Прошло несколько недель, и у Флоранс кончились деньги, это как раз совпало с началом учебного года, и она без особого труда нашла уроки английского и испанского языков. Отец одной из ее учениц, заметив, что Флоранс умна и образованна, воспользовался своими связями и, раздобыв разрешение на работу, устроил ее секретарем дирекции керамической фабрики под Витербо, где сам был управляющим. Через несколько месяцев ее деловитость привлекла внимание другого управляющего, стоявшего во главе более крупного предприятия под Миланом. Он увез Флоранс с собой. Но Милан ей не понравился, он напоминал Хаварон. Та же лихорадочная, та же жестокая жизнь. Такой человек, как Квота, без труда внедрил бы здесь свой метод. Впрочем, о Квоте здесь уже говорили и говорили с интересом, не без зависти, хотя, в сущности, ничего толком о нем не знали. Флоранс покинула Милан и перебралась во Францию, в долину Роны, там, неподалеку от Авиньона, был расположен завод строительных материалов одного из крупных клиентов миланского промышленника. Несколько недель она вынуждена была работать у него почти нелегально, пока ее оформляли французские власти. Прованс привел ее в восторг. Но, увы, ей пришлось вступить в конфликт со своим убеленным сединой хозяином, который решил проявить инициативу отнюдь не на деловом поприще. Поэтому-то, как только представилась возможность, она принялась подыскивать себе другую работу там же, в Провансе, и в конце концов устроилась на черепичном заводе неподалеку от Сен-Реми-де-Прованс, у подножия Альпин.
Все это время она вела эпистолярную войну с беднягой Самюэлем, который никак не мог взять в толк, почему сбежала его любимая племянница. Но чем восторженнее описывал он дела фирмы – создав грандиозный бум, она «пожрала» основных своих конкурентов, Спитерос вынужден был переселиться в провинцию, где открыл фабрику пластиковых бассейнов, – тем меньше у нее было охоты вернуться в Хаварон и участвовать во всей этой бурной деятельности.
Но казалось, все, от чего бежала Флоранс, преследовало ее и здесь, в ее убежище. Все чаще имя Квоты стало появляться во французской прессе, главным образом, конечно, в экономической, как, впрочем, и в газетах других стран Западной Европы. Таинственная система Квоты стала предметом изучений и догадок, любимой темой споров «молодых дельцов», этих покорял его динамизм. Еще десять месяцев назад они и не подозревали о существовании Тагуальпы, а теперь только и говорили, что о «тагуальпекском чуде», пытались найти объяснение неожиданному расцвету торговли холодильниками, за которым последовал постепенно подъем и в других областях промышленности, находившихся в застое. И чудо это произошло в стране, которую, в общем-то, причисляли к слаборазвитым. Эксперимент казался тем более интересным, даже увлекательным, что сторонникам Квоты, господствовавшим в Хавароне и других больших городах, противостояла иная группировка, твердо занявшая позиции в провинции, одним из руководителей которой был Спитерос. Первые делали ставку на неограниченное производство товаров независимо от действительных потребностей населения, вторые – на ограничение производства с таким расчетом, чтобы спрос превышал предложение. Дерзость Квоты привлекала, но и тревожила, а приверженность Спитероса к классической экономике действовала успокоительно. У каждой из сторон были свои защитники и свои хулители, полосы газет были заполнены ожесточенными спорами. Флоранс, несмотря на свое резко отрицательное отношение к методу Квоты, не могла остаться безразличной к неожиданной славе, выпавшей на долю ее родины, и, хотя она тщательно скрывала свою причастность ко всему этому, в ней все же пробуждались патриотические чувства, и сердце начинало учащенно биться, когда она читала то, что пишут о ее родной стране, встречала похвалу в адрес республики, дяди Самюэля, Квоты.
Так что к концу второго года своего пребывания за границей она решила съездить на родину и посмотреть на все своими глазами. В отличие от предыдущих годов лето она проведет в Тагуальпе. Флоранс сообщила о своих намерениях дяде Самюэлю, предупредив также, чтобы он не обольщался – приедет она только на время, «ознакомиться с обстановкой». За эти два года, сообщала Флоранс, она полюбила Европу и едва ли сможет ужиться в Хавароне. Разве что ее представление о Хавароне, составленное вдали от родины, превратно. Но на это она не слишком надеется. Впрочем, хорошо уже то, что она сможет обнять дядю, по которому ужасно соскучилась.
