А другие, у Марьи Степановны, подруги покойной Антонины Никитичны, бабки Ильи этого непутевого. Вот у Марьи Степановны и надо стребовать клю…
– Где твоя Марь Степанна?
– Так в одиннадцатой квартире же.
В то время как любезная тетя Глаша оказывала посильную помощь представителям законности, Макарка Телятников один за другим конструировал планы моего возможного бегства из осажденной квартиры. Какой чуши он только не нагородил!.. Проекты были один другого фантастичнее. Он предлагал мне переодеться в женское платье и в таком виде прорваться через милицейские кордоны. Или залезть по балконам вышестоящих квартир на крышу, перейти в соседний подъезд и… Он тыкал пальцем в пустые пыльные антресоли и рекомендовал мне, сложившись по йоговской методе, спрятаться там, а он завалит меня пустыми пивными бутылками… ведь не будут же, дескать, менты разгребать пустую стеклотару? Я слушал вполуха. Какие антресоли? Какое бегство по крышам?.. Тоже мне, нашел кота в сапогах. Наконец финалом креативной деятельности Макарки стал проект «Отвлекающий маневр»: я прячусь (!!!), он приглашает милицию в дом, строит из себя воплощенную невинность, утверждает, что я вот-вот должен подойти, а сам накачивает оперативничков неиссякающим «Портвейном 666», а потом чуть ли не убеждает их в моей тотальной невиновности. Опера поют хвалу безгрешному и невинно охаянному Винниченко И. В. и сопричисляют к лику святых еще при жизни.
– Вот что, – вдруг жестко сказал я и выпил еще «трехшестерочного» пойла, – я открою им дверь. Вот пойду и открою, понятно? Я ни в чем не виноват, и я никогда в жизни Лену пальцем тронуть не посмел, даже когда хамил ей и смотрел с равнодушной харей, как она от меня уходит! А чтобы убить… Ничего! – Я скрипнул зубами. – Не может такого быть, чтобы не нашли настоящего!.. Этого, с лестницы!!! А если я буду от них бегать, то все равно– всю жизнь бегать не будешь, когда рано или поздно поймают, всех собак на меня и повесят.
И я, сев к столу (едва не промахнувшись задом мимо табуретки), бегло написал следующее:
«Заявление гр-на ВИННИЧЕНКО Ильи Владимировича.
В том, что 27 апреля сего года в кафе «Нью-Йорк», ул. Чапаева, 52, я присутствовал на свадьбе Лесковой Елены Владиславовны и Светлова Вадима Андреевича. Будучи без приглашения, я.. »
– Ты что написал, Винни? – пролепетал Макарка, заглядывая мне через плечо и даже вставая на цыпочки, хотя ему и без того все прекрасно было видно. – Ты что такое написал, болван?..
– П-правду!!
– В «Правду» ты сухари будешь заворачивать, дурень! – выдохнул Макарка и сделал попытку вырвать у меня плод моего недюжинного литературного таланта, но я откинул его локтем к противоположной стене, где уже сидела, глазея на нас и перебирая листы сундучковой книжицы, рогато-копытная девочка Нина. Я же продолжал строчить со скоростью, которой (в особенности учитывая мое состояние, в том числе – алкогольного опьянения) позавидовали бы иные стенографистки. Я описал все, как было. Буквально за две минуты я испакостил писаниной пол-листа.
«…уверен, что убийца, чьи приметы я описал выше, будет найден в самом скором времени. Илья Винниченко, 27. 04. 2005». И я расписался. После чего обозрел свое творение в целом. Позже я вспоминал… Почерк был то размашистый, как степной простор, то ковыляющий, как кибитка на раздолбанной осенней дороге. Несоразмерная с другими буква «а» в слове «заявление» напоминала чье-то раздутое от важности брюхо, нижние строки шли почти по диагонали, а фраза «Людмила Венедиктовна высказала мне свое нелицеприятное мнение о… » пересекалась с позднейшей тоненькой припиской «я даже ни разу не блевал» практически под прямым углом.
