Фииа, мужчины и женщины, вышли встретить их и приветствовали Роканнона,
который первым слез с коня, возгласами:
- Привет тебе, о Скиталец!
Роканнон был ошеломлен: да, он путешествует, так что прозвище это
очень к нему подходит, но ведь впервые так назвал его Кьо!
Позднее, после еще одного перелета, занявшего долгий спокойный день,
Роканнон спросил у Кьо:
- Когда ты жил дома, Кьо, неужели у тебя не было своего собственного
имени?
- Меня называли "пастух", или "младший брат", или "бегун". Я хорошо
бегал наперегонки.
- Но ведь это всего лишь прозвища, описания - как Скиталец или
шустрые. Прозвища вы, фииа, даете удивительно меткие. Приветствуя
незнакомца, вы обязательно как-нибудь его назовете - Повелитель Звезд,
Меченосец, Золотоволосая, Словоед - я думаю, ангья свою привычку давать
прозвища переняли у вас. Но все это не имена, имен у вас нет.
- Повелитель Звезд, много путешествовавший, пепельноволосый,
сапфироносец, - сказал, улыбаясь, Кьо. - А что такое имя, если это не
имена?
- Пепельноволосый? Неужели я поседел?.. Что такое имя, я точно не
знаю. Имя, которое мне дали, когда я родился, было Гаверал Роканнон.
Произнося это имя, я ничего не описываю, я просто называю себя. И когда я
вижу, например, новое для меня дерево, я спрашиваю у тебя, Яхана или
Могиена, как оно называется. И успокаиваюсь, только когда узнаю.
- Но ведь дерево - это дерево, как я фииа, как ты... кто?
- Между любыми двумя похожими предметами есть различия, Кьо! В каждой
деревне я спрашиваю, как называются вон те западные горы, хребет, в тени
которого проходит вся жизнь местных фииа, от рождения и до смерти, а фииа
мне отвечают: "Это горы, Скиталец".
- Так ведь это и в самом деле горы, - отозвался Кьо.
- Но есть ведь и другие горы, хребет пониже, на востоке! Как вы
отличаете один хребет от другого, одного своего соплеменника от другого,
если не называете их по-разному?
Обхватив руками колени, Кьо сидел и смотрел на пылающие в лучах
заката вершины. Через некоторое время Роканнон понял, что ответа не
дождется.
Теплый сезон становился все теплее, все теплее становились ветры, все
длиннее - и без того долгие дни. Поклажи на крылатых конях было навьючено
вдвое больше обычного, поэтому летели они теперь медленнее, и
путешественники часто останавливались на день-два, чтобы поохотиться самим
и дать поохотиться коням; наконец стало видно, что западный хребет
заворачивает на восток, преграждая путь и соединяясь левее с восточным
хребтом, отделяющим долину от морского берега. Зеленая растительность
долины, поднявшись примерно на четверть высоты огромных холмов,
останавливалась. Много выше лежали зелеными и коричнево-зелеными пятнами
горные луга; еще выше царил серый цвет камней и осыпей; и наконец, на
полпути к небу, сверкали белизной вершины.
Уже высоко, среди холмов, оказалась еще одна деревушка фииа.
Развеивая синий дым из труб между длинных теней долгого вечера, холодный
ветер загонял его сквозь щели в легких крышах обратно в дома. Как всегда у
фииа, путешественников приняли весело и приветливо, у горящего очага
предложили им в деревянных чашах воду, вареное мясо и зелень, а
пропыленную одежду стали чистить, между тем как крошечные, но быстрые как
ртуть дети кормили и поглаживали их крылатых коней.
После ужина для них стали танцевать без музыки четверо девушек;
девушки двигались и ступали так легко и быстро, что казались бестелесными,
казались игрой света и тьмы в отблесках пламени. С довольной улыбкой
Роканнон повернулся к Кьо, который, как всегда, сидел с ним рядом. Фииа
посмотрел серьезно ему в глаза и сказал:
- Я здесь останусь.
Подавив чуть было не вырвавшийся у него крик изумления, Роканнон
снова стал смотреть на танцующих девушек, на меняющийся, невещественный
рисунок, который непрерывно ткали, двигаясь, освещенные пламенем фигуры.
Из безмолвия и из ощущения, что в разуме твоем и твоих чувствах поселилось
что-то чужое, возникла музыка. Отсветы на деревянных стенах качались,
падали, меняли форму.
- Было предсказано, что Скиталец будет выбирать тебе товарищей. На
какое-то время.
