидел в шикарном, по строительным меркам, кабинете за добротным письменным столом. Стены отделаны под дуб. Над головой Сиюминуткина, будто в почетном карауле застыли два портрета: Ельцина и Путина. На других стенах картины: натюрморт из питейного цикла «Медведи на лесозаготовках». Дырявый, в щелях пол старого вагончика покрывал добротный ковер.
В «предбаннике» — столик для секретарши и несколько стульев для посетителей.
Все — чин по чину. Даже дверь, обитую дерматином, украшает фигурная табличка, информирующая о часах приема по личным вопросам.
Такого шика нет даже у подполковника Анохина, не говоря уже о начальнике особого участка.
Перед Сиюминуткиным лежала толстая книга. Наверняка — детектив! И здесь Сережкин оказался прав. По правую руку начальника участка — стакан чая, по левую — тарелка с пирожными.
— Баба-Катя! — провозгласил Родилов, торопясь мне навстречу с протянутой для пожатия рукой. — Ты ведь у меня впервые? Проходи, дорогой, присаживайся. Хоть в кресле устраивайся, хоть на диване… Вот-вот Вах прискачет — сообразим на троих. Так сказать, проиграем вступление. Основное — в обед. Кругомарш пообещал приехать. Дедок наведается… Хочешь чаю с пирожными?
— Спасибо, не хочу. Плотно позавтракал.
В присутствии руководства УНР пьянки не будет Пара тостов во здравие юбиляра — шампанским, естественно, еще один — за его плодотворную трудовую деятельность на благо… и так далее.
Казарменно-официалъное празднество. Это к лучшему — не выношу заплетающихся языков, циничных анекдотов, выяснения отношений по формуле: «Ты мене уважаешь? Я тебя уважаю!»
— У меня — серьезный разговор, Гена. С глазу на глаз. Прошу, не спрашивай, зачем и почему — 'просто отвечай.
Вот так сексот! Решил ударить на полную откровенность, без пояснений и прочих дамских причин. Пожалуй, такой метод, учитывая особенности характера Сиюминуткина, оправдан. Хитрить с хитрецом — зря терять время, его запутаешь, и сам запутаешься.
— Ответишь?
Родилов обошел огромный свой стол и занял место под охраной двух непробиваемых портретов. На лице — ни согласия, ни отрицания — натянутая маска полного равнодушия.
— Давай, Баба-Катя, задавай свои вопросы. Смогу — отвечу. Не смогу — прямо скажу…
Нет, не сможешь, а не захочешь! Ну и черт с тобой, рискну поиграть в поддавки.
— Ты не притворяйся, Гена, не придуривайся. То, что меня интересует, для тебя — кедровые орешки. А зубы у тебя — дай Бог каждому… Первое. Кем работала у тебя Екатерина Анатольевна Гордеева?
— Тоже мне вопрос! Нормировщицей.
— Откуда тогда у нее допуск?
— Узнавал, меня это тоже заинтересовало. Гордеева раньше трудилась на ракетном полигоне. Вместе с мужем. Развелась и уехала на Восток.
Одна зацепка налицо. Доложу Малееву, и тот прикажет выяснить, кто таков муж Екатерины Анатольевны, кем работал на полигоне и где находится сейчас. Оказывается, увлечение детективами тоже приносит пользу. Особенно человеку, вступившему не скользкую тропу сексотства.
— Фамилии мужа не помнишь?
— Когда Катька поступала к нам на работу — писала автобиографию. Положено по закону. Я познакомился. Она оставила после развода фамилию мужа…
Помолчали. Второй вопрос более сложный, и мне нужно, хотя бы бегло, мысленно сформулировать его, выстроить таким образом, чтобы выжать из Сиюминуткина максимально большую информацию.
— Спасибо, Гена… Скажи, в каких отношениях была нормировщица Гордеева с мастером Сичковым? Только не спеши отвечать — подумай, вспомни.
— А чего вспоминать-то? Я своих подчиненных держал и держу на коротком поводке. Обо мне они почти ничего не знают, зато я о них — все, от «а» до «я»… Сам знаешь, таков закон руководства любым производством. Стройка — не исключение… А вот о взаимоотношениях мастера и нормировщицы почти ничего не знаю. Может быть, они и спали вместе время от времени… А почему тебя вдруг заинтересовал Валера?
