– Действуй.
Грохот насосов снаружи стал чуть ли не оглушительным, башня яростно закачалась от напряжения. Все молча приклеились к экранам. Хатч увидел, что голубая полоска снова остановилась, затем качнулась – и, может, даже чуточку опустилась. Он медленно выдохнул, только сейчас сообразив, что задержал дыхание.
– Grande merde du noir, – прошептала Бонтьер.
Не веря своим глазам, Хатч увидел, что уровень воды вновь начал подниматься.
– Мы снова на десяти футах, – жёстко произнесла Магнусен.
– Поднимай до шестидесяти тысяч, – сказал Найдельман.
– Но, сэр! – затрещал по рации голос Стритера. – Мы не можем…
– Давай! – рявкнул Найдельман на Магнусен.
Его голос прозвучал, словно удар хлыста, а губы сжались в узкую белую полоску. Инженер решительно повернула ручку.
И снова Хатч оказался у обзорного стекла. Под собой он увидел группу Стритера, увидел, как они набрасывают на рукав полоски металла, а сам рукав изгибается и бьётся, словно живой. Хатч напрягся, с ужасом понимая, что если рукав прорвётся, вода при таком давлении сможет запросто разрезать человека надвое.
Рёв насосов превратился в заунывный вой злых духов, который, казалось, заполнил голову. Малин ощутил, как трясётся под ногами весь остров. Ошмётки грязи вырывались из пасти Колодца и снова падали в тёмную бурлящую воду. Уровень воды качнулся, но не опустился.
– Капитан! – снова крикнул Стритер. – Передний затвор не выдерживает!
Найдельман стоял неподвижно и смотрел в Колодец, словно зачарованный.
– Кэп! – заорал Стритер по рации, силясь перекричать грохот. – Если рукав прорвёт, вода может снести Ортанк!
И, как только Хатч открыл рот, чтобы заговорить, Найдельман резко повернулся к Магнусен.
– Выключай, – приказал он.
В оглушительной тишине, что за этим последовала, Хатч явственно различил стоны и перешёптывания Водяного Колодца.
– Вода вернулась к обычному уровню, сэр, – произнесла Магнусен, не отводя взора от панели.
– Но это же хрень собачья, – пробормотал Рэнкин, один за другим считывая показания сонаров. – Мы запечатали все пять туннелей. У нас проблема, и чёрт знает какая!
При этих словах Найдельман слегка повернул голову, и Хатч увидел каменный профиль, жёсткий блеск в глазах.
– Это не проблема, – заявил он низким, непривычным голосом. – Мы просто-напросто повторим то, что сделал Макаллан. Возведём вокруг берега плотину.
20
В тот же вечер, без четверти десять, Хатч показался в проёме приёмного люка «Цербера» и спустился по сходням на свою лодку. Под конец дня он причалил к кораблю, чтобы проверить состояние центрифуги для работы с кровью – на тот случай, если она вдруг понадобится для какого-либо члена экспедиции. Будучи на борту, Малин разговорился с интендантом «Талассы», который недолго думая пригласил его отужинать на камбузе и познакомиться с полудюжиной членов экипажа. В конце концов, до отвала наевшись вегетарианской лазаньей и напившись эспрессо, он распрощался с добродушными моряками и техниками лабораторий и белыми коридорами направился к приёмному люку. Проходя мимо каюты Вапнера, Хатч несколько секунд размышлял, не зайти ли к программисту в гости, но в итоге решил, что прохладный приём, который его совершенно точно ожидает, перевешивает привилегию узнать состояние дел.
Сейчас, вернувшись на «Плэйн Джейн», он запустил двигатель, сбросил швартовы и направил лодку в тёплую ночь. Далёкие огни материка рассыпались во тьме, а ближайшая горстка – на острове Рэгид – мягко просвечивала сквозь мантию тумана. Венера нависла низко над западным горизонтом, отражаясь в воде колыхающейся белой нитью. Мотор заработал несколько неровно, но, когда Хатч подбавил оборотов, звук улучшился. Светящийся след фосфоресценции вдруг возник по правому борту – искорки, кружась, возникали из холодного зелёного пламени. Хатч удовлетворённо вздохнул, предвкушая, несмотря на поздний час, безмятежную поездку вперёд.
Неожиданно звук двигателя снова сделался неровным. Малин моментально вырубил мотор, предоставляя лодке плыть самой по себе. Похоже, вода в топливопроводе, – подумал он. Вздохнув, направился на нос за фонариком и инструментами, после чего вернулся в кабину и поднял доски, обнажая скрытый под ними двигатель. Доктор пошарил лучом в поисках прокладки между водой и топливом. Обнаружив искомое, дотянулся и открутил небольшую ёмкость. Ну, конечно – заполнен тёмной жижой. Выплеснув содержимое за борт, Малин вернулся, чтобы прикрутить сосуд на место.
