Утверждают, что и тот и другой создали своих тварей из обычных животных, но неведомыми колдовскими ухищрениями сумели вдохнуть страшную силу в зверюшек, которых все считают мирными и милыми. Да вы сами только что видели, что
произошло!
– Но так там были кролики и кроты по отдельности. А тут… – Я невольно содрогнулся. – Тут все вместе…
– Да. Потому что произошло вот что. Однажды Гаппонк Шестой ошибся в заклинании. Ошибся на одно слово, но оказалось этого вполне достаточно. Все кроты, бывшие в его подчинении, ринулись к его дворцу и стали изрывать землю под фундаментом. И, когда Гаппонк пошел в подземелье по какой-то своей чернокнижной надобности, он упал в один из прорытых кротами ходов, сломал себе обе ноги и, что характерно, шею. И умер на месте. Конечно же, на Мифополосе было общее ликование. Не радовался только Гаппонк Седьмой. Он не мог не видеть, как все радуются гибели его брата. И что же он сделал?.. Он нашел магическую формулу, при помощи которой соединил Боевого крота брата и Боевого кролика из числа собственного воинства в одно существо, вдвойне более могучее, быстрое и свирепое. Вы могли видеть, что это за скотина и как трудно с ней иметь дело. Слов она не понимает. Удар по голове тяжелым предметом убеждает его в собственной неправоте не больше, чем слона дробина.
– Милейшие существа, – растерянно отозвался Макарка, – ух, какая гадость! К тому же они сожрали все припасы, какие Параська взяла с собой в дорогу. А ведь скоро пора обедать. Не пить же натощак! – И он многозначительно бултыхнул «трехшестерочным» портвейном, торчащим из кармана его широких брюк. Впрочем, опровергая свои же слова, он вытянул бутыль и отсалютовал нашему избавлению самым внушительным и долгим глотком, какой мне только приходилось когда-либо видеть. А вы на месте Макарки что, молочко пили бы, а?
– Сожрали, все сожрали, что наготовила, – потерянно закивала Дюжина и вытерла левый, карий, глаз. Из него текли одна за другой пять очередных увесистых слез. – Все сожрали, это точно. Не на голодный желудок же к Горынычу ехать? Это вредно для здоровья.
– Вот что, – сказала Чертова, извлекая чуть ли не прямо из воздуха какую-то свернутую вчетверо просторную бумагу, которая, будучи развернутой, оказалась картой местности. Правда, составлена она была так безобразно, что лично я оторвал бы обе руки местному картографу, чтобы впредь было неповадно браться за дело, в котором он ни хрена не понимает. Торричелли недоделанный! Меркатор криворукий! Иван Сусанин был виноват гораздо меньше его, он честно запутал поляков, не рисуя дурацких карт, а ведь как с ним поступили… Между тем Чертова в два счета разобралась, что к чему, ткнула пальцем в место на карте и сказала:
– Сюда. На северо-запад, порядка шести верст. Очень хорошо… Как раз навещу старую мегеру. Хотя характер у нее, конечно, не сахар.
– Кого это вы так мило характеризуете? – с интересом сунулся Макарка.
– А, – махнула рукой Чертова, – старую гвардию. Тётку свою двоюродную. В просторечии известна как Баба-яга, но, признаться, на такое обращение она сильно обижается. В сочетании с устойчивыми каннибалическими пристрастиями она…
Я истерично захохотал. Чертова посмотрела на меня чуть искоса. Ее верхняя губа оттопырилась, открывая клыки. Я почувствовал (и чувствовал на протяжении всего этого разговора), что она хочет сказать что-то важное, очень важное, но никак не решится. И потому отвлекается на многословные вещи, которые хоть и важны в целом, но в контексте того, ЕЩЕ НЕ СКАЗАННОГО, – лишь мелочь и досадные отговорки, порожняя молвь.
Так и есть. Она отвела меня в сторону. Произнесла:
– Дай мне сюда твою шапку.