Бретт, получив письмо, даже подпрыгнул от радости. Пусть говорит, что хочет, думал он, но, раз она приезжает, значит, что-то ее сюда притягивает. Может, и впрямь, как она уверяет, старый брюзга дядюшка. А может, что-нибудь другое. Но когда она увидит, как с появлением Квоты все здесь изменилось, она откажется от своих глупых идей, которым, впрочем, он никогда и не придавал значения.
В начале июля Флоранс села в Генуе на пароход, направлявшийся в Веракрус, потом самолетом добралась до Мехико, но оттуда не полетела прямо в Хаварон, а решила остановиться в Порто-Порфиро – втором по величине после столицы городе Тагуальпы. Там Флоранс родилась, там училась до своего отъезда в Калифорнию. Ей захотелось перед возвращением в столицу окунуться в воспоминания.
2
Еще в самолете ей как нарочно всю дорогу приходилось слышать разговоры о Квоте: позади сидели два каких-то коммерсанта – один из Техаса, другой из Мексики. Они наперебой, с нескрываемым интересом расспрашивали друг друга и строили различные предположения о новом методе, который оставался для них загадкой, но достигнутые Квотой результаты повергали их в восторг и восхищение. Из их разговоров Флоранс поняла, что Квота не намерен делиться тайной своего метода с другими странами, пока не выжмет из него все в Тагуальпе. Мексиканец сравнивал Квоту с Мао Цзэдуном, который в течение двадцати лет проводил опыт революции в маленькой провинции и лишь после этого распространил его на весь Китай.
С аэродрома Порто-Порфиро Флоранс отправилась в предместье, где провела все свое детство и часть юности. Она нежно любила этот отдаленный от центра район, его карабкающиеся вверх по холмам улочки с низкими – в испанском стиле – домиками, выкрашенными в неяркие, умело подобранные тона. Ей нравились эти домики, похожие на миниатюрные монастыри, патиос с мавританскими колоннами, увитые цветущими круглый год бугенвилиями. По вечерам, всегда в один и тот же час, сотни птиц, укрывшись в листве деревьев, дружно начинают свой концерт и сразу смолкают, едва зайдет солнце. Улицы большей частью мощеные, и по ним целый день вереницы осликов тащат охапки хвороста и вязанки дров. Тишину, кроме пения птиц, нарушают только цоканье копытцев по мостовой да истошные ослиные крики. В центре машин много, а по здешним улочкам разъезжает лишь несколько стареньких такси, связывающих предместье с вокзалом. В последний раз Флоранс была тут три года назад, и тогда уже в городе появились первые ввезенные из Италии мотороллеры, на которых носились молодые люди, а за их спиной, как амазонки, восседали девушки. Флоранс тогда погрустила о былой тишине и огорченно подумала: «Нет, прогресс не остановить…»
И, действительно, его не остановили. Сейчас, подъезжая к знакомым с детства местам, она была поражена непривычным здесь шумом. По улицам, словно пчелиный рой на бензиновых моторах, сновали взад и вперед молодые люди. Куда девались ослики? Исчезли. Их заменили велосипеды с моторчиками и коляской, оседланные бывшими погонщиками ослов, которые тряслись на них, повинуясь ритму двухтактного двигателя. Шум моторов перекрывался непонятным ревом. Флоранс не сразу догадалась, откуда он идет. Это ревели сотни транзисторов. Она вдруг увидела, что все идущие по узким тротуарчикам несут один, два, а то и три приемничка. И все приемники играют одновременно. А так как они были настроены на разные волны, то мелодия из «Травиаты» перебивалась или смешивалась с взрывами твиста, который в свою очередь заглушался трубами «Валькирии». Бах пасовал перед этой какофонией, от Моцарта оставались только самые высокие ноты. Флоранс в ужасе бросилась в боковую улочку, которая показалась ей пустынной. Но и здесь ее ждал новый концерт: из всех окон, из всех квартир несся звон часов, вразнобой отбивающих полдень…
В глубокой грусти Флоранс вернулась на аэродром. По дороге из окна такси она заметила на многих магазинах новую вывеску: «Бреттико». Она не сразу расшифровала это загадочное название, но вдруг ее осенило – ведь это либо Бретт и компания, либо Бретт и Квота. Во всяком случае, это, бесспорно, новая фирма, возглавляемая ее родным дядей. Сначала она даже обрадовалась, но тут же помрачнела: «Бреттико» красовалось и на магазинах мотороллеров, и часов с боем, и радиотоваров.