Макарка Телятников сидел у стены с безнадежным лицом. У него даже глаза стали какие-то телячьи, покорные. В душе он махнул на меня рукой. Рано, рано, дружок!..
Как обычно, в самый неподходящий момент встряла Нинка. То есть это я тогда думал, что в самый неподходящий. Сейчас же, по зрелом и ТРЕЗВОМ размышлении, я искренне Полагаю, что если бы не Нинка, то сейчас я именовался бы не именем-отчеством, а строго по номеру, как и положено в колонии строгого режима. Она подошла ко мне, тронула за руку и произнесла медленно, тихо… совершенно вразрез со своей обычной звонкой, громогласной и тараторящей манерой изъясняться:
– Дядя Илюша. Послушай меня.
Я вынырнул из полумертвого оцепенения, оплетшего меня своими костлявыми лапами. «Дядей» она называла меня второй раз на моей памяти. Первый раз – когда в позапрошлом году меня сбила машина и я лежал на тротуаре и пытался разглядеть в траве зеленых гномиков в оранжевых колпачках. Она тогда стояла надо мной и держалась обеими руками за мою голову…
– Дядя Илюша, ты хочешь отсюда уйти? Без меня?
Дети все-таки удивительные существа. Я медленно притянул ее к себе, обнял, погладил по голове, едва коснувшись этих злополучных, а теперь кажущихся такими безобидными и уже родными рожек, и, видимо, хотел сказать именно это – о том, что дети уди-ви-тель… Она не дала сказать. Она перебила меня на полуслове и, указывая куда-то в угол, предположила:
– Тогда пойдем вместе. Я туда уже со вчерашнего дня хожу. Я давно хотела тебе рассказать, что на говорящих осликах ездят задом наперед, а на коровок надевают седла и так воюют… но ты все время был пьяный и говорил мне, что я мешаю и что я чертенок. И что я порвала платье и сожрала печенье…
– Что? – тихо переспросил я, ничего не понимая (а как бы вы на моем месте?).
– Сожрала печенье, – улыбнувшись, повторила она. – Сож-ра-ла. Ты сам так сказал, а потом вы с Макаркой заперлись на кухне и звонили по телефону какой-то телке. Вы ее так и называли: телка. В деревню звонили, да? А если ты хочешь отсюда уйти, потому что тебя хотят обидеть, то пойдем, я тебе покажу. Я сама нашла, сама, правда. Я бы уже показала девчонкам из двора, только ты меня все время в запертой квартире оставлял.
И она, выпустив мою руку, направилась к углу, отгороженному от общего пространства комнаты большим громоздким шкафом конструкции, верно, еще самого Ноя и кучей какого-то хлама: игрушек, коробочек, бутылок из-под пива и минералки. Через хлам Нинка перепрыгнула одним махом и позвала меня уже из-за шкафа:
– Илюшка, иди сюда!
Машинально я поднялся и глянул туда, куда только что нырнула Нинка.
Ее не было.
Я протер глаза: ведь именно этот злополучный орган только что зафиксировал, как девочка в пестром платьице перелезает через кучу хлама и заходит в угол. Нинка должна быть там. Но еще раз повторяю: ее не было. Наверно, это уже перебор: в дверь ломятся опера, твоя племянница, как истинный чертенок с благоприобретенными чертовскими атрибутами, исчезает у тебя на глазах… А тут еще и эта проклятая бутылка с никак не желающим заканчиваться бухлом! Бог весть что я предпринял бы в следующую минуту, но в этот момент послышался звонкий смех Нинки, и ПРЯМО ИЗ СТЕНЫ– из вот этих линялых обоев, похожих на местами содранную чешую снулой рыбы, – вдруг высунулась тонкая детская ручонка! Сначала до локтя, потом по плечо, а потом показалась и белокурая головка с задорно блестящими карими глазенками, и вот уже вся Нинка стоит прямо на куче хлама и смотрит на меня, и смеется, смеется!.. Под аккомпанемент ее звонкого смеха во входной двери заскрежетал замок – заскрежетал так, как будто туда всунули по меньшей мере лом или кочергу, а не «родной» ключ, взятый у этой Марь Степанны из одиннадцатой квартиры! Я инстинктивно вскочил и попятился в сторону от прихожей. У Макарки отпала челюсть – и тут Нинка, подскочив ко мне, мотнула головой и потянула за собой:
– Быстрее, быстрее! Ты же не хочешь, чтобы они тебя видели!..