– Какую шапку? – выговорил я. – Ах, ту самую? Погоди… – Я смешался. – Ты что, считаешь, что из-за нее…
– А ты разве не почувствовал, ЧТО произошло? Мы были обречены, загнаны, даже одного из Боевых кролокротов Гаппонка с лихвой хватило бы, чтобы уничтожить нас всех, разорвать на клочки и закопать, чтобы никто и никогда не узнал, где мы нашли свой конец. Я видела, КАК ты дрался с ними. Я видела, как ты пришпилил кролокрота к земле ударом дубины, которую ты использовал как кол. Я понимаю, ты еще не думал, почему тебе удалось такое. Ты ведь не пробовал вытащить кол, который ты вогнал в землю? Конечно нет. А вот мы пробовали. Раскачивали втроем: я, Параська и Макар. А ведь я сильнее, чем ты мог подумать. Так вот, кол не подался из земли ни на вершок. Понимаешь? Хоть ты и Илья, но далеко не Муромец. К тому же, Илюша, ты мог отметить еще одно обстоятельство. Впрочем, в пылу борьбы ты мог и не заметить, а вот мне со стороны прекрасно было видно. Они НЕ СМОТРЕЛИ на тебя. Собственно, им не на кого было смотреть. Я сама не знала, куда смотреть. Потому что ты был невидим. Понимаешь? Сила, боевой задор, невидимость.
Машинально я протянул ей шапку, такую невзрачную, такую нелепую, слишком по-дурацки выглядящую, чтобы из-за нее могли произойти такие изменения, в конечном итоге спасшие жизнь всем нам. Чертова с задумчивым видом мяла в пальцах грубую серую ткань.
– Да, – наконец сказала она, – а ведь я тоже полагала, что это легенда,. а если и существует, то давно утеряна. А вот братья Волохи откуда-то раскопали ее, а потом передали тебе. Илюша, у тебя в руках оказалась знаменитая шапка Белого Пилигрима.
– Белого Пилигрима? – переспросил я. Как будто снова вернулись рваные мгновения погони, и память честно напомнила мне слова Чертовой, отчаянно вцепившейся в руль: «… молись, молись своему Белому Пилигриму, чтобы он ниспослал нам спасение!». Я провел рукой по горячему лбу и вымолвил:
– Значит, так… Кто такой Белый Пилигрим?
– Вот что, Илюша, – сказала Чертова с той деликатной мягкостью, какой я раньше не замечал в строгой, сухой, суровой сыщице. – Давай потом. А то если я буду пересказывать тебе все легенды Мифополосы, мы далеко не уедем. Кгрррм!.. – прочистила она горло басовитым кашлем. – Машину помяло. Мы ж в дерево въехали. Наверно, у тетки нам стоит заночевать, хотя у нее, конечно, и не хоромы. Не хочу по потемкам… У меня до сих пор, знаешь ли, поджилки трясутся, – вдруг призналась она и закусила губу. – Не думала, не думала… Шапка Белого Пилигрима!!! Это надо же… Такие мысли просится на язык, что даже страшно говорить.
– Угу, – буркнул я, – понятно. Ты, Нео, избранный. А потому, виртуальная скотина, бери руки в ноги и уматывай!
– Что? – определенно не поняв, переспросила Чертова.
– Да так, знаете!.. – мизантропически отозвался я. Впрочем, при чем здесь мизантропия? Этот термин образован префиксально-суффиксальным способом из корня греческого существительного «антропос», что означает человек. А где ты тут последний раз людей видывал, Илья Владимирович, – кроме тех, что явились на Мифополосу вместе с тобой? Эзотерические и оккультные доминанты предполагают…
Телятников вперил в меня недоуменно округлившиеся глаза и молча сунул мне бутылку. Его можно понять: кажется, заключительный бред про «доминанты» я выдал вслух. Ну что же, заговариваюсь. В машину, в машину, к Бабе-яге!..
