Все были уверены – если чего-нибудь никто не знает, то это знает Ленка. А влюблялись в тебя как? Все, скопом. Если кто и обращал на других внимание, так только от безнадежности. Я такое только в оперетте видела – героиня посреди сцены и толпа поклонников позади, соревнуются, кто первый успеет оброненный платочек подать. Я Марата Коломейцева недавно встретила, помнишь, высокий такой и худющий? Так он покраснел, когда о тебе спрашивал. Важный мужик такой стал, типичный банковский начальник, а покраснел… А как бабуси нашей сынок разводиться собрался, помнишь? Как она тебя уговаривала разъяснительную работу с ним провести, что разводом тут не поможешь. И Вовка мой тебя до сих пор любит. Я когда к ним прихожу, только об одном думаю – чтобы случайно тебя не упомянуть, а то у Вовки нерв заходится, а у девчонки его – глаза на мокром месте. Все тебя любят, а ты с этим… С этой жабой живешь, которой на все плевать, и на тебя в том числе! Вот!
Не понимаю я тебя, хоть убей не понимаю!
Ира выпалила свою обличительную речь, сплошь состоящую из вопросов и восклицаний, и переводила дух, а Ленка перестала наконец всхлипывать и задумчиво крутила в руках фужер с остатками коньяка на донышке. Любовалась цветом. Потом допила коньяк, аккуратно наколола на вилку кусочек семги, положила в рот, тщательно прожевала, хлюпнула носом, улыбнулась и заговорила. Если бы такая речь принадлежала Ире, она бы изобиловала эмоциями и интонациями, но Ленка уже пришла в себя и ироничным тоном противоречила самой себе.
– Что же тут непонятного? Потому и живу с этой жабой, что особенная. У каждого свой крест. А у особенных – особенный. Думаешь, я сама не знаю, что особенная, что умней и красивей других? Я это прекрасно знаю, только радости от этого – ноль. Да я бы счастлива была, если была такая, как все, потому что тогда и жить могла бы как все. Сапоги новые купила – радость, муж трезвый домой вернулся – радость, завотделом назначили – радость. А я так не могу. Пробовала. Я за то время, что с Вовкой прожила, чуть с ума не сошла. Ой, Ленусик, какие вкусные щи! Ой, Ленусик, какая ты красивая! Ой, Ленусик, как я соскучился!
Ой, Ленусик, как я тебя люблю! А Ленусик целыми днями думает, как бы Валерке на велосипед накопить.
Малышовый такой, копеечный. А надо накопить. Надо из полкило мяса не один, а два раза щи сварить. А Ленусик магазины одежды за версту обходит, потому что то, что может с горем пополам купить, одеждой не называется. Я согласна, это счастье, потому что любовь, потому что он приходит домой и любуется на тебя, налюбоваться не может. Год любуется, два любуется, и ничегошеньки ему больше в этой жизни не надо, только бы сидеть и на тебя любоваться. А мне надо! Мне много надо, и не такое, как у всех, а особенное, потому что я – особенная. Мне надо, чтоб на каждом шагу мною восхищались, завидовали, ненавидели, мне надо, чтобы… Надо значить что-то. Причем для всех. Понимаешь, обязательно для всех. Это для меня как нормальная погода, как земля под ногами: есть – не замечаешь, а нет – никакой жизни. Любит он меня до сих пор… А мне надо больше его любви, понимаешь, больше. Да их полно под ногами крутится, любящих. А Эдик просто понимает.
Не меня, конечно, ему до меня лично дела нет. Он просто понимает, что женщина не должна думать о том, сколько стоит приглянувшаяся шмотка, и не должна знать цены в ресторанах. В нормальных ресторанах для дам отдельное меню. Без цен. Ему нужна именно такая женщина, как я, особенная. Не для себя нужна, для дела. Но ведь нужна! Именно такая, как я, нужна, понимаешь?