И замер. В тишине, воцарившейся после того, как он выключил двигатель, Хатч расслышал звук, прилетающий из ночи. Доктор помедлил, вслушиваясь, некоторое время не в силах распознать, что это такое. Но затем узнал – женский голос, низкий и мелодичный, выводит чарующую арию. Малин поднялся на ноги и непроизвольно повернулся в его направлении. Звуки лились поверх тёмых вод, пленительно неуместные, в них ясно слышалась очаровательная нотка сладкой муки.
Хатч подождал, словно околдованный, вслушиваясь в звуки. Устремив взор поверх воды, понял, что ария доносится с тёмных очертаний «Гриффина», огни которого погашены. Одна-единственная красная точка выделялась на фоне корабля Найдельмана – в бинокль Малин увидел, что это капитан собственной персоной попыхивает трубкой на передней палубе.
Доктор опустил доски на место, затем снова попытался завести мотор. Тот ожил со второго щелчка, заработал гладко и чисто. Малин слегка подбавил оборотов и, повинуясь внезапному порыву, медленно направил лодку в сторону «Гриффина».
– Добрый вечер, – произнёс капитан, когда судёнышко доктора оказалось вблизи.
В ночном воздухе звуки его тихого голоса прозвучали неестественно чисто.
– Вам того же, – ответил Хатч, переводя «Плэйн Джейн» на холостые обороты. – Зуб даю, это Моцарт, но вот оперы не узнал. «Свадьба Фигаро», быть может?
Капитан покачал головой.
– «Цеффиретти Люзиньери».
– А, вот как. Из «Идоменео».
– Оно самое. Сильвия Мак-Нэя поёт замечательно, не правда ли? Любите оперу?
– Мама её обожала. Каждое воскресенье «трио» и «тутти» звучали у нас дома, по радио. Ну, а я научился ценить её лишь в последние пять лет – или около того.
Они немного помолчали.
– Не прочь подняться на борт? – неожиданно спросил Найдельман.
Хатч привязал «Плэйн Джейн» к поручням, выключил мотор и запрыгнул на «Гриффин». Капитан пришёл на помощь – подал руку. Найдельман в очередной раз затянулся, и его лицо на миг озарилось красноватым светом, что подчеркнуло впадины щёк и глаз. Лунный свет, отразившись от золота на фуражке, подмигнул драгоценным металлом.
Они тихо постояли у поручня, вслушиваясь в финальные, умирающие нотки арии. Когда та завершилась и начался речитатив, Найдельман глубоко вдохнул, затем выбил остатки табака о борт судна.
– Почему вы так ни разу и не посоветовали мне бросить курить? – спросил он. – Каждый из тех докторов, что я знал, пытался заставить меня бросить – все, кроме вас.
Хатч некоторое время обдумывал, как лучше ответить.
– Мне показалось, я лишь зря потрачу дыхание.
Найдельман испустил мягкий смешок.
– Значит, вы достаточно хорошо меня знаете. Спустимся, может быть – пропустим по стаканчику портвейна?
Малин бросил на капитана удивлённый взгляд. Как раз сегодня вечером, на камбузе «Цербера», он слышал, что никого никогда не приглашают в каюты «Гриффина» – и что, фактически, никто даже не в курсе, как они выглядят. Капитан, пусть представительный и дружелюбный со своей командой, всегда удерживал дистанцию.
– Похоже, мне повезло, что я не стал читать нравоучений, правда? – ответил Хатч. – Спасибо, с удовольствием.
Он проследовал за Найдельманом в рулевую рубку, затем вниз по ступенькам и в невысокий дверной проём. Очередные пол-пролёта металлических ступеней, новая дверь – и Хатч оказался в большой каюте с низким потолком. Доктор с любопытством осмотрелся. Переборки роскошно отделаны красным деревом, с резьбой в георгианском стиле и инкрустированы перламутром. Изящное цветное стекло в каждом иллюминаторе, кожаные диванчики выстроились вдоль стен. В противоположном конце комнаты потрескивал небольшой камин, заполняя каюту теплом и источая еле уловимый аромат берёзы. С обеих сторон от камина стояли книжные шкафы со стеклянными дверцами – Малин отметил кожаные переплёты и поблёскивание золотых литер. Он придвинулся ближе, чтобы глянуть на заголовки – «Путешествия» Хаклуйта, древнее издание «Принципов» Ньютона. То здесь, то там – бесценные иллюстрированные манускрипты и прочие инкунабулы выставлены обложками наружу – Хатч распознал экземпляр «Les Trus Riches Heures du Duc de Berry». Одна из полок отведена под первые издания ранних текстов о пиратах: «Batchelor's Delight» Лионеля Вэйфера, «Буканьеры Америки» Александра Эскмелиона и «Всеобщая история грабежей и убийств, совершённых самыми знаменитыми пиратами» Чарльза Джонсона. Собрание книг само по себе, должно быть, обошлось в целое состояние. Малину пришло на ум, нет ли здесь трофеев от предыдущих операций.