Я ехал в помятом сыщицком автомобиле и размышлял следующим занимательным образом: «О, я несказанно крут! Какое несчастье, что я не родился американцем, а то в голове уже тянулись бы столбиком титры к очередному киношедевру об Избранных! Оказывается, так просто победить великих и ужасных тварей с комиксовым наименованием кролокрот или кротокролик! Натянул на голову мятую шапку Белого Пилигрима и давай валять всех по долинам и по взгорьям!» Я хотел засмеяться, а вместо этого, вытерев лицо ладонью, обнаружил, что мои глаза на мокром месте. Мифополоса заключила в свои тесные объятия героя-нытика… Позже Макарка утверждал, что уже на второй версте (напомним, от Бабы-яги нас отделяло шесть с половиной данных единиц расстояния) я понес невероятную околесицу, характерную для сопровождающихся бредом и галлюцинациями психических заболеваний, а потом на полном серьезе стал учить Чертову и Дюжину дедуктивному методу. Последний я самым возмутительным образом иллюстрировал на примерах из Конан Дойла, при этом утверждая, что знал Холмса лично. Сильно меня впечатлили кролокроты!.. К счастью, затмение было коротким. Когда в просветах между деревьями показалась скатная крыша просторной бревенчатой избы, я уже был в относительном порядке. Чертова подвела машину к покосившейся изгороди, которой был обнесен дом. Тотчас же со скрипом распахнулась дверь, и из-за нее выглянуло существо неопределенного возраста и пола, в чем-то вроде чепчика на голове, в очках в железной оправе, косо сидящих на переносице, как казненный на турецком колу. Особь взглянула на нас поверх очков и сказала жирненьким, дряблым, подпрыгивающим баритоном (ах, не таким голосом озвучивают Ягу в наших детских сказках):
– А что приехали? Так и передайте вашему хозяину– я еще ту книжицу не прочитала! И давай, давайте отсюда!..
– Тетушка, – отозвалась Чертова, – так это ж я! Ты что, не узнала меня?
– Проезжай, проезжай, – машинально продолжала бормотать хозяйка избы, но по ее хитро сощурившимся за стеклами очков глазам можно было понять, что гостей она признала. Впрочем, разговор сыщицы и извечного персонажа русских сказок, Бабы-яги, прошел для меня как в тумане: кажется, разум еще отказывался воспринимать что-либо новое. Встряхнулся я только в избе, когда, войдя, вдруг услышал ПЕСНЮ группы «Ленинград»: «Замечательный мужи-и-и-ик меня вывез в Геленджии-и-ик!!!» Сонную одурь сдуло с меня в один миг, примерно так же, как Нинка стаскивает с меня по уграм одеяло, чтобы я быстрее просыпался и не нежился в постели. Макарка Телятников, навернувшийся через корыто и растянувшийся прямо посреди сеней, верно, испытывал сходные чувства. Я поднял глаза и увидел, что в углу, хрипя и делая явные попытки вожделенно зажевать пленку, надрывается древний кассетный магнитофон, примерно такой, какие ценились на вес золота на самой заре перестройки: «Замечательный мужжжжии-и-и… ».
Так. Магнитофон все-таки заполучил добычу: пленка зажевана. Но это не избавляет меня от мыслей на тему о том, что же происходит тут, на этой проклятой Мифополосе!.. «Чертова дюжина», Боевые кролокроты, «Ленинград», Баба-яга в железных очках! Я обратился к ней с прямым вопросом:
– Бабушка, а откуда у тебя магнитофо… голосящая штуковина в углу? Которая вот только сейчас замолчала? А, бабушка?
– Мужицкий вол тебе бабушка, – любезно отозвалась она. – А эту штуковину мне дочка принесла. Говорит: вот, мать, на, хотя бы на старости лет подивись, вылези из своей лесной дремучести!..
– Дочь?
Старушенция с ворчанием подняла лицо от стола, на котором она раскатывала тесто желтым человеческим черепом.
– А что, у меня не может быть дочери? – проворчала она, выставляя два желтых, кривых своих клыка, составивших бы разорение любой стоматологической клиники и куда более устрашающих, чем у милейшей сыщицы Чертовой. – Была у меня дочь, она и молода еще совсем, годков восемьдесят как стукнуло. Молодшенькая она. А старшая – той уже под двести, наверно, а ума все не нажила. С серым волком связалась… это называется… как ее… зоофилия, во! А серый волк, говорят, еще тот гусь – с Иван-царевичем под хвост баловался! Вот каков, лихоимец! Ну ладно, – буркнула она, глядя на хохочущего Макарку Телятникова, – что уставился? Шучу, я шучу! А ты никак все взаправду подумал, а? Ась? А ну, ты не скалься, а лучше подобру-поздорову полезай в печь, а то вишь, сколько жиру нагулял!