– Лен, но ты же могла бы стать актрисой. Настоящей, большой, я уверена. Вот тебе и особенная жизнь, вот тебе и восхищение-поклонение! – не сдалась Ира и, не подумав, выпалила в лоб то, на что давно был наложен негласный запрет.
– Могла бы, – холодно подтвердила Ленка, и струйка этого холодка проскользнула по Ириной спине. – Ни минуты не сомневаюсь, что могла бы. Только скажи мне, пожалуйста, известна ли тебе хоть одна актриса нашего возраста?
Ира задумалась, перебирая в памяти самых молодых из известных актрис, она мало кого могла назвать, но и те явно старше, хоть на пяток лет, да старше.
– Да не забивай себе голову, нет таких, – махнула рукой Ленка. – Известной можно было стать только в Союзе. А потом – все. Отрезало. Кто не успел, тот опоздал. Тусуются, конечно, всякие киношно-театральные дочки-племянницы. Но в собственном соку. Исключительно в собственном соку. Посторонним вход воспрещен.
– Это тебе-то вход воспрещен? Не смеши. Мне кажется, твой Эдик в состоянии не то что фильм под тебя сделать, но и театр какой-нибудь проспонсировать. И эти дочки-племянницы в рот тебе будут заглядывать. Тем более что ты не просто так. Талант у тебя, призвание, это ж и дураку понятно.
– Дураку, может, и понятно, а им, когда они от меня нос воротили, было непонятно. Талант! Призвание! Господи, Ирка, ты в прошлом веке живешь, сейчас и слов-то таких никто не употребляет. А слова от долгого неупотребления забываются вместе с тем, что они означали.
Начисто. К тому же поздно мне уже, тридцать три – это тебе не фунт изюму.
– Скажешь тоже – поздно! Глупости какие. Еще все изменится двадцать раз.
– Это ты по себе судишь. Просидела на печке, как Илья Муромец, вот и кажется, что вся жизнь впереди.
Считай, что тебе повезло, книжки можно хоть в девяносто лет писать, а мой поезд уже ушел.
Ленка не выдержала, достала сигарету и заискивающе взглянула на Иру. Ира невольно поморщилась, наверняка она будет чуять табачный дым в своем кабинете еще дня два.
Но разве можно отказать Ленке, когда она так смотрит?
– Да ладно. Дыми. И как ты собственного здоровья не жалеешь?
Щелкнула зажигалка, застыл в неподвижном воздухе дымок. Затянувшись, Ленка отошла к окошку и, стоя к Ире спиной, весело сказала:
– Не жалею!..
Потом резко повернулась и вцепилась страшным отчаянным взглядом прямо в Ирины зрачки, но говорить, говорить продолжала спокойно и весело, без тени надрыва:
…Не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
– Господи, как ты меня напугала! – перевела дух Ира через минуту, в течение которой до нее доходило, что Ленка просто-напросто читает затертые донельзя есенинские строки. Только Ленка способна так прочесть Есенина, что его не сразу и узнаешь.
– Могу до конца прочесть, – гордо заявила Ленка. – Я помню. Почти все, что читала когда-то, помню. Даже самой удивительно.
– Нет уж! Не надо! Твои способности на большую аудиторию рассчитаны, а у меня одной от таких эстетических впечатлений истерика может случиться. И вообще я Блока больше любила, ты же знаешь.
Предчувствую тебя,
Года проходят мимо,
Все в облике одном –
Предчувствую тебя…
Весь горизонт в огне
И ясен нестерпимо…
Дальше не помню.
– И молча жду, тоскуя и любя, – услужливо вставила Ленка. – Точно! Это как раз для тебя – молча ждать, тоскуя и любя. Говорила я тебе, все время говорила, что мужики охоту любят, чтоб добыча потрудней досталась и чтоб все время быть настороже, потому как желающие умыкнуть всегда тут как тут. А ты вечно раскиснешь, разнюнишься – люблю, жить без него не могу, на край света за ним готова идти!