– Спрятаться в углу за шкафом? – пробормотал я. – Прекрасная идея…
И одним шагом я перемахнул через наваленные в углу коробочки и бутылочки, протянул руку, чтобы уткнуться костяшками сжатой в кулак ладони прямо в стену. Нинка чуть подтолкнула меня в спину – и откуда только взялась сила в ее тонких детских ручонках, – я качнулся вперед и выбросил перед собой вторую руку, чтобы упереться в стену. НО…
…ОБЕ РУКИ УШЛИ В СТЕНУ, КАК В ПУСТОТУ.
И это еще не все. Я продолжал заваливаться вперед по инерции – так, словно никакой стены передо мною не существовало, как будто я подавался в пустоту. Я видел, как приближалась стена, оклеенная этими дурацкими, в желтый цветочек, обоями, и машинально зажмурил глаза, ожидая удара… Удара лбом о бетон.
…Никакого удара. В нос вдруг шибанул омерзительный запах гнили, я открыл глаза и тут же вынужден был закрыть их снова: какая-то зеленовато-бурая жижа тотчас залепила глазные яблоки, склеила ресницы, и я не сразу осознал, что в приоткрытый рот, в нос и в уши мне лезет противный, скользкий болотный ил. Я затаил дыхание и, обретя равновесие, сделал шаг вперед. Следующая попытка открыть глаза оказалась более удачной: передо мной была все та же зеленовато-бурая пелена, но теперь она просветлела и выглядела более прозрачной. Я не без труда развернулся (окружавшая меня болотная жижа была вязкой и неподатливой) и увидел, что там, откуда я только что вышел в эту болотную зловонную среду (пока что выразимся осторожно), светился лимонного цвета продолговатый прямоугольник, по контурам так напоминающий маленькую дверь какой-то каморки. С легким зеленоватым отливом– как если бы лимон чуточку не дозрел. Где я?.. Попытки сделать вдох я не стал предпринимать: ведь этот омерзительный, скользкий, как жабья кожа, ил мог забить мои легкие, как уже вторгся в уши, в нос и испакостил рот. Я приблизил лицо к лимонному прямоугольнику ВХОДА и, словно через водолазную маску, увидел комнату собственной квартиры, свой стол с компьютером и Макарку рядом с ним. Контуры углов и очертания мебели чуточку колебались и плыли. Нина?.. Не успел я подумать о ней, как лимонный прямоугольник полыхнул короткой вспышкой, и Нина оказалась возле меня. Ее лицо, отделенное от меня слоем полупрозрачной жижи, выглядело все таким же наивно-детским, но теперь я смотрел на нее с опаской и недоверием. Конечно же она сразу поняла, что я сейчас должен чувствовать. Вот и говори после этого, насколько неразумны дети пяти с половиной лет от роду!
– Не бойся, Илюшка! – До меня донесся ее голос, чуть приглушенный, но я слышал эти слова столь же отчетливо, как если бы был на воздухе, а не в какой-то влажной среде, тем более такого отвратительного свойства. Нинка засмеялась:
– Да, тут вонь такая… Как от нашего мусорного ведра, когда ты его по неделе не выносишь. Но это ничего.
Ты что надулся? Ты дыши, дыши. У тебя получится. Я же вот – дышу. Смотри! – Она потянула ноздрями, и, к моему удивлению, у ее носа образовался небольшой пузырек воздуха. Нинка надула щеки и с силой выдохнула, и тотчас же из ее носа и рта вырвались целые грозди таких пузырьков!