– Ладно тебе, бабка, – безапелляционно вмешалась Чертова, – ты эти свои заскоки брось, не уподобляйся братьям Волохам.
– А эти еще чего натворили? Сто лет их уже не видела и еще столько же не видела бы! Ладно… Не надо в печь… Это я уж так… по привычке. Историческая эта… традиция. Угу. Печь отменяется, – сердито прошамкала бабка. – Я, может, теперь вообще одни грибы-ягоды да овощи разные кушаю, как эта… деги… беги… веги…
– Вегетарианка.
– Ну да, ну да… Тарианка. Это меня Горыныч с панталыку сбил, скотина трехголовая, чтоб ему пусто было. Вот, посмотрите, как опозорил! Думает, что за меня и заступиться-то некому! Ничего! Найдется! Я на него жалобу подам! Вот, посмотри, что заставляет меня делать. Ахти мне, старой! От… полюбуйтесь, гости честные!
И бабка извлекла из-под передничка перепачканную то ли в муке, то ли еще в чем-то белом книженцию, в которой я с удивлением признал «Максимы» Франсуа де Ларошфуко. Великий французский философ и моралист в корявых руках русского национального пугала чувствовал себя явно неуютно, потому, верно, томик и вывернулся из пальцев Яги и провалился в подпол.
– Уф! Туда ему и дорога, ироду! Понаписал всяко!.. А уж у Горыныча этих премудростей полна пещера! Меня читать заставляет. Сказал, изучай, со-вер-шен-ствуй моральные устои, иначе я тебя дезавуирую, – старательно выговорила бабка и вдруг заплакала. – Так и сказал мне, старой. Ишь как опозорил на склоне лет! И, главное, пожалиться некому… Кощей у нас теперь стал модельером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
произошло!
– Но так там были кролики и кроты по отдельности. А тут… – Я невольно содрогнулся. – Тут все вместе…
– Да. Потому что произошло вот что. Однажды Гаппонк Шестой ошибся в заклинании. Ошибся на одно слово, но оказалось этого вполне достаточно. Все кроты, бывшие в его подчинении, ринулись к его дворцу и стали изрывать землю под фундаментом. И, когда Гаппонк пошел в подземелье по какой-то своей чернокнижной надобности, он упал в один из прорытых кротами ходов, сломал себе обе ноги и, что характерно, шею. И умер на месте. Конечно же, на Мифополосе было общее ликование. Не радовался только Гаппонк Седьмой. Он не мог не видеть, как все радуются гибели его брата. И что же он сделал?.. Он нашел магическую формулу, при помощи которой соединил Боевого крота брата и Боевого кролика из числа собственного воинства в одно существо, вдвойне более могучее, быстрое и свирепое. Вы могли видеть, что это за скотина и как трудно с ней иметь дело. Слов она не понимает. Удар по голове тяжелым предметом убеждает его в собственной неправоте не больше, чем слона дробина.
– Милейшие существа, – растерянно отозвался Макарка, – ух, какая гадость! К тому же они сожрали все припасы, какие Параська взяла с собой в дорогу. А ведь скоро пора обедать. Не пить же натощак! – И он многозначительно бултыхнул «трехшестерочным» портвейном, торчащим из кармана его широких брюк. Впрочем, опровергая свои же слова, он вытянул бутыль и отсалютовал нашему избавлению самым внушительным и долгим глотком, какой мне только приходилось когда-либо видеть. А вы на месте Макарки что, молочко пили бы, а?
– Сожрали, все сожрали, что наготовила, – потерянно закивала Дюжина и вытерла левый, карий, глаз. Из него текли одна за другой пять очередных увесистых слез. – Все сожрали, это точно. Не на голодный желудок же к Горынычу ехать? Это вредно для здоровья.