Самолет приземлился в Хавароне уже под вечер. Флоранс не дала знать о своем прибытии дяде Самюэлю, не желая, чтобы он беспокоился и встречал ее. Теперь она не знала, как ей поступить: отвезти ли свои вещи на квартиру и там ждать дядю или же сразу поехать к нему в контору. Она решила ехать в контору: ей хотелось посмотреть на все своими глазами и создать обо всем собственное мнение, прежде чем она встретиться с дядей. Сдав вещи на хранение, Флоранс поехала в «Фрижибокс».
Ну, так она и думала, фасад перекрасили. Но Флоранс никак не ожидала, что здание отделают мрамором, это отдавало дорогой безвкусицей. И, конечно же, зеркальную дверь перед ней открыл фотоэлемент… Флоранс не узнала лестницы. Может, ее расширили? Или же все дело в роскошной мягкой дорожке, поглощавшей шум шагов? В холле на своем посту стоял швейцар, но, по-видимому, уже не Эстебан. Этот важный, чинный швейцар был одет в ярко-красную ливрею, с новеньким золотым позументом… И однако, конечно же, это Эстебан, только пополневший, вот и все. И на его лице, некогда беспечном и жизнерадостном, теперь застыло выражение комической величавости.
Узнав Флоранс, он от удивления широко раскрыл глаза, но не улыбнулся, а только сказал:
– О, это вы, сеньорита Флоранс. Вот, действительно, сюрприз!
– Здравствуйте, Эстебан. Не ждали меня?
– Мы вас ждали вчера утром, сеньорита. Но не получили от вас никакой весточки. Мы даже решили, что вы опоздали на самолет. Или что на море бушевал шторм.
– Вы бы не могли выключить ваши транзисторы? Невозможно разговаривать, ничего не слышно.
– Конечно, конечно, сеньорита, если вам угодно. Тем более что я уже привык и почти не слушаю.
Он выключил приемник, который транслировал чемпионат по борьбе, затем второй, из которого лились звуки слащавого романса из какого-то кинофильма.
– Я провожу вас в кабинет сеньора Бретта, – предложил Эстебан. – Он обещал вернуться в пять часов. Ждать придется недолго.
Эстебан вошел в директорский кабинет первым, Флоранс – вслед за ним. И обомлела.
Кабинет обили красным дамаском. В полированные панели из экзотического дерева можно было глядеться, как в зеркало. Ковер на полу был таким пушистым, что шпильки туфель Флоранс уходили в него наполовину. Кресел и прочей мебели в кабинете наставили столько, что приходилось лавировать. Огромный письменный стол и книжные шкафы были все в позолоченных лепных украшениях в стиле Людовика XV. Кресла обиты тканью под гобелен Люрса. Словом, весь этот разномастный шик напоминал свадебные подарки, от которых не знаешь, как отделаться. И повсюду – на камине, на письменном столе, на журнальных столиках, вдоль стен – стояли и висели часы. Маленькие и большие, старинные и современные. И все они, разумеется, показывали разное время – начиная с четырех часов сорока восьми минут и кончая семью минутами шестого.
– У вас есть точные часы? – спросила Флоранс Эстебана.
В ответ швейцар почему-то бросил на нее недружелюбный взгляд. Он раздраженно пожал плечами, словно она задала неуместный вопрос. Однако все же посмотрел на свои часы сначала на правой руке, потом на левой. Потом на часы-перстень, украшавший его безымянный палец. После этого вынул из жилетного кармана часы-луковицу и бросил взгляд на них. Тут же извлек из другого кармашка пятые по счету часы, которые в этот момент отбили четыре минуты шестого и, наконец, шестые, которые объявили тоненьким голоском: «Четвертый сигнал дается ровно в четыре часа пятьдесят восемь минут».