Честно говоря, дыхания мне уже не хватало. В легких разгоралось удушливое жжение, обычное при нехватке кислорода. Чего там!.. Терять мне нечего. Превозмогая отвращение, я потянул в себя липкую и скользкую эту жижу, но теперь она не забилась в рот и нос… Каким-то непонятным ухищрением мои дыхательные органы выбирали кислород прямо из ила! Ощущения были не ахти, примерно то же, когда спускаешься в канализацию, где только что прорвалась труба и разлагаются трупы нескольких крыс в придачу. Но не в моем положении быть последовательным и строгим эстетом! Уже освоившись в этой невероятной ситуации, я перевел взгляд туда, куда вот уже, наверно, минуту указывала мне Нинка. Там, в комнате, огороженной от меня лимонным прозрачным прямоугольничком ВХОДА, уже вовсю орудовала милиция.
– Ты представь, что смотришь их по телевизору, – быстро шепнула мне племянница.
– Скорее через стенку аквариума.
– Аквариума? Это где рыбки? А, ну да, похоже. Ой, Макарка! Смотри, смотри, Макарка!.. Ему больно, да?
– Да уж не очень приятно… – глядя во все глаза, выговорил я. – Ччеррррт!!!
Макарке Телятникову в самом деле приходилось не сладко. Его сразу же повалили на пол носом вниз и скрутили руки за спиной. Обыскали. Оперативников было трое: низенький краснолицый тип, которого величали «товарищем капитаном» – он был в штатском, – и двое старших сержантов (если не ошибаюсь в погонах). Эти – то ли братья, то ли из одного зоопарка: здоровенные парни с одинаковыми лицами, одинаковыми фигурами и одинаковой манерой поведения. Наверно, именно про таких сотрудников милиции придумали анекдот про разделение труда. Это когда один напарник умеет писать, а второй – читать. Старшие сержанты упруго передвигались по гостиной, вот один уже направился на кухню, а второй ввалился в Нинкину комнату и. верно признав в огромном плюшевом зайце опасного уголовного преступника, ловким приемом повалил его на пол. И пнул вдогонку.
– Та-ак, – выудив из кармана Макарки его паспорт, протянул капитан, – Телятников Макар Анатольевич. Прописан совсем не здесь. Отчего находитесь не по месту прописки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Где твоя Марь Степанна?
– Так в одиннадцатой квартире же.
В то время как любезная тетя Глаша оказывала посильную помощь представителям законности, Макарка Телятников один за другим конструировал планы моего возможного бегства из осажденной квартиры. Какой чуши он только не нагородил!.. Проекты были один другого фантастичнее. Он предлагал мне переодеться в женское платье и в таком виде прорваться через милицейские кордоны. Или залезть по балконам вышестоящих квартир на крышу, перейти в соседний подъезд и… Он тыкал пальцем в пустые пыльные антресоли и рекомендовал мне, сложившись по йоговской методе, спрятаться там, а он завалит меня пустыми пивными бутылками… ведь не будут же, дескать, менты разгребать пустую стеклотару? Я слушал вполуха. Какие антресоли? Какое бегство по крышам?.. Тоже мне, нашел кота в сапогах. Наконец финалом креативной деятельности Макарки стал проект «Отвлекающий маневр»: я прячусь (!!!), он приглашает милицию в дом, строит из себя воплощенную невинность, утверждает, что я вот-вот должен подойти, а сам накачивает оперативничков неиссякающим «Портвейном 666», а потом чуть ли не убеждает их в моей тотальной невиновности. Опера поют хвалу безгрешному и невинно охаянному Винниченко И. В. и сопричисляют к лику святых еще при жизни.
– Вот что, – вдруг жестко сказал я и выпил еще «трехшестерочного» пойла, – я открою им дверь. Вот пойду и открою, понятно? Я ни в чем не виноват, и я никогда в жизни Лену пальцем тронуть не посмел, даже когда хамил ей и смотрел с равнодушной харей, как она от меня уходит! А чтобы убить… Ничего! – Я скрипнул зубами. – Не может такого быть, чтобы не нашли настоящего!.. Этого, с лестницы!!! А если я буду от них бегать, то все равно– всю жизнь бегать не будешь, когда рано или поздно поймают, всех собак на меня и повесят.
