Крепкий приклад раскололся от сильного удара, но он все равно продолжал орудовать карабином, как дубиной. В конце концов, ему удалось отбиться. К этому времени он так вымотался, что без сил опустился на землю и погрузился в забытье…
Он посмотрел на себя. Одежда превратилась в лохмотья, руки и тело были залиты кровью. Не только его, но и чужой. Укусы сильно болели, в некоторых местах мясо было вырвано волчьими зубами. Прокушенная рука практически не действовала, карабин не годился для охоты, а из оружия остался один наган. Фролов прекрасно понимал, что в таком положении ему долго не протянуть. Если не придет Курков, ему — конец!.. Впрочем, если все-таки его дружок не объявится, он сам пойдет ночью в хутор. А заодно и посчитается с этой ведьмой, потому что теперь стоял один вопрос: кто кого? Или он убьет ее, или она, если и не приведет его к смерти, то уж точно сведет с ума…
XIV
Заседание бюро ячейки райкома началось в одиннадцать часов. На повестке дня стоял вопрос о ходе полевых работ в районе. Помимо членов бюро присутствовали председатель районной контрольной комиссии Степанов и районный прокурор Метелин.
Иван, как только пришел в райком, понял, что его дело плохо. Секретарь райкома Трофимов сухо поздоровался с ним и сразу же отвернулся, заговорив с заведующим районным земельным отделом Данилиным о его предстоящем докладе. Остальные члены бюро избегали его взглядов, один лишь Мохов, как всегда, радушно пожал его руку.
— Как мое дело, Вася?
— Плохо, Иван, — ответил тот. — Похоже, они меж собой уже все порешили…
— Меня сымут с секретарей?
Иван с тревогой посмотрел в глаза своему другу. Тот виновато отвел взгляд.
— Боюсь, этим дело не ограничится… Тут ишо одно обстоятельство вскрылось, дюже вредное для тебя.
— Какое? — встревожился Иван, почувствовав, что сейчас Мохов сообщит нечто очень неприятное для него.
— Гришин, которого ты ко мне привез на днях… Вчера приехали из окружного ГПУ. Оказывается, твой Гришин — стреляный воробей.
— В каком смысле?
— В смысле того, что за ним тянется след ишо с гражданской, — ответил Мохов. — Оказывается, Гришин участвовал в казни отряда Подтелкова.
— Не может этого быть! — побледнел Иван.
— И, тем не менее, это так. После разгрома белых под Новороссийском, он оказался в частях Красной Армии. Там вел себя, вроде, даже геройски, отличился в боях. Опосля демобилизации вернулся в родной хутор. Но евонный хуторянин донес, что он служил у белых и участвовал в казни Подтелкова.
Иван сжал голову руками.
— Эх, Степан Прокопьич, Степан Прокопьич!.. А я-то думал… Дарья знала об энтом?
— Думаю, нет. Она была слишком маленькой об ту пору. Но это ишо не все… Вечером на хутор прибыли сотрудники районной ЧК, дабы заарестовать Гришина. И пропали…
— Как это — пропали?
— А вот так! Ночью соседи Гришиных слышали стрельбу и истошные крики, потом все стихло. Утром не было ни сотрудников ЧК, ни самих Гришиных. Последние объявились на вашем хуторе, первых так никто и не нашел. Было следствие, которое вынесло решение, что Гришин всех поубивал и где-то заховал, а сам со своим семейством убег. Хотя мне лично с трудом верится, что он был в состоянии справиться с сотрудниками ЧК…
— А чего же соседи не пособили им? — поинтересовался Иван.
— В этом-то вся и штука, — ответил Мохов. — Они считали, что бабка Гришиных — ведьма, что это она изничтожила чекистов. Глупость, конечно, но факт остается фактом: они и носа не высунули на улицу, чтобы поглядеть, что там происходит. И, сдается мне, вздохнули с облегчением, когда Гришины исчезли с хутора…
— И что теперь?
