Если у их проводника просто не все дома, то, испугавшись, он может увести их вообще черт знает куда, а если он что-то задумал, то как вообще можно полагаться на его слова или действия? Нет, остается лишь идти дальше и не терять бдительности. Еще полчаса. А потом он подумает. Там, наверху, в своих гнездах, хищники замка Банат, для которых зверски расправиться с человеком – все равно что муху прихлопнуть, может быть, уже сейчас решают его участь. Вряд ли они будут медлить.
Наконец они подошли к какой-то стене, преградившей им путь, но Влад сказал, что из ее основания выходит каменная труба. Им придется проползти по ней, довольно далеко.
– А другой дороги нет? – спросил Бехайм, которому совсем не понравился такой поворот событий.
– Если только вернуться и пуститься в путь с самого начала, – сказал Влад. – Я предлагаю вам кратчайший маршрут, господин. Он не самый удобный, но прямее не сыщешь. Тут нас никто не выследит.
У Бехайма не было выбора, пришлось согласиться. И они двинулись в путь: Влад впереди, Жизель шла последней.
Труба оказалась такой узкой, что они едва в нее втиснулись. Несло испражнениями, стены были покрыты чем-то липким – видимо, они влезли в канализацию. Воздух был теплый, от шума их дыхания духота становилась еще тягостнее, темно – хоть глаз выколи, казалось, будто ноздри и легкие заполнил черный клей. Бехайм полз за Владом – так близко, что то и дело касался рукой его ботинок. Но чем дальше они шли, тем меньше он обращал внимания на их проводника. Мысли его умчало в безрадостные дали. Вот до чего он дошел! Ползет, как таракан, в трещине того мира, которым мечтал править. Его череп распирало от ненависти с такой осязаемой силой, что он представил себе, как его тело раздувается, заполняет собой трубу, принимает ее форму, отливается в пулю, которая вылетит и размозжит его врагам головы. Его словно осенило, и он увидел, как отомстит за это унижение. Он слишком трепетал перед своими кузенами, был так поражен их физическим превосходством, что не смел пойти им наперекор, но теперь он понял: их склонность к играм и обману можно обратить себе на пользу.
Он не боится помериться с ними умом – в таком соревновании они могут и проиграть. Ох и забаву придумает он для них! Каких хитроумных ловушек наставит! Конечно, все будет зависеть от того, сможет ли он произвести впечатление на Патриарха и завоевать его доверие. Тут нужна идеальная ложь – такая, в которую вплетена правда, тот обрывок правды, что ему известен, а там уж его можно разукрасить намеками, ничего не говорить по существу, но подвести так, будто чутьем своим он нащупал нить к самой сердцевине преступления. Ложь сделает свое дело, и он затянет в ее паутину всех недругов – Агенора, Александру и всех, кто вставляет ему палки в колеса. Все они против него. Подозревать можно даже тех из его рода, что слетелись в миг его просветления, когда он услышал песнь своей крови. Такова природа Семьи, понял он: это сборище заклятых врагов, в этом ее величайшая сила, но и самая большая слабость.
Он очнулся, услышав какой-то сдавленный стон, звуки возни сзади, потом, кажется, что-то поволокли по земле. Где-то лязгнуло, что-то тяжелое глухо упало и как будто покатилось вниз.
Бехайм дернулся в тревоге, хотел обернуться – и ударился головой о стенку трубы. На миг боль ослепила его.
– Жизель! – позвал он, схватившись за висок.
– Так вот как зовут даму, – сказал Влад. – Хорошее имя.
– Жизель, ты где?
– Уже не в твоих лапах, упырь.
Голос Влада доносился с порядочного расстояния – значит, провожатый успел вырваться вперед.
– Что ты с ней сделал?
– Тебя это больше не касается, – ответил Влад. От его дурашливости и следа не осталось. – Теперь тебе лучше о своей душе подумать. Если она у тебя есть.
Бехайм сдержал порыв стремительно броситься вперед, он понимал: этот бродяга не осмелился бы так дерзить, если бы у него не были припасены какие-то серьезные средства защиты. Он тихонько двинулся на голос и, несмотря на растущее беспокойство, попробовал усмехнуться.
– А как насчет твоей души, а, Влад? Что с ней станет, когда я с тобой разделаюсь?
– У тебя нет надо мной власти. Ты мертвец. Мертвечина. Наубивался – теперь сам готовься.
– Ах, «мертвечина»? – Бехайм, крадучись, сделал еще шаг, стараясь в полной темноте рассмотреть Влада. – Когда-то ты сам мечтал ею стать, разве нет? Может быть, и сейчас еще таишь это желание. Может, до сих пор хочешь посвящения.