И я, сев к столу (едва не промахнувшись задом мимо табуретки), бегло написал следующее:
«Заявление гр-на ВИННИЧЕНКО Ильи Владимировича.
В том, что 27 апреля сего года в кафе «Нью-Йорк», ул. Чапаева, 52, я присутствовал на свадьбе Лесковой Елены Владиславовны и Светлова Вадима Андреевича. Будучи без приглашения, я.. »
– Ты что написал, Винни? – пролепетал Макарка, заглядывая мне через плечо и даже вставая на цыпочки, хотя ему и без того все прекрасно было видно. – Ты что такое написал, болван?..
– П-правду!!
– В «Правду» ты сухари будешь заворачивать, дурень! – выдохнул Макарка и сделал попытку вырвать у меня плод моего недюжинного литературного таланта, но я откинул его локтем к противоположной стене, где уже сидела, глазея на нас и перебирая листы сундучковой книжицы, рогато-копытная девочка Нина. Я же продолжал строчить со скоростью, которой (в особенности учитывая мое состояние, в том числе – алкогольного опьянения) позавидовали бы иные стенографистки. Я описал все, как было. Буквально за две минуты я испакостил писаниной пол-листа.
«…уверен, что убийца, чьи приметы я описал выше, будет найден в самом скором времени. Илья Винниченко, 27. 04. 2005». И я расписался. После чего обозрел свое творение в целом. Позже я вспоминал… Почерк был то размашистый, как степной простор, то ковыляющий, как кибитка на раздолбанной осенней дороге. Несоразмерная с другими буква «а» в слове «заявление» напоминала чье-то раздутое от важности брюхо, нижние строки шли почти по диагонали, а фраза «Людмила Венедиктовна высказала мне свое нелицеприятное мнение о… » пересекалась с позднейшей тоненькой припиской «я даже ни разу не блевал» практически под прямым углом.
Макарка Телятников сидел у стены с безнадежным лицом. У него даже глаза стали какие-то телячьи, покорные. В душе он махнул на меня рукой. Рано, рано, дружок!..
Как обычно, в самый неподходящий момент встряла Нинка. То есть это я тогда думал, что в самый неподходящий. Сейчас же, по зрелом и ТРЕЗВОМ размышлении, я искренне Полагаю, что если бы не Нинка, то сейчас я именовался бы не именем-отчеством, а строго по номеру, как и положено в колонии строгого режима. Она подошла ко мне, тронула за руку и произнесла медленно, тихо… совершенно вразрез со своей обычной звонкой, громогласной и тараторящей манерой изъясняться:
– Дядя Илюша. Послушай меня.
Я вынырнул из полумертвого оцепенения, оплетшего меня своими костлявыми лапами. «Дядей» она называла меня второй раз на моей памяти. Первый раз – когда в позапрошлом году меня сбила машина и я лежал на тротуаре и пытался разглядеть в траве зеленых гномиков в оранжевых колпачках. Она тогда стояла надо мной и держалась обеими руками за мою голову…
– Дядя Илюша, ты хочешь отсюда уйти? Без меня?
Дети все-таки удивительные существа. Я медленно притянул ее к себе, обнял, погладил по голове, едва коснувшись этих злополучных, а теперь кажущихся такими безобидными и уже родными рожек, и, видимо, хотел сказать именно это – о том, что дети уди-ви-тель… Она не дала сказать. Она перебила меня на полуслове и, указывая куда-то в угол, предположила:
– Тогда пойдем вместе. Я туда уже со вчерашнего дня хожу. Я давно хотела тебе рассказать, что на говорящих осликах ездят задом наперед, а на коровок надевают седла и так воюют… но ты все время был пьяный и говорил мне, что я мешаю и что я чертенок. И что я порвала платье и сожрала печенье…
– Что? – тихо переспросил я, ничего не понимая (а как бы вы на моем месте?).