— Не знаю. Сотрудники окружного ГПУ забрали Гришина с собой. Думаю, пришьют ему контрреволюционную деятельность.
— А сам-то ты что думаешь? — Иван пристально посмотрел ему в глаза.
Мохов подумал немного, прежде чем ответить.
— Да не похож он на контру! Я с ним беседовал… Ты же знаешь, я за свою службу в органах многих врагов Советской власти повидал, но это — не тот случай. Стрельнуть в тебя из-за дочки мог… Но ты же знаешь, как на это посмотрят в окружном ГПУ…
Иван кивнул головой, соглашаясь. Теперь Степану Прокопьевичу уже точно не выбраться…
— Трофимов знает об этом?
— Знает, об этом уже позаботились.
Иван задумался. Обстановка складывалась для него очень плохо. Теперь ему точно было не отвертеться. Трофимов со Степановым, конечно же, не упустят такой хорошей возможности…
— Не боись! — Мохов хлопнул его по плечу. — Попробуем отбиться. Плохо, что Семена с нами нет, его поддержка зараз бы дюже сгодилась… Ну, ничего, ничего…
Заседание бюро началось с доклада Данилина о состоянии дел в районе. Заврайзо привел данные о том, сколько было собрано хлеба и сколько сдано продналога на данный момент. Но было хорошо заметно, что Трофимова мало интересовали цифры, излагаемые Данилиным. Ему не терпелось перейти к следующему вопросу.
Наконец, заврайзо закончил свой доклад.
— По докладу Данилина будет кто говорить? — спросил Трофимов, обводя присутствующих взглядом, избегая при этом Ивана.
Все промолчали.
— Тогда о Вострякове… Будучи секретарем партячейки, он совершил ряд серьезных проступков, вредящих делу нашей партии, если не сказать больше. Райком неоднократно указывал товарищу Вострякову на его недостатки, но этот человек сознательно поставил себя выше партии.
— Неправда! — перебил его Иван, багровея от возмущения. — Я не…
Трофимов ожесточенно застучал карандашом по стеклянному графину с водой, стоявшему перед ним на столе.
— Востряков, тебе слова не давали! Придет время, выступишь, — он помолчал немного, вспоминая свою мысль, потом продолжил. — По поручению райкома товарищ Степанов ездил на хутор, расследовал это дело и открыл факты вопиющей халатности, проявленной Востряковым на посту секретаря партячейки. Даже не халатности (это слишком мягко сказано), а сознательного нежелания выполнять распоряжения партии в общем, и райкома в частности. Дадим слово Степанову. Сообщи бюро, товарищ Степанов, что ты открыл относительно вредительской деятельности Вострякова на посту секретаря партячейки.
Степанов встал со своего места и, откашлявшись, начал:
— В райком пришло заявление, в котором сообщались следующие факты, о которых частично уже сказал товарищ Трофимов…
И председатель контрольной комиссии зачитал бумагу, содержание которой Иван уже знал. Знал он и то, кто написал ее, хотя откуда у него появилась эта информация, не мог сказать.
— По поручению райкома и райКК я расследовал это дело, — продолжал тем временем Степанов. — Путем опроса самого Вострякова, тех лиц, о которых было написано в заявлении, а также других хуторян мною была выявлена следующая картина: товарищ Востряков, безусловно, не оправдал доверия партии и своими действиями нанес ей огромный вред.
— Да не наносил я никакого вреда! — опять вмешался Иван, возмущенный подобными обвинениями.
