С масштабом у него проблем не было: его он задавал уверенно. Любая картина послушно разворачивалась в пределах студийной сцены. Посторонние шумы и воздействия его, как правило, не отвлекали, тем более что Пит заботился об этом. Но вот сам фильм, который он начинал прокручивать перед собой, создавал непреодолимую трудность.
Алекс мог увлечься движением удаляющегося по прерии всадника без головы и начисто забыть об изумленной толпе у ворот форта на первом плане. Когда же он вспоминал о людях и сосредоточивался на формировании сцены, генератор отправлял всадника за горизонт, за пределы голографической картины. Пит тогда несколько секунд обреченно смотрел в окно на безголовую фигуру беспечного ковбоя у себя в саду и бросался к пульту. Генератор выключался: еще немного, и насмерть перепуганные соседки-домохозяйки озвучили бы творение Алекса. По-своему.
После нескольких подобных эпизодов Пит ввел в управляющий блок еще одну опцию – задание границ голограммы.
Работа, за которую Алекс получал стабильную зарплату, оказалась неожиданно изматывающей. Алекс приходил в студию раньше Пита, открывал своим ключом дверь и несколько минут сидел на диване с закрытыми глазами, настраиваясь на усилие нового дня. Усилие, которого не знал ни один человек в мире. Усилие, тяжесть которого определялась именно его необычностью.
Алекс однажды определил для себя, в чем состояла трудность его работы: он должен был демонстрировать не исключительную концентрацию, а всевключающую. Он должен был держать в голове всю картину и управлять каждым ее элементом. И выполнение такой задачи, по существу, требовало освоения дисциплины, по степени трудности сравнимой с идеальным выполнением буддистских методик.
Алекс понимал, что быстрых успехов в таком деле ожидать не приходится. И ход дел это подтверждал. Простые сцены с двумя-тремя героями или движущимися объектами в центре ему стали удаваться только через три месяца после начала тренинга. И это уже было достижением:
Пит при первой полноценной демонстрации даже кинулся ему на шею. Но вот многоплановые картины со сложными множественными перемещениями не давались…
Машина врезалась в опору моста и, смятая в гармошку, как ни в чем не бывало продолжала движение по магистрали, сквозь опору: Алекс в это время занимался дракой на обочине; в озверевшего наркомана из негритянского квартала палила дюжина полицейских стволов, а он стоял и стоял и падать не собирался, как Овод на расстреле: Алекс в это время выравнивал траекторию патрульного вертолета над сценой; хищный инопланетный монстр раскрывал огромную пасть над прелестно визжащей героиней и, тупо мигая, так – раззявленный – и застывал: Алекс был занят подоспевшим терминатором-спасителем.
Генератор не только запоминал заданные Алексом траектории. Характерной особенностью его работы было то, что для каждого объекта и персонажа он воспроизводил последнюю команду Алекса до тех пор, пока не поступала другая. И если Алекс забывал о ком-нибудь или о чем-нибудь, то получался конфуз. Именно поэтому его главный крутой герой после впечатляющего интимного эпизода вставал с постели и выходил в окно тридцатого этажа, влюбленные парочки, как сомнамбулы, бродили по лунным дорожкам на море, а жестокие убийцы с задумчивыми лицами замирали над своими жертвами.
Иногда Алекс не выдерживал. На бравого пожарника, который с методичностью идиота перебирал руками и ногами по небу – пожарная лестница под ним давно кончилась! – он молча смотрел, а потом начинал скрежетать зубами и с каким-то садистским удовольствием расстреливал его в упор. Из чего бы вы думали? Из огнемета!