Роканнон не понял, кто произнес это: он, Кьо или его, Роканнона,
память. Слова эти появились одновременно и в его сознании, и в сознании
Кьо. Девушки резко отдалились одна от другой, тени их взбежали по стенам,
у одной из девушек сверкнули, качнувшись, распущенные волосы. Танец без
музыки кончился, девушки без имен (если только не считать именем
чередованья света и тени) замерли. Так пришел к завершению, оставив после
себя тишину, рисунок, в котором двигались некоторое время сознание
Роканнона и сознание Кьо.

8
Под тяжело машущими крыльями Роканнон видел неровный каменный склон,
хаос валунов, убегающих под ними назад и вниз, так что конь, поднимавшийся
из последних сил к перевалу, левым крылом почти эти камни задевал. Бедра
Роканнона были крепко пристегнуты ремнями к сбруе: порывы ветра время от
времени едва не переворачивали крылатых в воздухе. Роканнона хорошо
согревал герметитовый костюм, зато Яхану, сидевшему у него за спиной и
закутанному во все их плащи и меховые шкуры, было страшно холодно;
предвидя, что так будет, он еще до начала полета попросил Роканнона
крепко-накрепко привязать его руки к седлу. Могиен, летевший впереди на
коне, менее обремененном весом седоков и поклажи, переносил холод и высоту
гораздо лучше Яхана.
Пятнадцать дней назад они, попрощавшись с Кьо, отправились из
последней деревни фииа через предгорья и сравнительно низкие параллельные
хребты к месту, которое издалека казалось широким перевалом. Он фииа
ничего вразумительного узнать не удалось, стоило только заговорить о
переходе через горы, как фииа умолкали и съеживались.
Первые дни в горах прошли хорошо, но чем выше поднимались
путешественники, тем труднее становилось крылатым: кислорода из
разреженного воздуха к ним в легкие поступало меньше, чем они сжигали в
полете. На больших высотах погода то и дело менялась, а холод усилился. За
последние три дня путешественники покрыли не больше пятнадцати километров,
да и то почти вслепую. Ради того, чтобы крылатые получили свой рацион
вяленого мяса, они отдали им свой запас и обрекли себя тем самым на голод;
утром Роканнон отдал коням последнее мясо, еще оставшееся в мешке: ведь
если кони не смогут миновать перевал в этот же день, им придется повернуть
назад и опуститься в лесистой местности, где они смогут поохотиться и
отдохнуть, но потом должны будут все начать заново. Похоже было, что
сейчас они следуют правильным путем, но с вершин на востоке дул ужасающий,
пронизывающий насквозь ветер, а небо постепенно затягивала тяжелая пелена
белых облаков. По-прежнему Могиен летел впереди, а Роканнон подгонял
своего коня, чтобы не отстать; в этом бесконечном мучительном полете на
большой высоте ведущим был Могиен, а он, Роканнон, был ведомым.
Могиен его окликнул, и Роканнон снова заторопил крылатого,
вглядываясь сквозь замерзшие ресницы: не прервется ли где-нибудь хоть
ненадолго этот бесконечный, полого уходящий вверх хаос. И вдруг каменный
склон исчез, и Роканнон увидел далеко-далеко внизу ровное снежное поле;
это был перевал. По-прежнему справа и слева уходили в снеговые тучи
овеваемые ветрами пики. Могиен летел впереди, но недалеко. Его спокойное
лицо, когда он оборачивался, было ясно видно Роканнону; вот Роканнон
услышал, как Могиен закричал фальцетом - издал боевой клич
воина-победителя. Теперь вокруг затанцевали снежинки, они не падали, а
именно танцевали здесь, в своей обители, кружась и подпрыгивая. Каждый
раз, как поднимались огромные полосатые крылья коня, голодного и усталого,
на котором летел Роканнон, легкие животного со свистом втягивали воздух.
Могиен, чтобы Роканнон не потерял его за пеленой снега, теперь летел
медленнее. В гуще танцующих снежинок появилось едва заметное пятнышко
света, которое стало увеличиваться, излучало неяркое, но чистое золотое
сияние. Сияли уходящие вниз снежные поля. И опять вдруг поверхность
планеты упала вниз, и крылатые, растерявшись от неожиданности, забились в
огромном воздушном омуте. Далеко, очень далеко внизу, маленькие, но
отчетливо видные, лежали долины, озера, сверкающий язык ледника, зеленые
пятна рощ. Побарахтавшись в воздухе, конь Роканнона поднял крылья и стал
падать вниз; у Яхана вырвался крик ужаса, а Роканнон, зажмурившись,
вцепился обеими руками в седло.