– Хоть бы одна пара показывала одинаковое время, – проворчал Эстебан. – Это дело еще не налажено.
– Да, пожалуй, – согласилась Флоранс. Она смотрела на манипуляции Эстебана сначала с удивлением, потом ей стало смешно и грустно.
– Может, завести небольшую счетную машину, которая будет вычислять среднее арифметическое время, – предложила она.
– Вот это да, – обрадовался Эстебан, не уловив в словах Флоранс иронии. – Надо будет сказать сеньору Квоте.
– А также и какую-нибудь машину посолиднее, на тот случай, если первая испортится, – продолжала все так же шутливо Флоранс, хотя сама чувствовала, что шутки получаются тяжеловесными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Все это время она вела эпистолярную войну с беднягой Самюэлем, который никак не мог взять в толк, почему сбежала его любимая племянница. Но чем восторженнее описывал он дела фирмы – создав грандиозный бум, она «пожрала» основных своих конкурентов, Спитерос вынужден был переселиться в провинцию, где открыл фабрику пластиковых бассейнов, – тем меньше у нее было охоты вернуться в Хаварон и участвовать во всей этой бурной деятельности.
Но казалось, все, от чего бежала Флоранс, преследовало ее и здесь, в ее убежище. Все чаще имя Квоты стало появляться во французской прессе, главным образом, конечно, в экономической, как, впрочем, и в газетах других стран Западной Европы. Таинственная система Квоты стала предметом изучений и догадок, любимой темой споров «молодых дельцов», этих покорял его динамизм. Еще десять месяцев назад они и не подозревали о существовании Тагуальпы, а теперь только и говорили, что о «тагуальпекском чуде», пытались найти объяснение неожиданному расцвету торговли холодильниками, за которым последовал постепенно подъем и в других областях промышленности, находившихся в застое. И чудо это произошло в стране, которую, в общем-то, причисляли к слаборазвитым. Эксперимент казался тем более интересным, даже увлекательным, что сторонникам Квоты, господствовавшим в Хавароне и других больших городах, противостояла иная группировка, твердо занявшая позиции в провинции, одним из руководителей которой был Спитерос. Первые делали ставку на неограниченное производство товаров независимо от действительных потребностей населения, вторые – на ограничение производства с таким расчетом, чтобы спрос превышал предложение. Дерзость Квоты привлекала, но и тревожила, а приверженность Спитероса к классической экономике действовала успокоительно. У каждой из сторон были свои защитники и свои хулители, полосы газет были заполнены ожесточенными спорами. Флоранс, несмотря на свое резко отрицательное отношение к методу Квоты, не могла остаться безразличной к неожиданной славе, выпавшей на долю ее родины, и, хотя она тщательно скрывала свою причастность ко всему этому, в ней все же пробуждались патриотические чувства, и сердце начинало учащенно биться, когда она читала то, что пишут о ее родной стране, встречала похвалу в адрес республики, дяди Самюэля, Квоты.
Так что к концу второго года своего пребывания за границей она решила съездить на родину и посмотреть на все своими глазами. В отличие от предыдущих годов лето она проведет в Тагуальпе. Флоранс сообщила о своих намерениях дяде Самюэлю, предупредив также, чтобы он не обольщался – приедет она только на время, «ознакомиться с обстановкой». За эти два года, сообщала Флоранс, она полюбила Европу и едва ли сможет ужиться в Хавароне. Разве что ее представление о Хавароне, составленное вдали от родины, превратно. Но на это она не слишком надеется. Впрочем, хорошо уже то, что она сможет обнять дядю, по которому ужасно соскучилась.
Бретт, получив письмо, даже подпрыгнул от радости. Пусть говорит, что хочет, думал он, но, раз она приезжает, значит, что-то ее сюда притягивает. Может, и впрямь, как она уверяет, старый брюзга дядюшка. А может, что-нибудь другое. Но когда она увидит, как с появлением Квоты все здесь изменилось, она откажется от своих глупых идей, которым, впрочем, он никогда и не придавал значения.