– Сожрала печенье, – улыбнувшись, повторила она. – Сож-ра-ла. Ты сам так сказал, а потом вы с Макаркой заперлись на кухне и звонили по телефону какой-то телке. Вы ее так и называли: телка. В деревню звонили, да? А если ты хочешь отсюда уйти, потому что тебя хотят обидеть, то пойдем, я тебе покажу. Я сама нашла, сама, правда. Я бы уже показала девчонкам из двора, только ты меня все время в запертой квартире оставлял.
И она, выпустив мою руку, направилась к углу, отгороженному от общего пространства комнаты большим громоздким шкафом конструкции, верно, еще самого Ноя и кучей какого-то хлама: игрушек, коробочек, бутылок из-под пива и минералки. Через хлам Нинка перепрыгнула одним махом и позвала меня уже из-за шкафа:
– Илюшка, иди сюда!
Машинально я поднялся и глянул туда, куда только что нырнула Нинка.
Ее не было.
Я протер глаза: ведь именно этот злополучный орган только что зафиксировал, как девочка в пестром платьице перелезает через кучу хлама и заходит в угол. Нинка должна быть там. Но еще раз повторяю: ее не было. Наверно, это уже перебор: в дверь ломятся опера, твоя племянница, как истинный чертенок с благоприобретенными чертовскими атрибутами, исчезает у тебя на глазах… А тут еще и эта проклятая бутылка с никак не желающим заканчиваться бухлом! Бог весть что я предпринял бы в следующую минуту, но в этот момент послышался звонкий смех Нинки, и ПРЯМО ИЗ СТЕНЫ– из вот этих линялых обоев, похожих на местами содранную чешую снулой рыбы, – вдруг высунулась тонкая детская ручонка! Сначала до локтя, потом по плечо, а потом показалась и белокурая головка с задорно блестящими карими глазенками, и вот уже вся Нинка стоит прямо на куче хлама и смотрит на меня, и смеется, смеется!.. Под аккомпанемент ее звонкого смеха во входной двери заскрежетал замок – заскрежетал так, как будто туда всунули по меньшей мере лом или кочергу, а не «родной» ключ, взятый у этой Марь Степанны из одиннадцатой квартиры! Я инстинктивно вскочил и попятился в сторону от прихожей. У Макарки отпала челюсть – и тут Нинка, подскочив ко мне, мотнула головой и потянула за собой:
– Быстрее, быстрее! Ты же не хочешь, чтобы они тебя видели!..
– Спрятаться в углу за шкафом? – пробормотал я. – Прекрасная идея…
И одним шагом я перемахнул через наваленные в углу коробочки и бутылочки, протянул руку, чтобы уткнуться костяшками сжатой в кулак ладони прямо в стену. Нинка чуть подтолкнула меня в спину – и откуда только взялась сила в ее тонких детских ручонках, – я качнулся вперед и выбросил перед собой вторую руку, чтобы упереться в стену. НО…
…ОБЕ РУКИ УШЛИ В СТЕНУ, КАК В ПУСТОТУ.
И это еще не все. Я продолжал заваливаться вперед по инерции – так, словно никакой стены передо мною не существовало, как будто я подавался в пустоту. Я видел, как приближалась стена, оклеенная этими дурацкими, в желтый цветочек, обоями, и машинально зажмурил глаза, ожидая удара… Удара лбом о бетон.