– Уже не разнюниваюсь! – почему-то разозлилась Ира. – Все. Кремень.
– Ну вот видишь, – старательно не заметила ее злости Ленка. – Поэтому Максим твой и ходит следом как привязанный.
– Он не мой. И уже не ходит. И вообще, был ли мальчик?
Только сейчас она почувствовала, как на нее подействовал коньяк. Ударил все-таки, но не в голову, а в ноги и руки, они стали непослушными и мягкими. Все, больше нельзя ни глотка, ей еще до дома самостоятельно добираться. К Ленке в машину она сесть не рискнет. И Ленке бы не советовала, но знает, что это бесполезно.
– Еще как был! – шутливо возмутилась Ленка. – Я – живой свидетель. Такого мальчика трудно не заметить.
– Был да сплыл. Бросил меня. – Ире тоже захотелось, чтобы подруга ее пожалела.
Но Ленка не пожалела, сразу раскусила ее притворство:
– Я, конечно, не Станиславский, но тебе не верю.
Не мог он тебя бросить.
– А вот и бросил, – настаивала на своем Ира, обиженная недоверием. – Мальчишка, он и есть мальчишка. Как вспыхнул, так и погас. Приревновал на пустом месте.
– Так уж и на пустом? Прости, но опять недоигрываешь, я тебе не верю. Выкладывай как на духу. – Ленка подкатила за спинку соседний стул, сбросила туфли, вытянула ноги, всем своим видом показывая, что приготовилась слушать.
И Ира выложила, но не как на духу, а как было нужно:
– Я позавчера презентацию проводила в Бобровке.
– И как? – подтвердила заинтересованность Ленка.
– Успешно! – усмехнулась Ира. – Встретила там Аксенова. Ну того самого, директора комбината, я еще зимой в командировку ездила.
– Ну и?.. – напряглась Ленка.
– Ну и переспала с ним, приехала в офис только утром. А Максим понял, что я там… В общем, сегодня не появился.
– Ну ты даешь! Так сразу? Ты?! – Ленка быстренько сняла со стула ноги и повернулась к Ире анфас. – И как он?
– Кто? – на всякий случай уточнила Ира.
– Как кто? Аксенов.
– А… Обыкновенно, – пожала плечами Ира. – Ничего особенного. Прост как правда. Ретировался пораньше, я проснулась одна, в чужом доме, на кухне охранник и домработница обсуждают его жену. Хорошо еще избежала классической сцены вытаскивания законной женой случайной любовницы за волосы на порог. Сразу уехала.
Приятного мало.
Она не сказала ни слова не правды. Все было именно так – просто и грубо в этой своей простоте. Она так и не услышала от него обязательной в таких случаях фразы: «Ты такая красивая!» Она так и не почувствовала не то что удовольствия, но даже тени желания.
Он всего лишь расстегнул ее платье, придавил ее всей тяжестью своего тела и очень скоро затих, откинулся на спину, вдавил ее голову себе в ключицу и так уснул.
А она долго лежала без сна и без единой мысли в голове. Она должна была бы ощутить себя разбитой, как тот самый пресловутый коллонтаевский стакан воды, который выпили и выбросили за ненадобностью. Но она не чувствовала себя разбитой, напротив, мирно лежала, уткнувшись носом в его ключицу, и старалась не спугнуть его сон. Да, она понимала, что все было так незатейливо, точно он напился воды, но почему-то ей казалось, что для него, как для выбившегося из сил путника в пустыне, это был глоток, без которого он не мог бы идти дальше. И разве можно сожалеть о том, что дал напиться страждущему в пустыне?
– Понятно, – наконец-то искренне посочувствовала Ленка. – Знаю я эту публику. Они быстренько к полному обслуживанию привыкают и верят, что неотразимы, что каждая должна визжать от восторга, стоит ему только по заднице хлопнуть, а уж если юбку задрал и соизволил на тебя залезть… Тут уж просто счастье привалило! А сам небось и с женой-то справиться не в состоянии.