— Востряков, к порядку! Если будешь перебивать докладчика, я вынужден буду тебя удалить с заседания! — сказал Трофимов и обратился к председателю контрольной комиссии. — Продолжай, товарищ Степанов…
Тот опять прочистил горло и продолжил:
— Значит, мною были вскрыты следующие вопиющие факты… Во-первых, вопреки указаниям райкома, Востряков со своими товарищами не сдал оружия, выданного им несколько лет назад для борьбы с бандитами…
— И правильно сделал! — вступился за Ивана Мохов. — Бродит ишо разная контра, недобитки всякие. Вон, давеча на хуторе один такой «обиженный» расстрелял Давыдова с его сотрудниками…
— Об этом разговор отдельный, Мохов, — сказал Трофимов. — Мы еще вернемся к этому вопросу. Кстати, в случившемся есть и твоя вина. Как так могло случиться, что в районе действовала целая контрреволюционная организация?
Мохов был сбит с толку таким заявлением. Иван видел, куда клонит секретарь райкома, но ничего не мог возразить.
— Какая организация? — удивленно поинтересовался начальник районного ГПУ.
— Во главе с Гришиным, давним врагом Советской власти. Твои товарищи из окружного ГПУ популярно объяснили мне сложившуюся обстановку… Впрочем, мы отклонились от темы. Давай дальше, товарищ Степанов.
— Тут, кстати, мы подходим к самому главному, товарищи, — сказал председатель районной контрольной комиссии. — При прямом попустительстве некоторых товарищей на хуторе появилась контрреволюционная организация во главе с Гришиным. Точно известно, что в эту организацию входил кулаки Фролов, Бородин и Ушаков. Возможно, там еще остались члены этой организации…
— Что за чушь ты несешь? — возмутился Мохов. — Как это может быть точно известно, ежели даже я не знаю?
— А вот это твоя прямая обязанность, товарищ Мохов, знать о том, что творится у тебя в районе, — официальным тоном напомнил ему Трофимов. — И если ты не знаешь, то мы можем подумать, что ты не совсем хорошо справляешься со своими обязанностями. Или вообще не справляешься…
— Не влазь в это дело, — попросил Иван Мохова. — Заодно и тебе перепадет!
— Ну, уж дудки! — заупрямился тот. — Как это не влазить, ежели оно напрямую касается меня? Нет, ты понимаешь, что они лепят? Контрреволюционный заговор, твою мать!..
— Успокойся, Мохов! — приказал секретарь райкома. — Не превращай заседание бюро в балаган!
— Это вы превращаете его в балаган! — вскочил тот на ноги. — Что за чушь вы несете! Какая контрреволюционная организация? Откуда она взялась?.. Согласен, есть в районе отдельно взятые элементы, с гражданской войны враждебно настроенные к Советской власти. Таковых мы постепенно выявляем… А насчет попустительства… Ты, Трофимов, сам много разов говорил, что кулака трогать нельзя. Было такое?
— Ты не сваливай с больной головы на здоровую, — вмешался тут председатель РИКа Макаров. — Это не личная политика товарища Трофимова, он точно следует инструкциям из окружкома.
— Хреновая это политика! — сказал, словно отрезал, Мохов. — С врагами Советской власти нечего церемониться, давить их надо! Через это и жируют такие, как этот Фролов!
Люди, собравшиеся на бюро, испуганно затихли.
— Ты что же, против линии партии идешь? — с угрозой в голосе сказал Трофимов.
— Это не я иду против линии партии, — ответил Мохов, — это вы неверно ее понимаете.
Все возмущенно зашумели, так что Трофимову пришлось довольно-таки долго стучать карандашом по графину, утихомиривая разошедшихся членов бюро. Наконец, порядок был восстановлен.
— С тобой, Мохов, разберемся позже, — сказал он начальнику районного ГПУ. — Вернемся к нашему делу.
Секретарь райкома кивнул Степанову, слегка подрастерявшему свой пыл, и тот стал дальше докладывать:
— Итак, товарищи, на хуторе действовала контрреволюционная организация, — при этих словах он покосился на Мохова, но , поскольку тот промолчал, продолжил. — Так вот, оказывается, Востряков имел любовную связь с дочкой Гришина Дарьей!