– Вот что, – сказала Чертова, извлекая чуть ли не прямо из воздуха какую-то свернутую вчетверо просторную бумагу, которая, будучи развернутой, оказалась картой местности. Правда, составлена она была так безобразно, что лично я оторвал бы обе руки местному картографу, чтобы впредь было неповадно браться за дело, в котором он ни хрена не понимает. Торричелли недоделанный! Меркатор криворукий! Иван Сусанин был виноват гораздо меньше его, он честно запутал поляков, не рисуя дурацких карт, а ведь как с ним поступили… Между тем Чертова в два счета разобралась, что к чему, ткнула пальцем в место на карте и сказала:
– Сюда. На северо-запад, порядка шести верст. Очень хорошо… Как раз навещу старую мегеру. Хотя характер у нее, конечно, не сахар.
– Кого это вы так мило характеризуете? – с интересом сунулся Макарка.
– А, – махнула рукой Чертова, – старую гвардию. Тётку свою двоюродную. В просторечии известна как Баба-яга, но, признаться, на такое обращение она сильно обижается. В сочетании с устойчивыми каннибалическими пристрастиями она…
Я истерично захохотал. Чертова посмотрела на меня чуть искоса. Ее верхняя губа оттопырилась, открывая клыки. Я почувствовал (и чувствовал на протяжении всего этого разговора), что она хочет сказать что-то важное, очень важное, но никак не решится. И потому отвлекается на многословные вещи, которые хоть и важны в целом, но в контексте того, ЕЩЕ НЕ СКАЗАННОГО, – лишь мелочь и досадные отговорки, порожняя молвь.
Так и есть. Она отвела меня в сторону. Произнесла:
– Дай мне сюда твою шапку.
– Какую шапку? – выговорил я. – Ах, ту самую? Погоди… – Я смешался. – Ты что, считаешь, что из-за нее…
– А ты разве не почувствовал, ЧТО произошло? Мы были обречены, загнаны, даже одного из Боевых кролокротов Гаппонка с лихвой хватило бы, чтобы уничтожить нас всех, разорвать на клочки и закопать, чтобы никто и никогда не узнал, где мы нашли свой конец. Я видела, КАК ты дрался с ними. Я видела, как ты пришпилил кролокрота к земле ударом дубины, которую ты использовал как кол. Я понимаю, ты еще не думал, почему тебе удалось такое. Ты ведь не пробовал вытащить кол, который ты вогнал в землю? Конечно нет. А вот мы пробовали. Раскачивали втроем: я, Параська и Макар. А ведь я сильнее, чем ты мог подумать. Так вот, кол не подался из земли ни на вершок. Понимаешь? Хоть ты и Илья, но далеко не Муромец. К тому же, Илюша, ты мог отметить еще одно обстоятельство. Впрочем, в пылу борьбы ты мог и не заметить, а вот мне со стороны прекрасно было видно. Они НЕ СМОТРЕЛИ на тебя. Собственно, им не на кого было смотреть. Я сама не знала, куда смотреть. Потому что ты был невидим. Понимаешь? Сила, боевой задор, невидимость.
Машинально я протянул ей шапку, такую невзрачную, такую нелепую, слишком по-дурацки выглядящую, чтобы из-за нее могли произойти такие изменения, в конечном итоге спасшие жизнь всем нам. Чертова с задумчивым видом мяла в пальцах грубую серую ткань.
– Да, – наконец сказала она, – а ведь я тоже полагала, что это легенда,. а если и существует, то давно утеряна. А вот братья Волохи откуда-то раскопали ее, а потом передали тебе. Илюша, у тебя в руках оказалась знаменитая шапка Белого Пилигрима.
– Белого Пилигрима? – переспросил я. Как будто снова вернулись рваные мгновения погони, и память честно напомнила мне слова Чертовой, отчаянно вцепившейся в руль: «… молись, молись своему Белому Пилигриму, чтобы он ниспослал нам спасение!». Я провел рукой по горячему лбу и вымолвил:
– Значит, так… Кто такой Белый Пилигрим?