– Ну, Лен… – поморщилась Ира. Поморщилась потому, что ей не нравилось, что Ленка так говорила об Аксенове. И еще потому, что Ленка, само собой, была права. Мало ли что ночью покажется! Когда кажется, креститься надо. Нафантазировала себе черт-те что. Чай, не девочка, давно пора понять – днем виднее, как все есть на самом деле. А на самом деле он женат. Это раз. И ночные залетные гостьи для него, судя по реакции прислуги, в порядке вещей. Это два. Так что ни о какой пустыне говорить не приходится. Воды сколько хочешь – водопады, бассейны, моря и реки! Вот он и привык разбрасываться стаканами. А ей нужно всего-навсего намотать на ус очередной урок и больше не покупаться на чьи бы то ни было беспомощные взгляды.
– Да не переживай ты так, никуда он не денется.
– Кто? – опять некстати уточнила Ира.
– Как кто? – удивилась Ленка. – Максим, кто ж еще? Прибежит как миленький. Соскучится и прибежит.
Вот увидишь, сегодня же и примчится.
Ленка еще не договорила эту фразу, а Ира уже видела, что дверь ее кабинета открылась и на пороге стоит Аксенов. Собственной персоной.
Хоть бы Ленка перестала наконец повторять свои бесконечные «примчится», «прибежит как миленький», ведь Аксенов может подумать, что это о нем! Но Ленка как специально все продолжала и продолжала свою успокоительную речь, и тогда Ире пришлось сказать:
– Знакомьтесь.
Ленка вздрогнула, обернулась, но своего удивления не высказала ничем.
– Аксенов, – произнес он.
– Елена Васильевна, – важно, даже царственно представилась Ленка.
– Ириш, мне некогда, опаздываю на самолет. Проводи до аэропорта, – сказал он, глядя куда-то мимо Иры. Она хотела возмутиться таким самоуправством, но в его глазах на секунду, только на одну секунду мелькнуло все то же выражение беспомощности. И она попросила:
– Лен, вот ключи, закрой офис, ладно? Только свет не забудь проверить и компьютеры. А то я не успеваю.
Глава 8
– А… Шарлотта Корде! Добрый вечер, Ирина Сергеевна, – засмеялся Петрович, открывая перед ней заднюю дверцу.
Иру неприятно удивило, что он хорошо помнит тот давнишний разговор и знает ее имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Не понимаю я тебя, хоть убей не понимаю!
Ира выпалила свою обличительную речь, сплошь состоящую из вопросов и восклицаний, и переводила дух, а Ленка перестала наконец всхлипывать и задумчиво крутила в руках фужер с остатками коньяка на донышке. Любовалась цветом. Потом допила коньяк, аккуратно наколола на вилку кусочек семги, положила в рот, тщательно прожевала, хлюпнула носом, улыбнулась и заговорила. Если бы такая речь принадлежала Ире, она бы изобиловала эмоциями и интонациями, но Ленка уже пришла в себя и ироничным тоном противоречила самой себе.
– Что же тут непонятного? Потому и живу с этой жабой, что особенная. У каждого свой крест. А у особенных – особенный. Думаешь, я сама не знаю, что особенная, что умней и красивей других? Я это прекрасно знаю, только радости от этого – ноль. Да я бы счастлива была, если была такая, как все, потому что тогда и жить могла бы как все. Сапоги новые купила – радость, муж трезвый домой вернулся – радость, завотделом назначили – радость. А я так не могу. Пробовала. Я за то время, что с Вовкой прожила, чуть с ума не сошла. Ой, Ленусик, какие вкусные щи! Ой, Ленусик, какая ты красивая! Ой, Ленусик, как я соскучился!
Ой, Ленусик, как я тебя люблю! А Ленусик целыми днями думает, как бы Валерке на велосипед накопить.