Ближе, еще один сантиметр, еще.
– Верно, – сказал Влад. – Было время, я жаждал власти и бессмертия, да вот испугался и сбежал со службы. Но страх меня многому научил: если я что и потерял, зато и приобрел не меньше – снова стал человеком.
– Да что ты говоришь? Чего же ты тогда остаешься в замке Банат, почему бы тебе не вернуться в мир людей?
– Здешняя жизнь отравила меня. Мне уже не суждено вернуться туда, где я родился. Зато я могу убить тебя, упырь. Самый будет что ни на есть человеческий поступок, согласен?
– Вместо меня придут другие. Они истребят вас всех.
– Вы уже ведете на нас охоту. Так что страшнее не будет. И потом, вряд ли когда-нибудь на нас устроят большую облаву. Для ваших эти места опасны. Нас выгнать из нор не так-то просто. Да и, скорее всего, Патриарх не хочет, чтобы мы исчезали. Ему от нас вреда нет, может, ему как раз на руку держать наш народец, чтоб попугать своих подданных, когда надо. Побьюсь об заклад, он уже все хорошенько обдумал и решил оставить все как есть. Он любит подшутить, а мы ему в этом подмога. Так или иначе, если твои братья явятся за тебя отомстить, я и их постараюсь укокошить. Хоть немного грехи заглажу, а то наделал всякого, когда у вас, злодеев, служил.
По голосу Влада Бехайм определил, что тот находится от него метрах в двух, не больше. Он собрался, приготовился к прыжку, но не успел пошевелиться, как Влад сказал:
– Подумай над этим, когда будешь подыхать, вампир. Сегодня я отведаю с твоей прекрасной дамой всех удовольствий, что доставались тебе. А может, и побольше.
Опять что-то лязгнуло, и снова раздался глухой удар. Бехайм рванулся вперед – и налетел на какое-то препятствие. Путь ему преграждала брошенная сверху каменная плита. Он навалился на нее изо всех сил – тщетно. Он бросился обратно, зная, что наткнется на преграду и с той стороны, и все же не оставляя надежды. Сердце его сковал ужас: он в ловушке; мысли скорчились в пожаре смятения.
Предчувствие не обмануло: здесь он тоже уперся во что-то твердое.
Он попал в западню, оказался замурованным в многотонном каменном массиве.
На секунду у него сперло дыхание. Он втянул в себя застойный воздух, пропитавшийся мраком и разложением. Ему было слышно, как бешено колотится его сердце, он чувствовал, как оно разбухает в груди. И тут у него вырвался вопль, и он стал бить по стенам – кулаками, ногами. Его охватил звериный страх, и неизвестно, сколько продолжался бы его приступ отчаяния, но вдруг – прошла всего минута или чуть меньше – дно трубы прямо под ним провалилось, словно отворился люк, и он, ногами вперед, скользнул в ответвление трубы и под крутым углом полетел вниз, хватаясь за скользкий, сырой камень, пытаясь найти трещину, выступ, хоть что-нибудь, чтобы замедлить свое падение, ударяясь головой так, что искры сыпались из глаз. Внезапно стены исчезли; он с криком, молотя руками по воздуху, несся вниз. Но продолжалось это недолго. Секунды две, не больше. Он приземлился навзничь, боль от удара пронзила все тело, и он лишился сознания.
Наконец, еще не совсем придя в себя, не в состоянии пошевелиться от боли, он открыл глаза. Что-то легко касалось его щеки. Ему предстала совершенно невероятная картина. В вышине распростерлась какая-то испачканная, болезненно-бледная синева, словно это был неумело покрашенный потолок, тут и там испещренный то белыми завитушками, то темно-зелеными мазками. На нем была намалевана какая-то ярко-желтая, багрянистая масса, все это расплывалось и было подернуто мутью, как будто он смотрел сквозь воду. Над ним проносились какие-то вздохи. Похоже на ветер. То, что щекотало ему щеку, как перышко, притронулось к его губам, и он схватил докучливое непонятно что, поднес к глазам: тоненькое, изогнутое, коричневато-зеленое. Гладкое, на ощупь прохладное. Что же это? Он прищурился, пытаясь вернуть себе зрение полностью. Кажется, что-то стало четче вырисовываться из зеленых пятен над головой. Сосновые иголки? Да нет, не может быть. Преодолевая боль, борясь с головокружением, он сел. Опустил голову, закрыл глаза, пробуя хоть что-нибудь понять. Думалось с трудом. Мелькали примитивные, детские мысли. Тут болит, там болит. Что это у меня на руке? Грязь? Что же делать дальше? Искать Жизель? Идти в Патриаршие палаты? И где вообще он находится – как он может надеяться кого-то или что-то найти? Он снова открыл глаза и с облегчением обнаружил, что снова все видит. Брюки были порваны, на коленях содрана кожа. Кругом трава, былинки – пожухшие, зимние. Еще одна крупица абсурда – откуда в замке Банат трава? Его начали одолевать тревожные мысли, и тут он взглянул вверх – и увидел не что иное, как солнце.