– Вот что, Илюша, – сказала Чертова с той деликатной мягкостью, какой я раньше не замечал в строгой, сухой, суровой сыщице. – Давай потом. А то если я буду пересказывать тебе все легенды Мифополосы, мы далеко не уедем. Кгрррм!.. – прочистила она горло басовитым кашлем. – Машину помяло. Мы ж в дерево въехали. Наверно, у тетки нам стоит заночевать, хотя у нее, конечно, и не хоромы. Не хочу по потемкам… У меня до сих пор, знаешь ли, поджилки трясутся, – вдруг призналась она и закусила губу. – Не думала, не думала… Шапка Белого Пилигрима!!! Это надо же… Такие мысли просится на язык, что даже страшно говорить.
– Угу, – буркнул я, – понятно. Ты, Нео, избранный. А потому, виртуальная скотина, бери руки в ноги и уматывай!
– Что? – определенно не поняв, переспросила Чертова.
– Да так, знаете!.. – мизантропически отозвался я. Впрочем, при чем здесь мизантропия? Этот термин образован префиксально-суффиксальным способом из корня греческого существительного «антропос», что означает человек. А где ты тут последний раз людей видывал, Илья Владимирович, – кроме тех, что явились на Мифополосу вместе с тобой? Эзотерические и оккультные доминанты предполагают…
Телятников вперил в меня недоуменно округлившиеся глаза и молча сунул мне бутылку. Его можно понять: кажется, заключительный бред про «доминанты» я выдал вслух. Ну что же, заговариваюсь. В машину, в машину, к Бабе-яге!..
Я ехал в помятом сыщицком автомобиле и размышлял следующим занимательным образом: «О, я несказанно крут! Какое несчастье, что я не родился американцем, а то в голове уже тянулись бы столбиком титры к очередному киношедевру об Избранных! Оказывается, так просто победить великих и ужасных тварей с комиксовым наименованием кролокрот или кротокролик! Натянул на голову мятую шапку Белого Пилигрима и давай валять всех по долинам и по взгорьям!» Я хотел засмеяться, а вместо этого, вытерев лицо ладонью, обнаружил, что мои глаза на мокром месте. Мифополоса заключила в свои тесные объятия героя-нытика… Позже Макарка утверждал, что уже на второй версте (напомним, от Бабы-яги нас отделяло шесть с половиной данных единиц расстояния) я понес невероятную околесицу, характерную для сопровождающихся бредом и галлюцинациями психических заболеваний, а потом на полном серьезе стал учить Чертову и Дюжину дедуктивному методу. Последний я самым возмутительным образом иллюстрировал на примерах из Конан Дойла, при этом утверждая, что знал Холмса лично. Сильно меня впечатлили кролокроты!.. К счастью, затмение было коротким. Когда в просветах между деревьями показалась скатная крыша просторной бревенчатой избы, я уже был в относительном порядке. Чертова подвела машину к покосившейся изгороди, которой был обнесен дом. Тотчас же со скрипом распахнулась дверь, и из-за нее выглянуло существо неопределенного возраста и пола, в чем-то вроде чепчика на голове, в очках в железной оправе, косо сидящих на переносице, как казненный на турецком колу. Особь взглянула на нас поверх очков и сказала жирненьким, дряблым, подпрыгивающим баритоном (ах, не таким голосом озвучивают Ягу в наших детских сказках):
– А что приехали? Так и передайте вашему хозяину– я еще ту книжицу не прочитала! И давай, давайте отсюда!..
– Тетушка, – отозвалась Чертова, – так это ж я! Ты что, не узнала меня?