Малышовый такой, копеечный. А надо накопить. Надо из полкило мяса не один, а два раза щи сварить. А Ленусик магазины одежды за версту обходит, потому что то, что может с горем пополам купить, одеждой не называется. Я согласна, это счастье, потому что любовь, потому что он приходит домой и любуется на тебя, налюбоваться не может. Год любуется, два любуется, и ничегошеньки ему больше в этой жизни не надо, только бы сидеть и на тебя любоваться. А мне надо! Мне много надо, и не такое, как у всех, а особенное, потому что я – особенная. Мне надо, чтоб на каждом шагу мною восхищались, завидовали, ненавидели, мне надо, чтобы… Надо значить что-то. Причем для всех. Понимаешь, обязательно для всех. Это для меня как нормальная погода, как земля под ногами: есть – не замечаешь, а нет – никакой жизни. Любит он меня до сих пор… А мне надо больше его любви, понимаешь, больше. Да их полно под ногами крутится, любящих. А Эдик просто понимает.
Не меня, конечно, ему до меня лично дела нет. Он просто понимает, что женщина не должна думать о том, сколько стоит приглянувшаяся шмотка, и не должна знать цены в ресторанах. В нормальных ресторанах для дам отдельное меню. Без цен. Ему нужна именно такая женщина, как я, особенная. Не для себя нужна, для дела. Но ведь нужна! Именно такая, как я, нужна, понимаешь?
– Лен, но ты же могла бы стать актрисой. Настоящей, большой, я уверена. Вот тебе и особенная жизнь, вот тебе и восхищение-поклонение! – не сдалась Ира и, не подумав, выпалила в лоб то, на что давно был наложен негласный запрет.
– Могла бы, – холодно подтвердила Ленка, и струйка этого холодка проскользнула по Ириной спине. – Ни минуты не сомневаюсь, что могла бы. Только скажи мне, пожалуйста, известна ли тебе хоть одна актриса нашего возраста?
Ира задумалась, перебирая в памяти самых молодых из известных актрис, она мало кого могла назвать, но и те явно старше, хоть на пяток лет, да старше.
– Да не забивай себе голову, нет таких, – махнула рукой Ленка. – Известной можно было стать только в Союзе. А потом – все. Отрезало. Кто не успел, тот опоздал. Тусуются, конечно, всякие киношно-театральные дочки-племянницы. Но в собственном соку. Исключительно в собственном соку. Посторонним вход воспрещен.
– Это тебе-то вход воспрещен? Не смеши. Мне кажется, твой Эдик в состоянии не то что фильм под тебя сделать, но и театр какой-нибудь проспонсировать. И эти дочки-племянницы в рот тебе будут заглядывать. Тем более что ты не просто так. Талант у тебя, призвание, это ж и дураку понятно.
– Дураку, может, и понятно, а им, когда они от меня нос воротили, было непонятно. Талант! Призвание! Господи, Ирка, ты в прошлом веке живешь, сейчас и слов-то таких никто не употребляет. А слова от долгого неупотребления забываются вместе с тем, что они означали.
Начисто. К тому же поздно мне уже, тридцать три – это тебе не фунт изюму.
– Скажешь тоже – поздно! Глупости какие. Еще все изменится двадцать раз.
– Это ты по себе судишь. Просидела на печке, как Илья Муромец, вот и кажется, что вся жизнь впереди.
Считай, что тебе повезло, книжки можно хоть в девяносто лет писать, а мой поезд уже ушел.
Ленка не выдержала, достала сигарету и заискивающе взглянула на Иру. Ира невольно поморщилась, наверняка она будет чуять табачный дым в своем кабинете еще дня два.
Но разве можно отказать Ленке, когда она так смотрит?
– Да ладно. Дыми. И как ты собственного здоровья не жалеешь?
Щелкнула зажигалка, застыл в неподвижном воздухе дымок. Затянувшись, Ленка отошла к окошку и, стоя к Ире спиной, весело сказала:
– Не жалею!..