В начале июля Флоранс села в Генуе на пароход, направлявшийся в Веракрус, потом самолетом добралась до Мехико, но оттуда не полетела прямо в Хаварон, а решила остановиться в Порто-Порфиро – втором по величине после столицы городе Тагуальпы. Там Флоранс родилась, там училась до своего отъезда в Калифорнию. Ей захотелось перед возвращением в столицу окунуться в воспоминания.
2
Еще в самолете ей как нарочно всю дорогу приходилось слышать разговоры о Квоте: позади сидели два каких-то коммерсанта – один из Техаса, другой из Мексики. Они наперебой, с нескрываемым интересом расспрашивали друг друга и строили различные предположения о новом методе, который оставался для них загадкой, но достигнутые Квотой результаты повергали их в восторг и восхищение. Из их разговоров Флоранс поняла, что Квота не намерен делиться тайной своего метода с другими странами, пока не выжмет из него все в Тагуальпе. Мексиканец сравнивал Квоту с Мао Цзэдуном, который в течение двадцати лет проводил опыт революции в маленькой провинции и лишь после этого распространил его на весь Китай.
С аэродрома Порто-Порфиро Флоранс отправилась в предместье, где провела все свое детство и часть юности. Она нежно любила этот отдаленный от центра район, его карабкающиеся вверх по холмам улочки с низкими – в испанском стиле – домиками, выкрашенными в неяркие, умело подобранные тона. Ей нравились эти домики, похожие на миниатюрные монастыри, патиос с мавританскими колоннами, увитые цветущими круглый год бугенвилиями. По вечерам, всегда в один и тот же час, сотни птиц, укрывшись в листве деревьев, дружно начинают свой концерт и сразу смолкают, едва зайдет солнце. Улицы большей частью мощеные, и по ним целый день вереницы осликов тащат охапки хвороста и вязанки дров. Тишину, кроме пения птиц, нарушают только цоканье копытцев по мостовой да истошные ослиные крики. В центре машин много, а по здешним улочкам разъезжает лишь несколько стареньких такси, связывающих предместье с вокзалом. В последний раз Флоранс была тут три года назад, и тогда уже в городе появились первые ввезенные из Италии мотороллеры, на которых носились молодые люди, а за их спиной, как амазонки, восседали девушки. Флоранс тогда погрустила о былой тишине и огорченно подумала: «Нет, прогресс не остановить…»
И, действительно, его не остановили. Сейчас, подъезжая к знакомым с детства местам, она была поражена непривычным здесь шумом. По улицам, словно пчелиный рой на бензиновых моторах, сновали взад и вперед молодые люди. Куда девались ослики? Исчезли. Их заменили велосипеды с моторчиками и коляской, оседланные бывшими погонщиками ослов, которые тряслись на них, повинуясь ритму двухтактного двигателя. Шум моторов перекрывался непонятным ревом. Флоранс не сразу догадалась, откуда он идет. Это ревели сотни транзисторов. Она вдруг увидела, что все идущие по узким тротуарчикам несут один, два, а то и три приемничка. И все приемники играют одновременно. А так как они были настроены на разные волны, то мелодия из «Травиаты» перебивалась или смешивалась с взрывами твиста, который в свою очередь заглушался трубами «Валькирии». Бах пасовал перед этой какофонией, от Моцарта оставались только самые высокие ноты. Флоранс в ужасе бросилась в боковую улочку, которая показалась ей пустынной. Но и здесь ее ждал новый концерт: из всех окон, из всех квартир несся звон часов, вразнобой отбивающих полдень…
В глубокой грусти Флоранс вернулась на аэродром. По дороге из окна такси она заметила на многих магазинах новую вывеску: «Бреттико». Она не сразу расшифровала это загадочное название, но вдруг ее осенило – ведь это либо Бретт и компания, либо Бретт и Квота. Во всяком случае, это, бесспорно, новая фирма, возглавляемая ее родным дядей. Сначала она даже обрадовалась, но тут же помрачнела: «Бреттико» красовалось и на магазинах мотороллеров, и часов с боем, и радиотоваров.