Крылья заработали снова, падение замедлилось, перешло в трудный, но
сравнительно плавный спуск и наконец прекратилось. Конь, дрожа, лег
животом на каменистый грунт долины, в которую они спустились. Рядом
пытался так же улечься и серый конь; Могиен, смеясь, соскочил с него и
воскликнул:
- Мы перебрались, дело сделано!
Он подошел к Яхану и Роканнону; его темное лицо сияло от радости.
- Теперь, Роканнон, эти горы, обе их стороны стали частью моих
владений... Здесь мы и заночуем. Завтра отдохнувшие кони смогут
поохотиться внизу, где растут деревья, а мы отправимся туда пешком.
Слезай, Яхан.
Яхан, который сидел, ссутулившись, в заднем седле, был не в состоянии
двигаться. Могиен снял его с седла и, чтобы как-то укрыть от обжигающе
холодного ветра, уложил под выступом большого камня; хоть предвечернее
небо было ясным, дневное светило грело едва ли сильнее Большой Звезды -
крошки хрусталя в небе на юго-западе. Пока Роканнон освобождал крылатых от
сбруи, Могиен пытался помочь своему бывшему слуге. Сложит костер было не
из чего: путешественники находились много выше линии, за которой начинался
лес. Роканнон снял с себя герметитовый костюм, и, не обращая внимания на
слабые протесты испуганного Яхана, заставил его надеть костюм на себя, а
сам закутался в шкуры. Люди и крылатые кони сбились, чтобы согреться, в
тесную кучку, и люди разделили с конями остаток воды и сухарей, которые им
дали на дорогу фииа. Приближалась ночь. Как-то сразу высыпали звезды, и,
казалось, совсем рядом засияли две самые яркие из четырех лун.
Посреди ночи Роканнон проснулся, хотя сон был глубокий, без
сновидений. Вокруг - холод, безмолвие и свет звезд. Яхан держал его за
локоть и, шепча, трясущейся рукой на что-то показывал. Роканнон посмотрел
в ту сторону, куда показывал Яхан, и увидел тень, стоящую на большом
валуне и загораживающую собой часть звездного неба.
Как и тень, которую они с Яханом видели на равнине, она была высокая
и туманная. Потом, сперва слабо, снова замерцали загороженные ею звезды, а
потом она растаяла и остался только черный прозрачный воздух. Слева от
места, где только что была тень, светила Хелики - слабая, убывающая.
- Всего лишь игра лунного света, - прошептал Яхану Роканнон. - Ты
нездоров, у тебя жар, постарайся заснуть снова.
- Нет, - раздался рядом спокойный голос Могиена. - Это была вовсе не
игра лунного света, Роканнон. Это была моя смерть.
Трясясь в ознобе, Яхан приподнялся и сел.
- Нет, Повелитель, не твоя! Этого не может быть! Я видел такую же на
равнине, когда тебя с нами не было - Скиталец ее видел тоже!
- Не говори глупостей, - сказал Роканнон.
- Я сам ее видел на равнине, она меня там искала, - заговорил Могиен,
не обращая на его слова никакого внимания. - И два раза видел на холмах,
когда мы искали перевал. Чья же, интересно, это смерть, если не моя? Может
быть, твоя, Яхан? Ты что, тоже властитель, тоже носишь два меча?
Больной, растерянный, Яхан хотел что-то сказать, но Могиен продолжал:
- И это не смерть Роканнона: он еще не закончил того, что закончить
должен... Человек может умереть, где угодно, но властителя смерть,
предназначенная именно ему, его смерть, настигает только в его владениях.
Она подстерегает его в месте, которое принадлежит ему, - на поле битвы, в
зале, в конце дороги. А место, где мы сейчас, принадлежит мне тоже. С этих
гор пришел мой народ, и вот я сюда вернулся. Мой второй меч сломался в
сражении с теми, кто напал на нас ночью. Но слушай, моя смерть: я
наследник Халлана, Могиен - теперь ты знаешь, кто я?
Ледяной ветер по-прежнему дул над скалами. Куда ни глянь, вокруг
камни, а за камнями - мерцающие яркие звезды. Один из крылатых шевельнулся
и подал голос.
- Не придумывай, - сказал ему Роканнон. - Спи.
Но сам крепко заснуть уже не мог, и каждый раз, когда просыпался,
видел, что Могиен сидит, прижавшись к большому боку своего крылатого, и,
спокойный и готовый к любой неожиданности, вглядывается в ночную тьму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21