Потом резко повернулась и вцепилась страшным отчаянным взглядом прямо в Ирины зрачки, но говорить, говорить продолжала спокойно и весело, без тени надрыва:
…Не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
– Господи, как ты меня напугала! – перевела дух Ира через минуту, в течение которой до нее доходило, что Ленка просто-напросто читает затертые донельзя есенинские строки. Только Ленка способна так прочесть Есенина, что его не сразу и узнаешь.
– Могу до конца прочесть, – гордо заявила Ленка. – Я помню. Почти все, что читала когда-то, помню. Даже самой удивительно.
– Нет уж! Не надо! Твои способности на большую аудиторию рассчитаны, а у меня одной от таких эстетических впечатлений истерика может случиться. И вообще я Блока больше любила, ты же знаешь.
Предчувствую тебя,
Года проходят мимо,
Все в облике одном –
Предчувствую тебя…
Весь горизонт в огне
И ясен нестерпимо…
Дальше не помню.
– И молча жду, тоскуя и любя, – услужливо вставила Ленка. – Точно! Это как раз для тебя – молча ждать, тоскуя и любя. Говорила я тебе, все время говорила, что мужики охоту любят, чтоб добыча потрудней досталась и чтоб все время быть настороже, потому как желающие умыкнуть всегда тут как тут. А ты вечно раскиснешь, разнюнишься – люблю, жить без него не могу, на край света за ним готова идти!
– Уже не разнюниваюсь! – почему-то разозлилась Ира. – Все. Кремень.
– Ну вот видишь, – старательно не заметила ее злости Ленка. – Поэтому Максим твой и ходит следом как привязанный.
– Он не мой. И уже не ходит. И вообще, был ли мальчик?
Только сейчас она почувствовала, как на нее подействовал коньяк. Ударил все-таки, но не в голову, а в ноги и руки, они стали непослушными и мягкими. Все, больше нельзя ни глотка, ей еще до дома самостоятельно добираться. К Ленке в машину она сесть не рискнет. И Ленке бы не советовала, но знает, что это бесполезно.
– Еще как был! – шутливо возмутилась Ленка. – Я – живой свидетель. Такого мальчика трудно не заметить.
– Был да сплыл. Бросил меня. – Ире тоже захотелось, чтобы подруга ее пожалела.
Но Ленка не пожалела, сразу раскусила ее притворство:
– Я, конечно, не Станиславский, но тебе не верю.
Не мог он тебя бросить.
– А вот и бросил, – настаивала на своем Ира, обиженная недоверием. – Мальчишка, он и есть мальчишка. Как вспыхнул, так и погас. Приревновал на пустом месте.
– Так уж и на пустом? Прости, но опять недоигрываешь, я тебе не верю. Выкладывай как на духу. – Ленка подкатила за спинку соседний стул, сбросила туфли, вытянула ноги, всем своим видом показывая, что приготовилась слушать.
И Ира выложила, но не как на духу, а как было нужно:
– Я позавчера презентацию проводила в Бобровке.
– И как? – подтвердила заинтересованность Ленка.
– Успешно! – усмехнулась Ира. – Встретила там Аксенова. Ну того самого, директора комбината, я еще зимой в командировку ездила.
– Ну и?.. – напряглась Ленка.
– Ну и переспала с ним, приехала в офис только утром. А Максим понял, что я там… В общем, сегодня не появился.
– Ну ты даешь! Так сразу? Ты?! – Ленка быстренько сняла со стула ноги и повернулась к Ире анфас. – И как он?
– Кто? – на всякий случай уточнила Ира.
– Как кто? Аксенов.
– А… Обыкновенно, – пожала плечами Ира. – Ничего особенного. Прост как правда. Ретировался пораньше, я проснулась одна, в чужом доме, на кухне охранник и домработница обсуждают его жену. Хорошо еще избежала классической сцены вытаскивания законной женой случайной любовницы за волосы на порог. Сразу уехала.