– Проезжай, проезжай, – машинально продолжала бормотать хозяйка избы, но по ее хитро сощурившимся за стеклами очков глазам можно было понять, что гостей она признала. Впрочем, разговор сыщицы и извечного персонажа русских сказок, Бабы-яги, прошел для меня как в тумане: кажется, разум еще отказывался воспринимать что-либо новое. Встряхнулся я только в избе, когда, войдя, вдруг услышал ПЕСНЮ группы «Ленинград»: «Замечательный мужи-и-и-ик меня вывез в Геленджии-и-ик!!!» Сонную одурь сдуло с меня в один миг, примерно так же, как Нинка стаскивает с меня по уграм одеяло, чтобы я быстрее просыпался и не нежился в постели. Макарка Телятников, навернувшийся через корыто и растянувшийся прямо посреди сеней, верно, испытывал сходные чувства. Я поднял глаза и увидел, что в углу, хрипя и делая явные попытки вожделенно зажевать пленку, надрывается древний кассетный магнитофон, примерно такой, какие ценились на вес золота на самой заре перестройки: «Замечательный мужжжжии-и-и… ».
Так. Магнитофон все-таки заполучил добычу: пленка зажевана. Но это не избавляет меня от мыслей на тему о том, что же происходит тут, на этой проклятой Мифополосе!.. «Чертова дюжина», Боевые кролокроты, «Ленинград», Баба-яга в железных очках! Я обратился к ней с прямым вопросом:
– Бабушка, а откуда у тебя магнитофо… голосящая штуковина в углу? Которая вот только сейчас замолчала? А, бабушка?
– Мужицкий вол тебе бабушка, – любезно отозвалась она. – А эту штуковину мне дочка принесла. Говорит: вот, мать, на, хотя бы на старости лет подивись, вылези из своей лесной дремучести!..
– Дочь?
Старушенция с ворчанием подняла лицо от стола, на котором она раскатывала тесто желтым человеческим черепом.
– А что, у меня не может быть дочери? – проворчала она, выставляя два желтых, кривых своих клыка, составивших бы разорение любой стоматологической клиники и куда более устрашающих, чем у милейшей сыщицы Чертовой. – Была у меня дочь, она и молода еще совсем, годков восемьдесят как стукнуло. Молодшенькая она. А старшая – той уже под двести, наверно, а ума все не нажила. С серым волком связалась… это называется… как ее… зоофилия, во! А серый волк, говорят, еще тот гусь – с Иван-царевичем под хвост баловался! Вот каков, лихоимец! Ну ладно, – буркнула она, глядя на хохочущего Макарку Телятникова, – что уставился? Шучу, я шучу! А ты никак все взаправду подумал, а? Ась? А ну, ты не скалься, а лучше подобру-поздорову полезай в печь, а то вишь, сколько жиру нагулял!
– Ладно тебе, бабка, – безапелляционно вмешалась Чертова, – ты эти свои заскоки брось, не уподобляйся братьям Волохам.
– А эти еще чего натворили? Сто лет их уже не видела и еще столько же не видела бы! Ладно… Не надо в печь… Это я уж так… по привычке. Историческая эта… традиция. Угу. Печь отменяется, – сердито прошамкала бабка. – Я, может, теперь вообще одни грибы-ягоды да овощи разные кушаю, как эта… деги… беги… веги…
– Вегетарианка.
– Ну да, ну да… Тарианка. Это меня Горыныч с панталыку сбил, скотина трехголовая, чтоб ему пусто было. Вот, посмотрите, как опозорил! Думает, что за меня и заступиться-то некому! Ничего! Найдется! Я на него жалобу подам! Вот, посмотри, что заставляет меня делать. Ахти мне, старой! От… полюбуйтесь, гости честные!
И бабка извлекла из-под передничка перепачканную то ли в муке, то ли еще в чем-то белом книженцию, в которой я с удивлением признал «Максимы» Франсуа де Ларошфуко. Великий французский философ и моралист в корявых руках русского национального пугала чувствовал себя явно неуютно, потому, верно, томик и вывернулся из пальцев Яги и провалился в подпол.
– Уф! Туда ему и дорога, ироду! Понаписал всяко!.. А уж у Горыныча этих премудростей полна пещера! Меня читать заставляет. Сказал, изучай, со-вер-шен-ствуй моральные устои, иначе я тебя дезавуирую, – старательно выговорила бабка и вдруг заплакала. – Так и сказал мне, старой. Ишь как опозорил на склоне лет! И, главное, пожалиться некому… Кощей у нас теперь стал модельером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44