— Мы ведь договорились: вопросы задаю я… Ну, да, ладно, в виде исключения проинформирую. Интересный экземпляр твой Сичков. По образованию — техник, а на нивелир смотрит, будто пятилетний ребенок на созвездие Стрельца… Он у тебя ничего не наворочал на сооружениях?
— А я его на строительство не допускал. Занимался Валера снабжением: отнеси-принеси, отвези-привези. Строитель из него, как из меня врач-гинеколог… К тому же и поработал Сичков в Школьнинске от силы полгода…
— Почему же Анохин вдруг перевел его в Болтево?
Родилов состроил максимально хитрую гримасу.
— Наивняк ты, Баба-Катя, беспросветный. Учти на будущее одну руководящую истину: чтобы избавиться от бездари и лодыря, есть самый верный и короткий путь. — Сиюминуткин горделиво выпрямился, поднял по-профессорски на уровень моих глаз палец, выждал немного, накачивая мое внимание, и продолжил. — Рас-хва-лить! Понял, новобранец? Вот я и разрисовал Катьку и Валеру в таких красках, что наш кадровик захлебнулся от радости и помчался докладывать подполковнику. Не люди у меня получились — святые иконы, на которые впору молиться. Анохин вызвал — отдавай мастера и нормировщицу. Я — на колени: не отбирайте, план рухнет, убытки подпрыгнут, сооружения развалятся. Даже всплакнул. Катьку сразу отобрали, после и о Валере вспомнили… Я сделал вид — головой поник, участок, мол, пострадает… Но ради укрепления наших доблестных Вооруженных Сил…
— И Анохин поверил?
— А разве можно мне не поверить?..
От избытка скромности Генка явно не умрет! Ну, да черт ним, с хитрецом, пусть вытанцовывает на здоровье.
Вопросы, вроде, все… Хотя, закину-ка я еще одну блесну — авось, поймаю еще пару «щук». Желательно пожирней и поувесистей.
— Куркова Сергея Сергеевича не знаешь?
— Куркова?.. Не упомню… Знаешь что, Баба-Катя, звякни мне через пару деньков. Кой у кого поспрашиваю. Имеются в Школьнинске такие ребятишки — все обо всех знают… Опиши поподробней своего Куркова, я запишу.
На свет Божий появилась толстая, амбарная книга в коленкоровом переплёте. Из другого ящика письменного стола — набор фломастеров, ручки и карандаши.
Я никогда не занимался составлением фотороботов, только слышал о принципе их создании. И проконсультироваться не с кем. Генка нетерпеливо ожидает, окидывая меня подозрительными взглядами.
— Ну, раздвоенный подбородок, — неуверенно начал я «рисовать портрет» инструктора. — Блондин. Косая чёлка. Глаза чуть прищурены. Всё.
— Не густо. С такими приметами добрая половина поселковых мужиков разгуливает. На всякий случай, поговорю с чиновниками поселковой администрации, поспрашиваю в отделении милиции.
Разговор прервал приезд капитана Арамяна. Как всегда, весёлого, словоохотливого, эмоционального человека.
— Почему грустные, а? Зачем — трезвые? Такой день, вах, такое событие!
— Правильно говоришь, друг! — закричал Сиюминуткин, жестом преуспевающего фокусника извлекая из-под стола бутылку коньяка. — Стоит, треклятая зазнобушка, только глаза начальству мозолит. Сейчас выпьем за здравие. Потом я помчусь в чайнуху, разведаю боеготовность, а вы с Вахом поговорите тет-а-тет… Добро?
Выпили. Подмигнув на прощание мне за спиной Ваха, Генка убежал. Арамян походил по вагончику, громко топая сапогами. Будто простукивал пол кабинета, проверяя его на прочность. Поправил на стенах портреты и картины, полюбовался на них… Удивительный человек ни минуты покоя, всегда и везде находит себе работу.
— Почему молчишь, Дима, а? Зачем раздумываешь? Давай свои вопросы — на все отвечу, ни одного не пропущу. Ведь друг ты мне… Вах, какой друг!
Короче, ничего нового о Сичкове я так и не выведал. Кажется, он ни к агентам разведки, ни к сыщикам не имеет ни малейшего отношения.
Для чистоты проводимого мною эксперимента его можно со спокойной совестью вычеркнуть из списка подозреваемых. Единственная закорючка — не понятная дружба с Курковым и пьянка, после которой не пахнет алкоголем. Я обязан крепко подумать и найти этому факту правдоподобное объяснение… И все же…
Поколебался я, подумал и… не вычеркнул мастера. На всякий случай. Пусть числится если не в графе подозреваемых лиц, то хотя бы в числе непонятных. Так будет спокойней и мне, и… Малееву.