Приятного мало.
Она не сказала ни слова не правды. Все было именно так – просто и грубо в этой своей простоте. Она так и не услышала от него обязательной в таких случаях фразы: «Ты такая красивая!» Она так и не почувствовала не то что удовольствия, но даже тени желания.
Он всего лишь расстегнул ее платье, придавил ее всей тяжестью своего тела и очень скоро затих, откинулся на спину, вдавил ее голову себе в ключицу и так уснул.
А она долго лежала без сна и без единой мысли в голове. Она должна была бы ощутить себя разбитой, как тот самый пресловутый коллонтаевский стакан воды, который выпили и выбросили за ненадобностью. Но она не чувствовала себя разбитой, напротив, мирно лежала, уткнувшись носом в его ключицу, и старалась не спугнуть его сон. Да, она понимала, что все было так незатейливо, точно он напился воды, но почему-то ей казалось, что для него, как для выбившегося из сил путника в пустыне, это был глоток, без которого он не мог бы идти дальше. И разве можно сожалеть о том, что дал напиться страждущему в пустыне?
– Понятно, – наконец-то искренне посочувствовала Ленка. – Знаю я эту публику. Они быстренько к полному обслуживанию привыкают и верят, что неотразимы, что каждая должна визжать от восторга, стоит ему только по заднице хлопнуть, а уж если юбку задрал и соизволил на тебя залезть… Тут уж просто счастье привалило! А сам небось и с женой-то справиться не в состоянии.
– Ну, Лен… – поморщилась Ира. Поморщилась потому, что ей не нравилось, что Ленка так говорила об Аксенове. И еще потому, что Ленка, само собой, была права. Мало ли что ночью покажется! Когда кажется, креститься надо. Нафантазировала себе черт-те что. Чай, не девочка, давно пора понять – днем виднее, как все есть на самом деле. А на самом деле он женат. Это раз. И ночные залетные гостьи для него, судя по реакции прислуги, в порядке вещей. Это два. Так что ни о какой пустыне говорить не приходится. Воды сколько хочешь – водопады, бассейны, моря и реки! Вот он и привык разбрасываться стаканами. А ей нужно всего-навсего намотать на ус очередной урок и больше не покупаться на чьи бы то ни было беспомощные взгляды.
– Да не переживай ты так, никуда он не денется.
– Кто? – опять некстати уточнила Ира.
– Как кто? – удивилась Ленка. – Максим, кто ж еще? Прибежит как миленький. Соскучится и прибежит.
Вот увидишь, сегодня же и примчится.
Ленка еще не договорила эту фразу, а Ира уже видела, что дверь ее кабинета открылась и на пороге стоит Аксенов. Собственной персоной.
Хоть бы Ленка перестала наконец повторять свои бесконечные «примчится», «прибежит как миленький», ведь Аксенов может подумать, что это о нем! Но Ленка как специально все продолжала и продолжала свою успокоительную речь, и тогда Ире пришлось сказать:
– Знакомьтесь.
Ленка вздрогнула, обернулась, но своего удивления не высказала ничем.
– Аксенов, – произнес он.
– Елена Васильевна, – важно, даже царственно представилась Ленка.
– Ириш, мне некогда, опаздываю на самолет. Проводи до аэропорта, – сказал он, глядя куда-то мимо Иры. Она хотела возмутиться таким самоуправством, но в его глазах на секунду, только на одну секунду мелькнуло все то же выражение беспомощности. И она попросила:
– Лен, вот ключи, закрой офис, ладно? Только свет не забудь проверить и компьютеры. А то я не успеваю.
Глава 8
– А… Шарлотта Корде! Добрый вечер, Ирина Сергеевна, – засмеялся Петрович, открывая перед ней заднюю дверцу.
Иру неприятно удивило, что он хорошо помнит тот давнишний разговор и знает ее имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42