Председатель контрольной комиссии промолчал, ожидая, какой эффект произведут его слова. Как и следовало ожидать, реакция была бурной. Послышались возмущенные выкрики, было видно, что это — самый тяжелый проступок Ивана, который ему вряд ли можно было простить. Связь с дочкой врага Советской власти — это было очень серьезно!
Тут словно какой-то голос зашептал ему на ухо:
— Ванечка, милый, скажи, что ты именно из-за энтого и бросил меня. Скажи им…
Он даже завертел головой, ожидая увидеть Дарью. Но никого не было поблизости…
— Таким образом, вы видите, что факты, изложенные в заявлении, подтвердились, — продолжал тем временем Степанов свою речь. — И даже больше… Налицо явная халатность, я бы даже сказал вредительство, нанесшее непоправимый вред партии. Кто такой секретарь партячейки на хуторе, товарищи? Это лицо нашей партии, товарищи. А какие выводы сделает колеблющийся, глядя на это лицо? — Самохин указал на Ивана. — Самоуправство, моральное разложение, связь с врагами Советской власти, пусть и неявная… За последнее время у Вострякова не было ни одного заявления о приеме в партию. Это уже о чем-то говорит само по себе… Районная контрольная комиссия, призванная очищать партию от всяких разложившихся элементов, от оппортунистов всех мастей, мешающих нам в нашем великом строительстве, несомненно сделает свои выводы относительно Вострякова.
— Все? — спросил Трофимов.
— Да.
— Тогда предоставим слово Вострякову. Пусть он расскажет, как докатился до такой жизни. Говори, Востряков.
Иван поднялся со своего места. И опять голос Дарьи настойчиво зашептал:
— Повинись, Ванечка, признай свои ошибки. Может, пронесет…
Он тряхнул головой, отгоняя назойливое наваждение. Для себя он уже давно решил, что скажет в ответ на такое тяжкое обвинение.
— Товарищи, — начал он, обводя собравшихся взглядом, — обвинения, выдвинутые Степановым, дюже тяжелые. Тяжелые и несправедливые… Вы давно меня знаете. Мне пришлось вдоволь повоевать за Советскую власть, получил орден…
— Все это нам известно и к делу не относится, — перебил его секретарь райкома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Он посмотрел на себя. Одежда превратилась в лохмотья, руки и тело были залиты кровью. Не только его, но и чужой. Укусы сильно болели, в некоторых местах мясо было вырвано волчьими зубами. Прокушенная рука практически не действовала, карабин не годился для охоты, а из оружия остался один наган. Фролов прекрасно понимал, что в таком положении ему долго не протянуть. Если не придет Курков, ему — конец!.. Впрочем, если все-таки его дружок не объявится, он сам пойдет ночью в хутор. А заодно и посчитается с этой ведьмой, потому что теперь стоял один вопрос: кто кого? Или он убьет ее, или она, если и не приведет его к смерти, то уж точно сведет с ума…
XIV
Заседание бюро ячейки райкома началось в одиннадцать часов. На повестке дня стоял вопрос о ходе полевых работ в районе. Помимо членов бюро присутствовали председатель районной контрольной комиссии Степанов и районный прокурор Метелин.
Иван, как только пришел в райком, понял, что его дело плохо. Секретарь райкома Трофимов сухо поздоровался с ним и сразу же отвернулся, заговорив с заведующим районным земельным отделом Данилиным о его предстоящем докладе. Остальные члены бюро избегали его взглядов, один лишь Мохов, как всегда, радушно пожал его руку.
— Как мое дело, Вася?
— Плохо, Иван, — ответил тот. — Похоже, они меж собой уже все порешили…
— Меня сымут с секретарей?
Иван с тревогой посмотрел в глаза своему другу. Тот виновато отвел взгляд.
— Боюсь, этим дело не ограничится… Тут ишо одно обстоятельство вскрылось, дюже вредное для тебя.
— Какое? — встревожился Иван, почувствовав, что сейчас Мохов сообщит нечто очень неприятное для него.