Рядом с одним из шкафов, в позолоченной раме, висел морской пейзаж. Доктор шагнул ближе, чтобы рассмотреть получше. И затем резко выдохнул:
– Господи! – воскликнул он. – Это же Тёрнер, правильно?
– Набросок его картины, «Шквал у Бичи-Хэд» 1874-го.
– Того самого, что хранится в музее Тэйт? – спросил Хатч. – Когда я несколько лет назад был в Лондоне, несколько раз пытался сделать этот набросок.
– Вы – художник? – удивился Найдельман.
– Дилетант. Акварели, в основном.
Хатч отступил на шаг и ещё раз осмотрелся. Остальные рисунки, развешанные на стенах, оказались вовсе даже не картинами, а точными гравюрами образцов флоры: тяжеловесные цветы, странные травы, экзотические растения.
Найдельман приблизился к небольшой, покрытой сукном выемке, на которой стояли хрустальные графины и фужеры. Сдвинув два стакана с мёртвого якоря на ткани, наполнил каждый портвейном, на два пальца.
– Гравюры, – заметил он, проследив за взглядом доктора, – сделаны сэром Джозефом Бэнксом, ботаником. Он сопровождал капитана Кука в его первом кругосветном путешествии. Эти образцы растений он собрал в заливе Ботаники, вскоре после того, как они открыли Австралию. Ну, вы же знаете, они столкнулись с невероятным количеством растений – потому-то Бэнкс и дал заливу такое название.
– Они прекрасны, – пробормотал Хатч, принимая стакан.
– Вероятно, замечательнейшие гравюры на медных пластинках, когда-либо сделанные. Нет, ну каков счастливчик, а? Ботаник, получивший в подарок совершенно новый континент!
– Вы интересуетесь ботаникой? – спросил Малин.
– Я интересуюсь совершенно новыми континентами, – глядя на огонь, ответил Найдельман. – К сожалению, чуть-чуть опоздал родиться. Их уже порасхватали.
Он быстро улыбнулся, пытаясь спрятать мечтательный проблеск в глазах.
– Но в Водяном Колодце вы нашли тайну, достойную внимания.
– Да, – откликнулся капитан. – Быть может, единственную из оставшихся. И именно поэтому, полагаю, временные неудачи, вроде сегодняшней, не должны меня тревожить. Великие тайны не так-то просто раскусить.
Они замолчали, и некоторое время Хатч потягивал портвейн. Большинство из людей, как он знал, чувствуют дискомфорт, когда в разговоре возникает пауза. Но Найдельман, казалось, не имеет ничего против.
– Я всё собирался у вас спросить, – наконец, произнёс капитан. – Что вы думаете об оказанном вчера в городе приёме?
– В общем и целом, все просто счастливы, что мы здесь оказались. Определённо, мы приносим пользу местному бизнесу.
– Бесспорно, – откликнулся Найдельман. – Но что вы хотите сказать этим «в общем и целом»?
– Ну, не все же торговцы, – сказал Хатч и решил, что нет смысла увиливать. – Создалось впечатление, что мы столкнулись с моральной оппозицией в лице местного священника.
Найдельман криво улыбнулся.
– Пастор не одобряет всё это, не так ли? После двух тысяч лет убийств, инквизиции и нетерпимости я просто и помыслить не мог, что хоть кто-то из христианских священников ещё уверен в правоте своей морали.
Хатч с чувством некоторого дискомфорта переступил с ноги на ногу. Сейчас перед ним стоял многословный Найдельман – совсем непохожий на того холодного человека, который лишь несколько часов назад приказал перевести насосы на критически опасную мощность.
– Они сказали Колумбу, что его корабль свалится с края земли. И заставили Галилео публично отречься от его величайшего открытия, – продолжил Найдельман.
Капитан помолчал, доставая трубку из кармана и шаг за шагом исполняя ритуал разжигания.
– Мой отец сам был священником-лютеранином, – сказал он несколько тише, встряхивая спичку. – Мне хватило до конца жизни.
– Вы не верите в Бога? – спросил Хатч.
В молчании Найдельман посмотрел на доктора, а затем опустил голову.
– Если уж начистоту, я часто жалел, что не верю. В детстве религия играла для меня такую роль, что теперь, когда её нет – я иногда чувствую, как мне её недостаёт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58