Самолет приземлился в Хавароне уже под вечер. Флоранс не дала знать о своем прибытии дяде Самюэлю, не желая, чтобы он беспокоился и встречал ее. Теперь она не знала, как ей поступить: отвезти ли свои вещи на квартиру и там ждать дядю или же сразу поехать к нему в контору. Она решила ехать в контору: ей хотелось посмотреть на все своими глазами и создать обо всем собственное мнение, прежде чем она встретиться с дядей. Сдав вещи на хранение, Флоранс поехала в «Фрижибокс».
Ну, так она и думала, фасад перекрасили. Но Флоранс никак не ожидала, что здание отделают мрамором, это отдавало дорогой безвкусицей. И, конечно же, зеркальную дверь перед ней открыл фотоэлемент… Флоранс не узнала лестницы. Может, ее расширили? Или же все дело в роскошной мягкой дорожке, поглощавшей шум шагов? В холле на своем посту стоял швейцар, но, по-видимому, уже не Эстебан. Этот важный, чинный швейцар был одет в ярко-красную ливрею, с новеньким золотым позументом… И однако, конечно же, это Эстебан, только пополневший, вот и все. И на его лице, некогда беспечном и жизнерадостном, теперь застыло выражение комической величавости.
Узнав Флоранс, он от удивления широко раскрыл глаза, но не улыбнулся, а только сказал:
– О, это вы, сеньорита Флоранс. Вот, действительно, сюрприз!
– Здравствуйте, Эстебан. Не ждали меня?
– Мы вас ждали вчера утром, сеньорита. Но не получили от вас никакой весточки. Мы даже решили, что вы опоздали на самолет. Или что на море бушевал шторм.
– Вы бы не могли выключить ваши транзисторы? Невозможно разговаривать, ничего не слышно.
– Конечно, конечно, сеньорита, если вам угодно. Тем более что я уже привык и почти не слушаю.
Он выключил приемник, который транслировал чемпионат по борьбе, затем второй, из которого лились звуки слащавого романса из какого-то кинофильма.
– Я провожу вас в кабинет сеньора Бретта, – предложил Эстебан. – Он обещал вернуться в пять часов. Ждать придется недолго.
Эстебан вошел в директорский кабинет первым, Флоранс – вслед за ним. И обомлела.
Кабинет обили красным дамаском. В полированные панели из экзотического дерева можно было глядеться, как в зеркало. Ковер на полу был таким пушистым, что шпильки туфель Флоранс уходили в него наполовину. Кресел и прочей мебели в кабинете наставили столько, что приходилось лавировать. Огромный письменный стол и книжные шкафы были все в позолоченных лепных украшениях в стиле Людовика XV. Кресла обиты тканью под гобелен Люрса. Словом, весь этот разномастный шик напоминал свадебные подарки, от которых не знаешь, как отделаться. И повсюду – на камине, на письменном столе, на журнальных столиках, вдоль стен – стояли и висели часы. Маленькие и большие, старинные и современные. И все они, разумеется, показывали разное время – начиная с четырех часов сорока восьми минут и кончая семью минутами шестого.
– У вас есть точные часы? – спросила Флоранс Эстебана.
В ответ швейцар почему-то бросил на нее недружелюбный взгляд. Он раздраженно пожал плечами, словно она задала неуместный вопрос. Однако все же посмотрел на свои часы сначала на правой руке, потом на левой. Потом на часы-перстень, украшавший его безымянный палец. После этого вынул из жилетного кармана часы-луковицу и бросил взгляд на них. Тут же извлек из другого кармашка пятые по счету часы, которые в этот момент отбили четыре минуты шестого и, наконец, шестые, которые объявили тоненьким голоском: «Четвертый сигнал дается ровно в четыре часа пятьдесят восемь минут».
– Хоть бы одна пара показывала одинаковое время, – проворчал Эстебан. – Это дело еще не налажено.
– Да, пожалуй, – согласилась Флоранс. Она смотрела на манипуляции Эстебана сначала с удивлением, потом ей стало смешно и грустно.
– Может, завести небольшую счетную машину, которая будет вычислять среднее арифметическое время, – предложила она.
– Вот это да, – обрадовался Эстебан, не уловив в словах Флоранс иронии. – Надо будет сказать сеньору Квоте.
– А также и какую-нибудь машину посолиднее, на тот случай, если первая испортится, – продолжала все так же шутливо Флоранс, хотя сама чувствовала, что шутки получаются тяжеловесными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31