— Гришин, которого ты ко мне привез на днях… Вчера приехали из окружного ГПУ. Оказывается, твой Гришин — стреляный воробей.
— В каком смысле?
— В смысле того, что за ним тянется след ишо с гражданской, — ответил Мохов. — Оказывается, Гришин участвовал в казни отряда Подтелкова.
— Не может этого быть! — побледнел Иван.
— И, тем не менее, это так. После разгрома белых под Новороссийском, он оказался в частях Красной Армии. Там вел себя, вроде, даже геройски, отличился в боях. Опосля демобилизации вернулся в родной хутор. Но евонный хуторянин донес, что он служил у белых и участвовал в казни Подтелкова.
Иван сжал голову руками.
— Эх, Степан Прокопьич, Степан Прокопьич!.. А я-то думал… Дарья знала об энтом?
— Думаю, нет. Она была слишком маленькой об ту пору. Но это ишо не все… Вечером на хутор прибыли сотрудники районной ЧК, дабы заарестовать Гришина. И пропали…
— Как это — пропали?
— А вот так! Ночью соседи Гришиных слышали стрельбу и истошные крики, потом все стихло. Утром не было ни сотрудников ЧК, ни самих Гришиных. Последние объявились на вашем хуторе, первых так никто и не нашел. Было следствие, которое вынесло решение, что Гришин всех поубивал и где-то заховал, а сам со своим семейством убег. Хотя мне лично с трудом верится, что он был в состоянии справиться с сотрудниками ЧК…
— А чего же соседи не пособили им? — поинтересовался Иван.
— В этом-то вся и штука, — ответил Мохов. — Они считали, что бабка Гришиных — ведьма, что это она изничтожила чекистов. Глупость, конечно, но факт остается фактом: они и носа не высунули на улицу, чтобы поглядеть, что там происходит. И, сдается мне, вздохнули с облегчением, когда Гришины исчезли с хутора…
— И что теперь?
— Не знаю. Сотрудники окружного ГПУ забрали Гришина с собой. Думаю, пришьют ему контрреволюционную деятельность.
— А сам-то ты что думаешь? — Иван пристально посмотрел ему в глаза.
Мохов подумал немного, прежде чем ответить.
— Да не похож он на контру! Я с ним беседовал… Ты же знаешь, я за свою службу в органах многих врагов Советской власти повидал, но это — не тот случай. Стрельнуть в тебя из-за дочки мог… Но ты же знаешь, как на это посмотрят в окружном ГПУ…
Иван кивнул головой, соглашаясь. Теперь Степану Прокопьевичу уже точно не выбраться…
— Трофимов знает об этом?
— Знает, об этом уже позаботились.
Иван задумался. Обстановка складывалась для него очень плохо. Теперь ему точно было не отвертеться. Трофимов со Степановым, конечно же, не упустят такой хорошей возможности…
— Не боись! — Мохов хлопнул его по плечу. — Попробуем отбиться. Плохо, что Семена с нами нет, его поддержка зараз бы дюже сгодилась… Ну, ничего, ничего…
Заседание бюро началось с доклада Данилина о состоянии дел в районе. Заврайзо привел данные о том, сколько было собрано хлеба и сколько сдано продналога на данный момент. Но было хорошо заметно, что Трофимова мало интересовали цифры, излагаемые Данилиным. Ему не терпелось перейти к следующему вопросу.
Наконец, заврайзо закончил свой доклад.
— По докладу Данилина будет кто говорить? — спросил Трофимов, обводя присутствующих взглядом, избегая при этом Ивана.
Все промолчали.
— Тогда о Вострякове… Будучи секретарем партячейки, он совершил ряд серьезных проступков, вредящих делу нашей партии, если не сказать больше. Райком неоднократно указывал товарищу Вострякову на его недостатки, но этот человек сознательно поставил себя выше партии.
— Неправда! — перебил его Иван, багровея от возмущения. — Я не…
Трофимов ожесточенно застучал карандашом по стеклянному графину с водой, стоявшему перед ним на столе.