Да, работа была не из легких. Но вот что удивительно: чем больше уставал от нее Алекс, тем сильнее становилось в нем стремление создать полноценный фильм. Он понимал: то, чем он сейчас занимается, – уникально и если выполнимо, то очень-очень немногими. И поэтому ему обязательно надо добиться успеха. Нельзя уповать только на деньги от проекта: мечты реализуются делом, твоим делом. Да, он писатель, сценарист. Но вот еще одна прекрасная возможность материализовать свои творческие фантазии: не на бумаге – в пространстве! Если коммерческий план Пита осуществится и его аппаратура станет достоянием "Синема Интернешнл", Алекс долгое время будет единственным дееспособным оператором. А это значит, что дадут зеленый свет любым его задумкам, любым сюжетам. Он наконец-то сможет вывалить из себя все, что копилось в нем, рвалось и не находило выхода под гнетом мелкой обыденности, неудач, злых попреков…
То, что так смешило Пита и выводило Алекса из себя, в то же время служило ему и хорошим подспорьем. Запоминающее устройство генератора послушно нагоняло морские волны на берег, сыпало медленный снег на деревья или сгибало их под ветром и дождем столько, сколько Алексу было нужно. Достаточно было задать погоду или интерьер с монотонно скачущей канарейкой в клетке в самом начале эпизода, и на этом фоне можно было работать, ни о чем не беспокоясь. Пит к тому же научил Алекса программировать некоторые стандартные перемещения, и Алекс теперь мог создавать довольно сложные динамические картины, которые работали без его контроля. Так, он мог спокойно заниматься диалогом генерала Гранта с янки в окопе на первом плане, а на заднем у него работала программа: пушки конфедератов поднимали к небу облака порохового дыма, а южане, как муравьи, суетились возле них. Заметить повторяемость действий было трудно: программа задавалась заранее и была довольно длинной.
Постепенно, где-то на пятом месяце совместной работы, Пит и Алекс собрали такой обширный банк задних планов – интерьеров, ландшафтов, погод, ветров, штормов, боев и пожаров, – что работать стало намного легче. Алексу стало удаваться многое. Конечно, еще во многом ему требовалась помощь и режиссера, и оператора. У него не было опыта работы с кадром, монтажа видеоряда, расстановки акцентов. На бумаге он прекрасно умел строить сцены и отображать нюансы – пространственное же воплощение сюжета требовало другого опыта. И все-таки он был сценаристом. Человеком, который привык примерять свое слово к возможному его изображению на экране. И поэтому режиссура и операторская работа Алекса становились все лучше и лучше.
Он увидел свет в конце тоннеля…
В круговерти проблем Алекс как-то забыл про то недоразумение, которое случилось с ним при создании первой голограммы. Но то, что было связано с Микки, откладывалось в нем раз и навсегда и рано или поздно должно было о себе напомнить. Перед началом каждого рабочего дня его неизменно посещало смутное подозрение, что он что-то не сумел сделать вчера, что-то забыл и оплошность эту надо бы исправить сегодня. Он отмахивался от неясного ощущения и начинал работать. А на следующее утро все повторялось вновь.
Однажды Пит забежал в студию и сообщил, что должен отвезти свою Бобби на демонстрацию коллекции женской одежды какого-то модного заезжего французика-модельера. Он должен отвезти ее именно сейчас, немедленно, француз пробудет в мегаполисе всего один день – "Ах, Пит, если бы ты видел! О-о-о!", – иначе его супружеству конец. Пит изложил это на одном дыхании, а потом сделал свирепую гримасу, полоснул себя ребром ладони по горлу и сорвался с места.
"Работайте один! Я скоро! Только до обеда!" – крикнул он в дверях, а Алекс только сочувственно улыбнулся в ответ. "У меня в распоряжении целый день в одиночестве", – подумал он и стал прикидывать, что бы он хотел сегодня попробовать создать. И вот тут-то, когда он впервые оказался без Пита с аппаратурой в руках, он и вспомнил о Микки на песке. И надел шлем.
Когда он воспроизвел ту давешнюю сцену в дюнах – а делал он теперь это с открытыми глазами, поместив себя в центр, – то сначала совсем забыл о цели эксперимента. Он настолько увлекся видом своего малыша, что прошло немало времени, пока к нему вернулся трезвый взгляд испытателя. И вот в тот момент, когда Алекс заставил себя успокоиться и отвлечься, он и почувствовал воздействие. Голограмма не хотела его отпускать. Та радость, которую он только что пережил, снова рвалась в него, поворачивала голову к сыну, толкала навстречу. Он заставил себя отвернуться от Микки и ощутил, как плотная волна вполне определенного эмоционального состояния – а теперь для него было неважно, какое оно, хорошее или плохое, – нахлынула на него с силой, которой было очень трудно сопротивляться. Он повернулся к сыну и выключил генератор.