…Никакого удара. В нос вдруг шибанул омерзительный запах гнили, я открыл глаза и тут же вынужден был закрыть их снова: какая-то зеленовато-бурая жижа тотчас залепила глазные яблоки, склеила ресницы, и я не сразу осознал, что в приоткрытый рот, в нос и в уши мне лезет противный, скользкий болотный ил. Я затаил дыхание и, обретя равновесие, сделал шаг вперед. Следующая попытка открыть глаза оказалась более удачной: передо мной была все та же зеленовато-бурая пелена, но теперь она просветлела и выглядела более прозрачной. Я не без труда развернулся (окружавшая меня болотная жижа была вязкой и неподатливой) и увидел, что там, откуда я только что вышел в эту болотную зловонную среду (пока что выразимся осторожно), светился лимонного цвета продолговатый прямоугольник, по контурам так напоминающий маленькую дверь какой-то каморки. С легким зеленоватым отливом– как если бы лимон чуточку не дозрел. Где я?.. Попытки сделать вдох я не стал предпринимать: ведь этот омерзительный, скользкий, как жабья кожа, ил мог забить мои легкие, как уже вторгся в уши, в нос и испакостил рот. Я приблизил лицо к лимонному прямоугольнику ВХОДА и, словно через водолазную маску, увидел комнату собственной квартиры, свой стол с компьютером и Макарку рядом с ним. Контуры углов и очертания мебели чуточку колебались и плыли. Нина?.. Не успел я подумать о ней, как лимонный прямоугольник полыхнул короткой вспышкой, и Нина оказалась возле меня. Ее лицо, отделенное от меня слоем полупрозрачной жижи, выглядело все таким же наивно-детским, но теперь я смотрел на нее с опаской и недоверием. Конечно же она сразу поняла, что я сейчас должен чувствовать. Вот и говори после этого, насколько неразумны дети пяти с половиной лет от роду!
– Не бойся, Илюшка! – До меня донесся ее голос, чуть приглушенный, но я слышал эти слова столь же отчетливо, как если бы был на воздухе, а не в какой-то влажной среде, тем более такого отвратительного свойства. Нинка засмеялась:
– Да, тут вонь такая… Как от нашего мусорного ведра, когда ты его по неделе не выносишь. Но это ничего.
Ты что надулся? Ты дыши, дыши. У тебя получится. Я же вот – дышу. Смотри! – Она потянула ноздрями, и, к моему удивлению, у ее носа образовался небольшой пузырек воздуха. Нинка надула щеки и с силой выдохнула, и тотчас же из ее носа и рта вырвались целые грозди таких пузырьков!
Честно говоря, дыхания мне уже не хватало. В легких разгоралось удушливое жжение, обычное при нехватке кислорода. Чего там!.. Терять мне нечего. Превозмогая отвращение, я потянул в себя липкую и скользкую эту жижу, но теперь она не забилась в рот и нос… Каким-то непонятным ухищрением мои дыхательные органы выбирали кислород прямо из ила! Ощущения были не ахти, примерно то же, когда спускаешься в канализацию, где только что прорвалась труба и разлагаются трупы нескольких крыс в придачу. Но не в моем положении быть последовательным и строгим эстетом! Уже освоившись в этой невероятной ситуации, я перевел взгляд туда, куда вот уже, наверно, минуту указывала мне Нинка. Там, в комнате, огороженной от меня лимонным прозрачным прямоугольничком ВХОДА, уже вовсю орудовала милиция.
– Ты представь, что смотришь их по телевизору, – быстро шепнула мне племянница.
– Скорее через стенку аквариума.
– Аквариума? Это где рыбки? А, ну да, похоже. Ой, Макарка! Смотри, смотри, Макарка!.. Ему больно, да?
– Да уж не очень приятно… – глядя во все глаза, выговорил я. – Ччеррррт!!!
Макарке Телятникову в самом деле приходилось не сладко. Его сразу же повалили на пол носом вниз и скрутили руки за спиной. Обыскали. Оперативников было трое: низенький краснолицый тип, которого величали «товарищем капитаном» – он был в штатском, – и двое старших сержантов (если не ошибаюсь в погонах). Эти – то ли братья, то ли из одного зоопарка: здоровенные парни с одинаковыми лицами, одинаковыми фигурами и одинаковой манерой поведения. Наверно, именно про таких сотрудников милиции придумали анекдот про разделение труда. Это когда один напарник умеет писать, а второй – читать. Старшие сержанты упруго передвигались по гостиной, вот один уже направился на кухню, а второй ввалился в Нинкину комнату и. верно признав в огромном плюшевом зайце опасного уголовного преступника, ловким приемом повалил его на пол. И пнул вдогонку.
– Та-ак, – выудив из кармана Макарки его паспорт, протянул капитан, – Телятников Макар Анатольевич. Прописан совсем не здесь. Отчего находитесь не по месту прописки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44