— Востряков, тебе слова не давали! Придет время, выступишь, — он помолчал немного, вспоминая свою мысль, потом продолжил. — По поручению райкома товарищ Степанов ездил на хутор, расследовал это дело и открыл факты вопиющей халатности, проявленной Востряковым на посту секретаря партячейки. Даже не халатности (это слишком мягко сказано), а сознательного нежелания выполнять распоряжения партии в общем, и райкома в частности. Дадим слово Степанову. Сообщи бюро, товарищ Степанов, что ты открыл относительно вредительской деятельности Вострякова на посту секретаря партячейки.
Степанов встал со своего места и, откашлявшись, начал:
— В райком пришло заявление, в котором сообщались следующие факты, о которых частично уже сказал товарищ Трофимов…
И председатель контрольной комиссии зачитал бумагу, содержание которой Иван уже знал. Знал он и то, кто написал ее, хотя откуда у него появилась эта информация, не мог сказать.
— По поручению райкома и райКК я расследовал это дело, — продолжал тем временем Степанов. — Путем опроса самого Вострякова, тех лиц, о которых было написано в заявлении, а также других хуторян мною была выявлена следующая картина: товарищ Востряков, безусловно, не оправдал доверия партии и своими действиями нанес ей огромный вред.
— Да не наносил я никакого вреда! — опять вмешался Иван, возмущенный подобными обвинениями.
— Востряков, к порядку! Если будешь перебивать докладчика, я вынужден буду тебя удалить с заседания! — сказал Трофимов и обратился к председателю контрольной комиссии. — Продолжай, товарищ Степанов…
Тот опять прочистил горло и продолжил:
— Значит, мною были вскрыты следующие вопиющие факты… Во-первых, вопреки указаниям райкома, Востряков со своими товарищами не сдал оружия, выданного им несколько лет назад для борьбы с бандитами…
— И правильно сделал! — вступился за Ивана Мохов. — Бродит ишо разная контра, недобитки всякие. Вон, давеча на хуторе один такой «обиженный» расстрелял Давыдова с его сотрудниками…
— Об этом разговор отдельный, Мохов, — сказал Трофимов. — Мы еще вернемся к этому вопросу. Кстати, в случившемся есть и твоя вина. Как так могло случиться, что в районе действовала целая контрреволюционная организация?
Мохов был сбит с толку таким заявлением. Иван видел, куда клонит секретарь райкома, но ничего не мог возразить.
— Какая организация? — удивленно поинтересовался начальник районного ГПУ.
— Во главе с Гришиным, давним врагом Советской власти. Твои товарищи из окружного ГПУ популярно объяснили мне сложившуюся обстановку… Впрочем, мы отклонились от темы. Давай дальше, товарищ Степанов.
— Тут, кстати, мы подходим к самому главному, товарищи, — сказал председатель районной контрольной комиссии. — При прямом попустительстве некоторых товарищей на хуторе появилась контрреволюционная организация во главе с Гришиным. Точно известно, что в эту организацию входил кулаки Фролов, Бородин и Ушаков. Возможно, там еще остались члены этой организации…
— Что за чушь ты несешь? — возмутился Мохов. — Как это может быть точно известно, ежели даже я не знаю?
— А вот это твоя прямая обязанность, товарищ Мохов, знать о том, что творится у тебя в районе, — официальным тоном напомнил ему Трофимов. — И если ты не знаешь, то мы можем подумать, что ты не совсем хорошо справляешься со своими обязанностями. Или вообще не справляешься…
— Не влазь в это дело, — попросил Иван Мохова. — Заодно и тебе перепадет!
— Ну, уж дудки! — заупрямился тот. — Как это не влазить, ежели оно напрямую касается меня? Нет, ты понимаешь, что они лепят? Контрреволюционный заговор, твою мать!..
— Успокойся, Мохов! — приказал секретарь райкома. — Не превращай заседание бюро в балаган!