Что же касается Куркова, то Вах набросал мне столько разноцветных шаров — впору запутаться
Оказывается, в поселке Славянка жила-поживала женщина с дочкой. Вдовой, вроде, не значилась, но и мужа ее никто не видел. Сам по себе такой факт ни о чем не говорит — мало ли женщин скрашивает свое одиночество незаконнорожденным ребенком?
Вах даже фамилию женщины запомнил — Егорьева, Матрена Федоровна Егорьева. И дочка — Ольга. Все сходится.
Запомнил все это Арамян не случайно — один из прорабов — сейчас невозможно сказать, кто это был конкретно — пристроил свою соседку, Матрену Федоровну, уборщицей в контору участка. Лишних людей Вах принимал неохотно — в штате уборщица не значилась, придется платить по липовым нарядам, а в смысле липы начальник участка проявлял максимум осторожности.
Опытный прораб нажал на сентиментальную струну характера своего начальника. Тот сдался.
Работала Матрена Федоровна старательно — не только полы мыла, но пылинки со столов сдувала, двери-окна ежедневно терла с ожесточением. Взрослая дочь помогала матери…
Все шло, как надо, стороны были довольны друг другом.
И вдруг в прошлом году объявился муж Матрёны Фёдоровны… Курков, точно — Курков!
Вах буквально захлебнулся от восторга.
— Вот память, понимаешь! Пятый год я в Славянском гарнизоне, а все помню, всех знаю… Ну, похвали, дорогой, не скупись, пожалуйста! От ласкового слова облака расходятся, солнце выглядывает, понимаешь? Мой дед сто сорок годков живет на свете, а почему? Хвалили его, поливали ласковыми словами, будто растение водой… Очень прошу, похвали…
Я похвалил. Не жалко. Особенно, учитывая сведения, которые Вах выдал. Никогда не думал, что может быть, такая удача. Неприятности — да, они преследуют меня по пятам, а удачи, как правило, прячутся по подвалам и чердакам.
Но полученную информацию не мешает углубить, расширить, сделать максимально объемной… Как это любит говорить наш главбух — удачи нужно ловить за хвосты, и привязывать покрепче, ибо они имеют привычку неожиданно исчезать. Так же неожиданно, как и появляются.
— А чем пояснила Матрена Федоровна долгое отсутствие и неожиданное появление супруга?
— А почему она должна объяснять, — ощетинился Арамян. Даже редкие черные волосы на круглой голове поднялись дыбом. — Что вы за люди такие вредные, а? Ну, сам подумай, Баба-Катя, почему женщина обязана оповещать жителей гарнизона о причинах неожиданного её вдовства, а? Не было мужа или был он раньше — появился, живёт, дочка папой называет — что плохого? Может, в заключение побывал человек, может, в море плавал — кому какое дело… Или поехал на Север и сгинул, обнимаясь с белой медведицей, утонул, замерз… Слышал краем уха: Матрена Федоровна свечки ставила за упокой… Может, Куркова имела в виду, а?
Вот тебе и малоопытный сексот! — возгордился я. Вопросы — четкие, острые, будто ятаган янычара. Слышал бы Малеев — удивился, своим ушам не поверил бы.
То, что я услышал от Ваха — было правильно, всё ложилось в строку и в рифму… Впрочем, как не раз говорил Малеев, анализировать не дело сексота. Подслушал, подсмотрел — факты на стол, ими другие займутся, аналитики. А ты — обычный филер, стукач.
Несмотря на увлечение слежкой, во мне еще жило отвращение к этому роду деятельности. Уцепилось десятком коготков в душу, и терзало ее день и ночь.
Но все это — эмоции. Главное — вскрыт, будто банка с консервами, Сережкин, изучен и отброшен и сторону. Более или менее понятен мне Сичков. Сейчас примемся за хитроумного инструктора производственного обучения. Да так, чтобы перья с него осыпались, открывая мне человеческое нутро «подследственного»…
2
Юбилей удался на славу. Гостей собралось столько, что пришлось накрывать второй стол. Они, будто птицы, перед которыми сыпанули горсть крошек, набросились на еду и питье. Благо, на столах были далеко не крошки. Тарелки с красной икрой соседствовали с малосольной кетой и балыком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34