Алекс тогда долго сидел на диване и смотрел в одну точку. А потом он целый день занимался тем, что создавал одну простую сцену задругой. Вот Кэт три с половиной года назад. У нее неснимаемый токсикоз беременности. Справиться с этим она не может, ей страшно и плохо, и поэтому она с ненавидящим лицом набегает на Алекса из кухни и выплевывает в него самые страшные оскорбления, которые только может придумать…
Вот они ранним утром у кроватки Микки. У него кишечный грипп, он не спит, Алекс но сит его подмывать в ванную каждые полчаса. Это уже третья бессонная ночь. Алекса тошнит от усталости, от неумеренного курения, от хлестких, грубых окриков Кэт…
Вот годовалый Микки с милой, наивной улыбкой ковыляет к двухлетнему мальчику – тот мрачно наблюдает за ним из-под тяжелых надбровных дуг и вдруг бьет его лопаткой по голове – раз, другой, третий… Микки не понимает, что это такое с ним делают, и беспомощно моргает с той же улыбкой на лице. А потом ему становится очень больно, ротик его искривляется, и он плачет, и поворачивается к Алексу, и даже не делает никакой попытки выйти из-под града ударов. А Алекс бежит, бежит изо всех сил с другого конца площадки, и сердце его сжимается от боли, и он проклинает себя и весь этот дикий, нелепый, больной белый свет…
К концу дня он стянул шлем и рухнул на диван. Он нашел объяснение. Он тоже сделал свое открытие. Внутри открытия Пита Милтона. И по значимости оно не уступало созданию ментально управляемых голограмм.
Алекс открыл, что генератор резонирует с эмоциональным состоянием оператора. А это означало, что если создаваемый образ вызывает у Алекса эмоции, которые чуть сильнее определенной отметки, то генератор воспроизводит не только образ, но и чувство. И сила этого чувства в резонансе настолько велика, что не идет ни в какое сравнение с эмоциями источника, то есть оператора. Генерируемое состояние полностью захватывает наблюдателя и бесцеремонно «включает» его в голограмму. Зритель теряет связь с реальностью и начинает действовать адекватно захватившему его чувству и развитию сюжета картины…
Алекс десятки раз повторял свой эксперимент. Он брал сюжеты из своей жизни – такие эпизоды, воспоминания о которых всегда вызывали у него бурную эмоциональную реакцию. В его сравнительно спокойной биографии это были картины, связанные либо с Кэт – и тогда он скрипел зубами от обиды и ярости, либо с Микки – и тогда он или смеялся, или любил, или заходился страхом за его жизнь, или испытывал ту боль, которую познавал его мальчик. К нему приходили и другие воспоминания, из детства: запах отцовских сигар, его рокочущий басок и теплые сухие губы, восторженное изумление перед необъятной тишиной первых успешных медитаций, гудящее напряжение перед контактным спаррингом с китайским мальчиком на татами… Их он не воспроизводил: слишком далеко отошло его детство, он делал ставку на свежесть и остроту последних переживаний.
Кэт и Микки… Всякий раз, погружаясь в созданную им голограмму, он находился на опаснейшей грани эмоционального срыва. Еще чуть-чуть – и Алекс Норман мог перестать существовать в студии и, перейдя невидимую грань, превратиться в персонаж. Он знал, что в таком случае, принимая живое некритичное участие в сцене, он как бы замыкал работу генератора, и эпизод воспроизводился бы им снова и снова, без конца… И он жил бы там – любя, ненавидя и пугаясь – до тех пор, пока не истощились бы аккумуляторы генератора. А хватало их, по словам Пита, надолго… Одним словом, без постороннего вмешательства Алекс не смог бы выйти из картины.
Конечно, ему каждый раз удавалось вырываться из собственной голограммы: все-таки он был не пассивный наблюдатель, а подготовленный к сюрпризам экспериментатор. Но по поводу потенциального зрителя он иллюзий не строил. Он понял одно – резонансная динамическая картина не выпустит из своей реальности никого. До тех пор, пока оператор не выключит свою дьявольскую аппаратуру.
Яблоневые ветви в саду почернели, звуки за окном смолкли, помещение студии погрузилась в темноту – настал вечер. Алекс уже давно почувствовал себя плохо: он не ел целый день, пил только кофе, голова кружилась, сосало под ложечкой. Давно пора было идти домой, но он не мог заставить себя встать с дивана: собственное открытие сразило его наповал, он должен был сделать выводы, понять что-то еще, уловить во всем этом главное… Скрип открываемой двери вывел его из оцепенения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30