— Это вы превращаете его в балаган! — вскочил тот на ноги. — Что за чушь вы несете! Какая контрреволюционная организация? Откуда она взялась?.. Согласен, есть в районе отдельно взятые элементы, с гражданской войны враждебно настроенные к Советской власти. Таковых мы постепенно выявляем… А насчет попустительства… Ты, Трофимов, сам много разов говорил, что кулака трогать нельзя. Было такое?
— Ты не сваливай с больной головы на здоровую, — вмешался тут председатель РИКа Макаров. — Это не личная политика товарища Трофимова, он точно следует инструкциям из окружкома.
— Хреновая это политика! — сказал, словно отрезал, Мохов. — С врагами Советской власти нечего церемониться, давить их надо! Через это и жируют такие, как этот Фролов!
Люди, собравшиеся на бюро, испуганно затихли.
— Ты что же, против линии партии идешь? — с угрозой в голосе сказал Трофимов.
— Это не я иду против линии партии, — ответил Мохов, — это вы неверно ее понимаете.
Все возмущенно зашумели, так что Трофимову пришлось довольно-таки долго стучать карандашом по графину, утихомиривая разошедшихся членов бюро. Наконец, порядок был восстановлен.
— С тобой, Мохов, разберемся позже, — сказал он начальнику районного ГПУ. — Вернемся к нашему делу.
Секретарь райкома кивнул Степанову, слегка подрастерявшему свой пыл, и тот стал дальше докладывать:
— Итак, товарищи, на хуторе действовала контрреволюционная организация, — при этих словах он покосился на Мохова, но , поскольку тот промолчал, продолжил. — Так вот, оказывается, Востряков имел любовную связь с дочкой Гришина Дарьей!
Председатель контрольной комиссии промолчал, ожидая, какой эффект произведут его слова. Как и следовало ожидать, реакция была бурной. Послышались возмущенные выкрики, было видно, что это — самый тяжелый проступок Ивана, который ему вряд ли можно было простить. Связь с дочкой врага Советской власти — это было очень серьезно!
Тут словно какой-то голос зашептал ему на ухо:
— Ванечка, милый, скажи, что ты именно из-за энтого и бросил меня. Скажи им…
Он даже завертел головой, ожидая увидеть Дарью. Но никого не было поблизости…
— Таким образом, вы видите, что факты, изложенные в заявлении, подтвердились, — продолжал тем временем Степанов свою речь. — И даже больше… Налицо явная халатность, я бы даже сказал вредительство, нанесшее непоправимый вред партии. Кто такой секретарь партячейки на хуторе, товарищи? Это лицо нашей партии, товарищи. А какие выводы сделает колеблющийся, глядя на это лицо? — Самохин указал на Ивана. — Самоуправство, моральное разложение, связь с врагами Советской власти, пусть и неявная… За последнее время у Вострякова не было ни одного заявления о приеме в партию. Это уже о чем-то говорит само по себе… Районная контрольная комиссия, призванная очищать партию от всяких разложившихся элементов, от оппортунистов всех мастей, мешающих нам в нашем великом строительстве, несомненно сделает свои выводы относительно Вострякова.
— Все? — спросил Трофимов.
— Да.
— Тогда предоставим слово Вострякову. Пусть он расскажет, как докатился до такой жизни. Говори, Востряков.
Иван поднялся со своего места. И опять голос Дарьи настойчиво зашептал:
— Повинись, Ванечка, признай свои ошибки. Может, пронесет…
Он тряхнул головой, отгоняя назойливое наваждение. Для себя он уже давно решил, что скажет в ответ на такое тяжкое обвинение.
— Товарищи, — начал он, обводя собравшихся взглядом, — обвинения, выдвинутые Степановым, дюже тяжелые. Тяжелые и несправедливые… Вы давно меня знаете. Мне пришлось вдоволь повоевать за Советскую власть, получил орден…
— Все это нам известно и к делу не относится, — перебил его секретарь райкома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27