Это было не то солнце, что он помнил с юных лет: милый, теплый, золотисто-белый, лучистый кружок. Сейчас же на него смотрело с неба что-то огромное. Чудовищное. Искривленный желтый шар с лиловатой короной, поверхность которого была усеяна накаленными добела завитками и кипела муторным огнем. Он не сразу понял, что это, а лишь подумал, как похожа эта нелепая сфера на луну, увиденную им глазами убийцы наверху башни. Но и когда до него дошло, что это, должно быть, солнце, что зеленые кляксы – это ветки сосен, голубой потолок – небо, и что вокруг не каменные стены, а горы, прохладный воздух, свет, даже тогда он никак не мог поверить своим ощущениям. Ведь солнечный свет должен его сжечь, превратить его кости в угли. А может быть, оно в этот самый миг убивает его, может быть, он просто не чувствует боли? Наверное, он уже не способен ничего чувствовать, он уже по ту сторону.
Его бросило в дрожь. По бедру потекла горячая струя мочи. Казалось, он летит к солнцу – или это оно все разбухает? Корчащийся круг протягивал к нему языки пламени – сейчас достанет, пузыри огненной плазмы раздуваются в его сторону и лопаются, словно там, в вышине, кипит отвратительное варево из лавы. Он хныкнул, бросился рыть землю, выбрасывая комья, вытаскивая с корнями траву, дыша с надрывным свистом, стал биться головой, выдалбливая себе ход сквозь чернозем. Бесполезно. Он снова упал навзничь и, едва живой от ужаса, осмотрелся.
Он лежал на поросшем пучками травы холме метрах в трех от стены замка и в пятнадцати от зияющей в ней дыры – очевидно, конца трубы, из которой он выпал. Во многих местах строительный раствор вымыло из зазоров между гранитными глыбами, вся поверхность стены была исчерчена трещинами и расщелинами; казалось, вся эта крепость вот-вот развалится. Справа склон холма, поросший карликовыми соснами, обрывался в лощину. Над его головой нависали сосновые ветви, и, когда их наклоняло ветром, казалось, это чьи-то перепутавшиеся зеленые лапы тянутся к нему, пытаясь схватить. Далеко в небесной вышине что-то крохотное, черное описывало круги, устремлялось с потоком ветра то в одну, то в другую сторону, расширяя явленную ему картину. Стена замка уходила ввысь, этим серым развалинам не было видно конца. На другом краю неба, надвигаясь, извергало свой зловещий огонь солнце. Деревья шумели на ветру, шепча о гибельных тайнах дня. Глупое крылатое существо все кружило без всякого смысла. Расползаясь причудливыми рукописными буквами, расправлялись когтистые очертания бледного облака. Сосны, словно зеленые звери, только что вышедшие из реки, встряхивали крепкими загривками, тщились вырвать из земли свои корни и шатким шагом пойти в атаку. Чересчур много света, движения, всего слишком много. От избытка звуковых и зрительных ощущений Бехайм лишился всякой опоры, в мозгу его вспыхнуло пламя, и погасить его уже не было сил. Весь привычный строй его мыслей, охваченный пожаром, разваливался, рушился ливнями искр в хаос света, все шло не так, как можно было предполагать, и, бессильный восстановить внутренний лад рассудком, не обращая внимания на пронизывающую ноги боль, он вскочил и побежал, закрывая голову руками. Куда – не важно, главное – быстрее, лишь бы попалась где-нибудь наконец спасительная тень, яма, подземный ход, пещера. Он стрелой мчался сквозь сосновый бор, шарахаясь от пятен солнечного света, словно это были лужи желтого яда. Но, перебираясь через крутую теснину, окруженную выходившими на поверхность валунами, он поскользнулся на ковре из иголок, ноги у него разъехались, и он рухнул набок. Задыхаясь, он еще раз посмотрел прямо на солнце. От усталости к нему вернулась способность думать. Он не умирает, не горит. Случилось какое-то чудо – он до сих пор жив. Бежать дальше нет смысла. И все же ему никак не побороть ужас перед этим кипящим, жарящим шаром над головой, никак не привыкнуть к этому светлому, яркому миру, представшему вдруг перед ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37